Аксаков Иван Сергеевич
Договор Порты с Черногориею

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  
   Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860-1886
   Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси". Рѣчи въ Славянскомъ Комитетѣ въ 1876, 1877 и 1878.
   Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и Ко). 1886.
  

Изъ NoNo 41, 43 и 44.

ДОГОВОРЪ ПОРТЫ СЪ ЧЕРНОГОРІЕЮ.

Статья I.

   Война Черногоріи съ Турціей прекратилась; князь Николай подписалъ условія мира; въ Скутари или Скадрѣ праздновали "счастливый исходъ войны", обѣдомъ у Турецкаго сердарь-экрема, въ присутствіи Черногорскаго "министра иностранцѣвъ" Ива Ракова, -- совершенно на Европейскій манеръ, съ тостами, спичами, однимъ словомъ такъ, какъ водится между двумя цивилизованными, благовоспитанными государствами. Турки уже приступили къ исполненію условій мирнаго договора, т. е. къ проведенію военной дороги сквозь всю Черногорію, и устройству блокгаузовъ, въ которыхъ будутъ помѣщаться Турецкіе гарнизоны: изъ Царьграда уже прибыли съ этою цѣлью Турецкіе инженеры, разумѣется, большею частью Поляки, -- къ несчастію, самые усердные, въ настоящее время, пособники Турціи въ угнетеніи Славянскихъ народностей.
   Читателямъ нашимъ уже извѣстны статьи мирнаго трактата Порты съ Черногоріей: онѣ напечатаны у насъ въ 38 No.
   Такого позорнаго мира еще не приходилось заключать Черногорцамъ съ самаго того времени, какъ, въ концѣ XV вѣка, Черная Гора водрузила знамя Славянской независимости и стала единственнымъ убѣжищемъ непокоренныхъ Славянъ. Бѣдный Черногорскій народъ! Что должно испытывать его гордое сердце, какимъ негодованіемъ долженъ онъ быть проникнутъ противъ своихъ братій Славянъ, не пришедшихъ къ нему на помощь, противъ дипломатіи, связывавшей ему руки на защиту и вообще дѣйствующей въ Европѣ съ такими высшими видами безпристрастія, благодаря которымъ сильному полный просторъ нападать на слабаго, а слабому ни защититься, ни прибѣгнуть къ чужой защитѣ нельзя! Россія протестовала противъ условій мира, и мы, конечно, этому очень рады; но нельзя не пожалѣть, что этотъ протестъ явился поздно, тогда, когда уже не было возможности отвратить послѣдствій долгой, упорной войны. Какъ ни велики вообще матеріальныя бѣдствія Черногорцевъ, но всѣ эти, такъ сказать, физическія страданія храбраго Черногорскаго народа ничто въ сравненіи съ его нравственными страданіями, съ мученіями оскорбленной народной гордости, -- все это разореніе, эти потери -- ничто въ сравненіи съ потерею славы и прежней независимости. Конечно, не на главу Черногорскаго народа падаетъ позоръ заключеннаго мира; его храбрость и мужество тѣ же, какія проявлялъ онъ и прежде, въ теченіи четырехъ вѣковъ, -- но мысль невольно задается вопросомъ: какимъ образомъ совершилось теперь то, чего не могли достигнуть самыя грозныя усилія Оттомановъ -- во дни оны, когда Исламъ съ свѣжей энергіей, съ дикимъ вдохновеніемъ фанатизма, ломалъ и сокрушалъ своими несмѣтными полчищами крѣпчайшія твердыни Европы?
   Трудно человѣку, никогда не бывшему въ Черногоріи составить себѣ полное живое представленіе о томъ, что такое это страна, это "государство", эта такъ-называемая "столица" Цетинье, это "правительство" и отношенія его къ народу. Всѣ эти слова: государство, столица, правительство, здѣсь совершенно неумѣстны, и однакожъ они затемняютъ настоящее пониманіе дѣла не только у насъ и въ Европѣ, не только у публицистовъ и дипломатовъ, но и въ самой Черногоріи. Намъ удалось посѣтить Цетинье ровно два года тому назадъ, недѣли за двѣ до смерти князя Данила, -- и мы въ немногихъ словахъ передалимъ читателю выводъ изъ нашихъ путевыхъ впечатлѣній.
   Надъ великолѣпнѣйшимъ въ мірѣ заливомъ Адріатическаго моря, Бокко-ли-Каттаро, гдѣ изъ-подъ подошвы береговыхъ скалъ врывается въ море подземная рѣка Каттаро или Которъ, -- возносятся высоко къ небу дикіе, голые, каменные утесы. Это Черногорія. Горный хребетъ, идущій вдоль всего Далматинскаго прибрежья, достигаетъ здѣсь своей наибольшей высоты и всего ближе подошелъ къ морю, почти нависъ надъ заливомъ, простирая надъ нимъ свои освѣжительныя, мрачныя тѣни. У ногъ его лѣпится на узкихъ и тѣсныхъ уступахъ, между скалами и моремъ, небольшой городокъ, называемый по имени залива, и принадлежашій съ 1815 г. Австріи. Славяне называютъ его просто Боторъ. Черногорцы, помогавшіе Русскимъ въ войнѣ противъ Французовъ и содѣйствовавшіе экспедиціи адмирала Сенявина, отняли Боккоди-Каттарскую пристань у Французовъ и владѣли ею лѣтъ 7; но въ 1815 году должны были уступитъ этотъ единственный свой приморскій портъ, составлявшій для нихъ непремѣнное условіе безбѣднаго существованія, уступить Габсбургскому дому -- уступить безъ войны, единственно по требованію Императора Александра, великодушнаго благотворителя Австрійцевъ и Пруссаковъ.-- Отъ Коттора до Цетинья всего шесть часовъ пути, самаго крутаго подъема, не смотря на то, что, облегченія ради, дорога идетъ изгибами или зигзагами. Мы сказали: дорога, но и это слово сюда не годится; въ Цетинье нельзя проѣхать ни въ какомъ экипажѣ, ни даже въ самой простой телѣгѣ, ни даже въ Турецкой арбѣ, а можно только вскарабкаться, взлѣзть по острымъ каменьямъ пѣшкомъ или на привычномъ цѣпкомъ конѣ. Всѣ тяжести переносятся на вьючныхъ животныхъ или на плечахъ Черногорскихъ дѣвицъ и женщинъ: самъ Черногорецъ такой унизительной работой никогда не займется, и преспокойно идетъ себѣ съ ружьемъ и съ длинной трубкой подлѣ жены, сгибающейся подъ тяжестью ноши.
   Однимъ словомъ, кромѣ нѣкоторыхъ округовъ, или нахій расположенныхъ на склонѣ горъ, настоящая Черногорія есть груда такихъ дикихъ, неприступныхъ, голыхъ утесовъ, гдѣ самая земля рѣдкость: все камень! Кому не извѣстно народное сказаніе, что Богъ несъ мѣшокъ съ камнями, мѣшокъ прорвался, камни высыпалисъ безпорядочной кучей и назвались Черногоріей. Ни звѣрь, ни птица, кромѣ серны да орла, сажи не заходятъ сюда, въ этотъ лабиринтъ скалъ и ущелій, -- только одинъ человѣкъ могъ вздумать обратить эти скалы въ жилище! Но конечно -- не добрая воля, а только крайняя необходимость способна удерживать его на этихъ дикихъ, непривѣтныхъ, пустынныхъ вершинахъ.
   И дѣйствительно, Черногорія, разсматриваемая не просто, какъ географическая мѣстность, а какъ населенная страна, создана только крайнею историческою необходимостью: спасаясь отъ напора волнъ все шире и шире разливающейся Оттоманской стихіи, православные Славяне Сербскаго племени удалялись не только въ горы, гдѣ и прежде было небольшое населеніе съ своими банами, но и на утесы, куда не рѣшалась прежде проникать нога человѣка, -- и скоро гнѣздо независимаго, непокореннаго Славянства на Балканскомъ полуостровѣ -- явилось тамъ, гдѣ доселѣ только орлы вили гнѣзда! Пусть читатели не принимаютъ этого за поэтическую метаформу. Прозаичнѣе выразиться нельзя; не мы виноваты, если такова поэзія дѣйствительности.
   Очевидно, что въ такомъ заоблачномъ сосѣдствѣ съ орлами, при такихъ неестественныхъ условіяхъ жизни, невозможно какое бы то ни было правильное гражданское устройство, да и просто немыслимо никакое образованное общество. Черногорія -- это временный таборъ, боевой станъ, собравшійся для опредѣленной цѣли, для временнаго дѣла, -- но вовсе не осѣдлое обиталище человѣческаго общества. Нужды нѣтъ, что эта временная необходимость продолжается уже четыре вѣка: прогоните Турокъ изъ Европы, обезпечьте Черногорцамъ во владѣніе равнины и море, -- и люди сойдутъ съ горъ. Черногоріи не будетъ, и опять только одни орлы останутся хозяевами утесовъ. Борьба съ Турками -- вотъ чѣмъ обусловливается существованіе Черногоріи, вотъ причина и цѣль ея бытія, вотъ ея историческое призваніе, вотъ ея дѣло и подвигъ: никакой другой гражданской задачи, предлежащей другимъ обществамъ, она не имѣетъ и имѣть не можетъ. Требовать отъ Черногоріи административнаго и полицейскаго благоустройства -- почти то же, что требовать отъ военнаго лагеря, во время войны, въ виду непріятеля, правильныхъ отправленій гражданскаго общества! Что нибудь одно: или этотъ лагерь существуетъ для войны, или если онъ не хочетъ или лишенъ возможности драться, онъ долженъ разойтись, перестать быть лагеремъ, и избравъ себѣ болѣе удобное мѣсто, основать тамъ мирное гражданское общество. Развѣ можно было бы отнестись къ Запорожской Сѣчи съ требованіемъ, чтобъ она не воевала съ Татарами и Поляками, и жила жизнію мирныхъ поселянъ? Если бъ это было возможно, тогда Сѣчь сама отреклась бы отъ своего начала, во имя котораго она исторически существовала.
   Точно таково положеніе Черногоріи. Война съ Турціей продолжается у нея четыре вѣка сряду. Это не значитъ, чтобы Черногорцы дрались каждый день, чтобъ не было перемирія и затишья; можетъ случиться и то и другое; но знамя, ихъ собравшее, вызвавшее на жизнь въ этихъ неприступныхъ утесахъ, это знамя -- борьба съ Турціей за независимость не столько личцую, сколько все-Славянскую, -- месть за угнетенныхъ Славянъ. Тамъ нѣтъ ни сословій, ни клао совъ, ни раздѣленія на военныхъ или гататскихъ, на регулярное или нерегулярное вонеко, на ремесленниковъ, купцовъ, воиновъ: тамъ всѣ -- только воины; одно занятіе -- война, -- и война не какъ ремесло, а какъ священная цѣль. Прекратите поводъ къ войнѣ, и Черногорцы, по свойству Славянскаго племени, скоро обратятся въ самыхъ мирныхъ гражданъ. Разумѣется, въ досужее время всѣ промышляютъ, чѣмъ могутъ, чтобы добыть средствъ къ жизни, но только въ досужее время, -- а это случается не часто. Даже духовные -- и тѣ прежде всего воины, а уже потомъ служители алтаря.
   При такомъ положеніи дѣлъ можетъ ли быть рѣчь о какомъ нибудь административномъ благочиніи, о созданіи въ Черногоріи правильнаго государства, гражданскихъ порядковъ? Не странны ли требованія дипломатовъ и публицистовъ, чтобъ Черногорцы жили какъ слѣдуетъ благовоспитаннымъ Европейцамъ? Не смѣшны ли самыя обвиненія Черногорцевъ въ грабежахъ и убійствахъ, и тѣ названія, которыми честитъ ихъ Европейская публицистика? Убійство, конечно, явленіе безнравственное, но однакоже цивилизованные народы дозволяютъ себѣ прибѣгать къ нему и даже къ грабежу во время войны?...
   А Черногорецъ въ войнѣ постоянной!... Перестать убивать и преслѣдовать Турка -- значитъ перестать видѣть въ немъ врага, и, напротивъ того, видѣть въ немъ добраго сосѣда; видѣть же въ немъ добраго сосѣда -- значитъ признать право Турокъ на обладаніе Славянскими землями, -- т. е. отречься отъ своей вѣры, отъ своего знамени, отъ историческаго призванія Черногоріи! Черногорія -- это четырехвѣковой протестъ всего Славянскаго племени противъ мусульманской тиранніи въ христіанской Европѣ, это свидѣтельство его жизненности: отказаться отъ этого протеста -- для Черногоріи то же, что подписать себѣ смертный приговоръ. Дипломаты, требовавшіе, чтобы Черногорія вела себя относительно Турокъ благонравно, конечно считали свои требованія вполнѣ благодѣтельными для страны, но эти требованія были для Черногорцевъ опаснѣе Турецкихъ нашествій. Вражда Черногорцевъ къ Туркамъ, какъ мы уже сказали, вовсе не вражда личная Черногорскаго народа, а все-Славянская; независимость Черногоріи -- есть залогъ будущей независимости всего Славянскаго населенія на Балканскомъ полуостровѣ. Черногорцы имѣютъ значеніе не сами по себѣ, а по своему отношенію ко всему Славянству, не какъ Ченогорцы, жители такой-то мѣстности, во столько-то квадратныхъ миль, -- а какъ казаки, передовые люди, піонеры Славянской свободы! Если вы отнимете это значеніе у Черногоріи, что останется? каменистая, непроизводительная мѣстность, голыя скалы, которыми и дорожить нечего, -- сотня тысячъ голодныхъ, полудикихъ людей, забравшихся на такіе утесы, гдѣ нѣтъ возможности создать никакого общества. Когда болѣе десятка милліоновъ христіанъ состоитъ подъ владычествомъ Турокъ, независимость сотни тысячъ людей представляется уже дѣломъ относительно -- неважнымъ.... Да, Европейская дипломатія и политическое честолюбіе князя Данила, -- стремившіяся создать изъ Черногоріи "государство", обособить ее, сдѣлать изъ нея что-то -- само по себѣ существующее, -- ослабили силы Черногоріи еще задолго до Омеръ-паши!
   По нашему мнѣнію, если обсуждать дѣло отвлеченно, въ принципѣ, -- никакая государственная форма не можетъ имѣть мѣста въ этой странѣ; Черногорія не есть, не можетъ и не должна быть политическимъ тѣломъ. Черногорія безсильна -- какъ государство; Черногорія неодолима -- какъ боевой станъ, какъ воинская община. Какъ государство, она такъ микроскопично мала, что развѣ только передъ Рейсъ-Шлейсъ-Грейцѣлобенстейнъ-Эбередарфъ, съ ихъ Генрихами XX--LXXII, можетъ хвастаться своими размѣрами; какъ военный станъ -- она богата просторомъ. Какъ государство -- она бѣдна, лишена способовъ для мирнаго, гражданскаго существованія; какъ военный и постоянно воюющій станъ -- она въ состояніи добывать себѣ нужныя средства. Какъ государство -- Черногорія, невольно, сама въ себѣ даетъ доступъ требованіямъ, удовлетвореніе которыхъ разорительно для страны, а неудовлетвореніе тягостно для государственнаго самолюбія; какъ военный станъ, какъ военная община -- Черногорія можетъ или могла бы сохранить простоту жизни и нравовъ, отсутствіе притязаній на внѣшность, нерѣдко жалкихъ и недостойныхъ.... Съ государственной формой и.какъ политическое тѣло -- Черногорія непремѣнно утратитъ равенство, цѣльность, явится уже не какъ воинствующій самоправящій народъ, а какъ правительство и какъ народъ, которые могутъ быть и несогласны между собою.... Разгоните станъ -- онъ соберется вновь; а государству, такого размѣра, какъ Черногорское, потерпѣвъ пораженіе, трудно подняться. Станъ можетъ прятаться въ ущельяхъ и на утесахъ, а государству, заразившемуся притязаніями на внѣшній порядокъ, оставаться такъ невозможно: если же оно остается, то противорѣчитъ своему принципу, -- и внутренній разладъ подточитъ, какъ червь, ту самую силу и крѣпость, которыя необходимы для политическаго бытія.... Такъ и случилось.
   Можно полагать, какъ думаютъ нѣкоторые ученые, что независимость Дольной и Горной Зеты (Черногоріи) начинается съ 1368 года, когда баны ея изъ роду Балшичей не захотѣли признать Вукошина (отца Марко Кралевича), убійцу царя Сербскаго Уроша, своимъ господиномъ. Вскорѣ затѣмъ, а особенно послѣ Коссовской битвы (1389), началась непрерывная борьба съ Турками, и Черная Гора стала убѣжищемъ вольныхъ Сербовъ.
   Внукъ знаменитаго князя Ивана Черноевича, боровшагося съ Магометомъ II, Георгій, женатый на Венеціанкѣ изъ фамиліи Мочениго, переѣхалъ въ Венецію около 1520 г., оставивъ всю власть тогдашнему митрополиту Вавилѣ, и съ тѣхъ поръ Черногорія управлялась "владыками" до 1852 г. Что можетъ быть, повидимому, страннѣе такого явленія: военный станъ управляемый духовнымъ лицомъ! Что, кажется, могло бы быть приличнѣе, удобнѣе и проще управленія княжескаго? По нашему мнѣнію, это именно объясняется тѣмъ, что Черногорцы не могли допустить, не ставши въ противорѣчіе сами съ собою, никакой извѣстной готовой формы политическаго устройства. Временное убѣжище, для временной цѣли, не могло служить мѣстомъ для прочныхъ гражданскихъ созиданій, да и никакая форма политическаго устройства не была бы въ состояніи тамъ удержаться при отсутствіи условій, необходимыхъ для гражданскаго бытія. Кромѣ того званіе князя давало просторъ личному честолюбію и всякимъ политическимъ обольщеніямъ, а Черногорцы чувствовали, что "государь" слишкомъ крупенъ для Черногоріи, что "монархія" задавила бы ихъ небольшое общество, что Черногорія, въ государственной обстановкѣ, становилась безсильнѣе Черногоріи безгосударной. Въ томъ положеніи, въ которомъ они находились, нечего было и мечтать объ организаціи независимаго государства на вершинахъ голыхъ утесовъ: сильнымъ оно быть не могло; слабое, оно было слабѣе всякаго простаго бытоваго строя. Тяжеловѣсный государственный снарядъ, способный упрочить независимость и крѣпость государства, былъ невозможенъ; легкій снарядъ -- былъ негоденъ. Черногоріи не нужно было никакого правительства, тѣмъ менѣе двора: ей нуженъ былъ отъ времени до времени военачальникъ, и нужна была власть духовная, для блюденія чистоты и цѣлости православной церкви. Власть гражданская, сама по себѣ существующая, -- къ тому же безсильная держать въ уздѣ вольныхъ горцевъ, смѣнилась авторитетомъ церкви -- безусловно чтимымъ; владыка знаменовалъ собою единство и союзъ духовный, которому Черногорія, при слабости политическихъ и гражданскихъ узъ, обязана тѣмъ, что сохранилась до нашего времени.
   Разумѣется, такое совмѣщеніе обязанностей было исполнено внутренняго противорѣчія, и митрополиты нерѣдко обращались не только въ гражданскихъ правителей, но и въ военноначальниковъ: это и должно было случиться тамъ, гдѣ война, освященная религіознымъ чувствомъ, составляла цѣль самаго существованія. Но за то, въ числѣ владыкъ, былъ одинъ такой духовной жизни, что Черногорцы признаютъ его за святаго, и чествуютъ мощи его, покоящіяся на вершинѣ возвышеннѣйшаго утеса.
   Удивительное явленіе, въ высшей степени оригинальное, и, -- вопреки всѣмъ дешевымъ моралистамъ, клеймящимъ Черногорскіе обычаи, нравы и все устройство -- варварствомъ, невѣжествомъ, безчеловѣчіемъ, -- возбуждающее невольное уваженіе! -- Вообразите себѣ горсть храбрыхъ, рѣшившихся противостоять бурѣ магометанства: одни, безъ всякой надежды на чужую помощь, безъ всякихъ пособій науки, искусства, дипломатіи, водружаютъ они въ скалахъ знамя независимости и крестъ христіанства. Простецы, отдѣленные отъ всего остальнаго, образованнаго міра, съ святыми залогами въ рукахъ, они бьются четыре вѣка неутомимо и непрестанно. Ничто не мѣшало имъ купить покой и благоденствіе и покровительство Турокъ покорностью Исламу, или допущеніемъ самыхъ, по видимому незначительныхъ, уступокъ или сдѣлокъ, -- но они остались вѣрны вѣрѣ и Славянской народности, ни разу не запятнавъ себя измѣною. Они окружены врагами, они въ теченіи четырехсотъ лѣтъ каждый день жизни. покупаютъ цѣною крови, своей или вражьей, -- некогда имъ позаботиться о духовной сторонѣ бытія, дорогой каждому Славянскому племени; мгла невѣжества все болѣе и болѣе сгущается надъ ними, они коснѣютъ и дичаютъ, -- грубѣютъ и извращаются ихъ понятія въ этой вѣковой школѣ грабежа и убійства.... Такъ, казалось бы, должно быть; такъ оно и есть отчасти; но христіанскій, Славянскій народъ, Черногорцы изумительными усиліями не дали заглохнуть въ себѣ святому завѣту вѣры. Военный станъ подчиняетъ себя добровольно власти духовнаго лица, единаго невоителя, чистаго отъ крови (такимъ представляется принципъ, хотя онъ, можетъ быть, и не сознавался, и едва ли когда былъ выполняемъ); лишенные пособій духовныхъ за недостаткомъ церквей, училищъ и священниковъ, они, такъ сказать, пробавляются, въ теченіи четырехъ вѣковъ, тѣми началами христіанской нравственности, которыя сохранила память народнаго сердца. Прочтите исторію Черногоріи, посѣтите страну, познакомьтесь съ самимъ народомъ и вы удивитесь, вы воздержитесь отъ упрековъ, вы почувствуете, что правосудный Богъ не взыщетъ съ нихъ за то невольное огрубѣніе духа, котораго цѣною купили они свободу своей вѣры и независимость!
   Соблазнъ явился -- съ другой стороны. Четыре вѣка такихъ напряженій, такого неестественнаго состоянія, такого напраснаго ожиданія конца Турецкому владычеству въ Европѣ, наконецъ примѣръ Сербіи, сложившейся въ княжество, хотя и подвластное султану, -- заставили Черногорцевъ снова искать выхода своему положенію, склонили ихъ поддаться политической мечтѣ племянника покойнаго владыки, молодаго Даніила... Преемникъ митрополита сталъ княземъ. Переворотъ въ судьбѣ Черногоріи наступилъ рѣшительный...
  

Статья II.

   Съ начала XVIII столѣтія установился обычай, обязательный для всѣхъ избираемыхъ народомъ во владыки, совершать путешествіе съ Черной Горы на берега Финскаго залива и тамъ, въ Петербургѣ, вмѣстѣ съ оффиціальнымъ признаніемъ Русскаго Двора, получать и даръ архіерейства чрезъ рукоположеніе Русскихъ епископовъ. Владыка Петръ II, назначивъ себѣ преемникомъ племянника своего, Данила, отправилъ его для "воспитанія" въ Вѣну. Разумѣется, воспитанія никакого не было, но хмѣль Европейской цивилизаціи мигомъ сшибъ молодаго воспріимчиваго полудикаго горца: -- въ головѣ его зароились разныя мечты и планы, и когда, по кончинѣ Петра ІІ-го, Данило отправился для посвященія въ Петербургъ, то съ дороги написалъ въ Черногорію, что его намѣреніе -- быть княземъ, а не владыкой, разумѣется если Русскій Императоръ будетъ на это согласенъ, -- а въ согласіе его Данило почему-то несомнѣнно вѣрилъ. Черногорцы, озадаченные смѣлымъ, рѣшительнымъ, "юнацкимъ" тономъ Данила (а юначество или молодечество встрѣтитъ всегда сочувствіе въ воинственномъ племени), -- освятили всенароднымъ рѣшеніемъ честолюбивый замыслъ Данила. Всѣ эти предварительные переговоры производились безъ всякой дипломатической огласки.
   Скромно, смиреннымъ кандидатомъ въ монахи и архіереи явился Данило въ Петербургъ, и, какъ подобало, билъ помѣщенъ въ Александро-Невской Лаврѣ, или на какомъ-то монастырскомъ подворьѣ. Пишущій эти строки слышалъ нѣкоторыя нижеслѣдующія подробности отъ самого князя Данила, который любилъ вспоминать и разсказывать объ этой своей удачѣ, объ этой важной эпохѣ въ судьбѣ Черногоріи. По его словамъ, въ его положеніи принялъ участіе князь Паскевичъ, съ которымъ онъ видѣлся проѣздомъ чрезъ Варшаву и который взялся походатайствовать объ немъ у покойнаго Государя.-- Прошло нѣсколько времени довольно скучныхъ ожиданій и скучнаго монастырскаго заключенія, -- разсказывалъ Данило, -- объявляютъ Данилѣ повелѣніе быть во дворцѣ, на аудіенцій у Императора, въ такомъ-то часу. Данило явился. "Ну что, чѣмъ хочешь быть -- архіереемъ или княземъ?" спросилъ Государь.-- "Какъ угодно будетъ Вашему Императорскому Величеству", отвѣчалъ ловкій Черногорецъ.-- "Почему-жъ тебѣ монахомъ не быть?" --"Не чувствую призванія, Ваше Величество, жениться хочу." -- "Какой-же ты монахъ!* сказалъ императоръ Николай и прибавилъ многозначительно: "будешь княземъ".
   И сталъ Данило княземъ, тотчасъ же выѣхалъ изъ монастыря, облекся въ блестящій Черногорскій костюмъ, и загулялъ по Невскому проспекту, а Европа съ изумленіемъ узнала, что на политическомъ горизонтѣ нежданно-негаданно, безъ ея спроса и вѣдома, явилось новое политическое тѣло, что въ ряду самостоятельныхъ державъ прибавилось одной державой, а въ семьѣ владѣтельныхъ царственныхъ домовъ -- однимъ домомъ, одной династіей больше. Особенно неожиданъ и непріятенъ былъ этотъ сюрпризъ для Турціи. Но въ то время (въ началѣ 1852 года) Франція была занята своими внутренними дѣлами, и никто не посмѣлъ явитъ себя рѣшительнымъ противникомъ Русской политики. Нѣтъ, однакоже, никакого сомнѣнія, что созданіе независимаго "государства" на Балканскомъ полуостровѣ -- было однимъ изъ сильныхъ доводовъ къ озлобленію Турціи и Европы противъ Россія, а вскорѣ -- и къ Восточной войнѣ. Впрочемъ, намъ совершенно неизвѣстна дипломатическая переписка Россіи по этому предмету; точно также, передавая разсказъ Давила, ій вовсе не принимаемъ на себя отвѣстненности за точность его разговора съ покойнымъ Государемъ: но по крайней мѣрѣ въ такомъ видѣ передавалъ его Червогорскій князь, такова легенда -- слождишаяся по всей Черногоріи.
   Пробывъ нѣкоторое время въ Петербургѣ, князь Данило отправился домой, въ свои родимыя горы, и со всей энергіей молодости, со всей настойчивостью убѣжденія, принялся за выполненіе своей любимой мечты: сдѣлать изъ Черногоріи настоящее государство, -- которое бы служило для остальныхъ Турецкихъ Славянъ тѣмъ, чѣмъ былъ -- нѣсколько лѣтъ спустя -- Піемонтъ для Италіи. Онъ круто принялся за преобразованіе Черногоріи; первые его шаги были ознаменованы дѣлами насилія и жестокаго деспотизма Въ этой странѣ, гдѣ "отсѣчь главу" у Турка -- значитъ меньше, нежели раздавить паука, гдѣ даже дѣти играютъ въ битвы и въ отсѣченіе главъ, упражняясь надъ какими-нибудь животными или дикими растеніями, -- гдѣ съ самаго ранняго, возраста человѣкъ ни на минуту днемъ не разстается съ смертоносными орудіями, съ наточенными кинжалами и заряженными "пушками" (т. е. ружьями), -- въ такой странѣ грубая сила естественно является единственною разрѣшительницею вопросовъ и недоумѣній, единственнымъ рычагомъ для политическаго правленія.-- Многіе изъ близкихъ родственниковъ князя и изъ другихъ честныхъ родовъ Черногоріи (напримѣръ Радоничи {Въ родѣ которыхъ управленіе гражданскими дѣлами, однакожъ безъ характера верховной власти, было наслѣдственно.}) не захотѣли подчиниться деспотизму Данилы; -- возникли партіи, заговори: онъ казнилъ дядю, казнилъ еще нѣсколько человѣкъ, а остальныхъ выгналъ вонъ изъ Черногоріи, не смотря на ихъ именитость.
   Ему хотѣлось, во что бы ни стало, добиться признанія Черногоріи княжествомъ отъ всѣхъ Европейскихъ державъ; изъ независимости de facto -- сдѣлать независимость de jure, ввести ее въ политическую систему, въ область Европейскаго международнаго права. Для этого надобно било на первыхъ же порахъ показать себя совершенно самостоятельнымъ относительно Россіи и заявить міру о раздѣльности своихъ интересовъ съ интересами Русскими, тѣмъ болѣе, что вскорѣ за тѣмъ началась Восточная война, и Европа враждебно отнеслась ко всѣмъ Славянскимъ племенамъ въ Турціи, подозрѣвая ихъ въ сочувствіи къ Россіи.-- Мало того: надобно было заискивать благосклонности у возроставшаго могущества Франціи, повелителю которой, какъ и всякому энергическому смѣлому честолюбцу, вполнѣ сочувствовалъ Данило; наконецъ эти же причины заставили его изо всѣхъ силъ наряжать Черногорію въ государственный мундиръ, и рисоваться предъ Европой благоустроенною страною, имѣющею крѣпкое правительство -- un gouvernement fort -- (самое могучее право на лестное вниманіе кабинетовъ), страною не варварскою, а цивилизованною или стремящеюся къ цивилизаціи, способную съ честью занимать мѣсто рядомъ съ другими цивилизованными націями. -- Онъ воспретилъ Черногорцамъ переходить границы и нападать на Турецкія селенія -- во время мира, и чтобы дать Европѣ доказательство искренности своихъ распоряженій -- казнилъ ослушниковъ своей воли; онъ пытался стать и отчасти сталъ къ Турціи -- какъ государство къ государству, между которыми можетъ быть миръ, можетъ быть и война, и которыхъ взаимныя отношенія обусловливаются трактатами на общемъ Европейскомъ правѣ. Когда, при подписаніи Парижскаго мира, въ опубликованныхъ протоколахъ конгресса, Данило не нашелъ подтвержденія политическому существованію Черногоріи, онъ протестовалъ ко всѣмъ Европейскимъ державамъ, добивался благоволенія Людовика Наполеона, сначала посылалъ къ нему своего перваго адьютанта съ оружіемъ -- въ подарокъ императорскому принцу, потомъ и самъ ѣздилъ въ Парижъ... Результатомъ его стараній, а также и успѣшной войны съ Турками и блистательной Граховской побѣды, одержанной его братомъ Мирко 18 Марта 1858 года и вѣроятно еще памятной, по газетнымъ описаніямъ, Русскимъ читателямъ, -- результатомъ были Константинопольскія конференціи, которыя и признали нужнымъ опредѣлить границы между Турецкими и Черногорскими владѣніями, обозначить на картѣ и отмежевать въ натурѣ пространство, называемое Черногоріей. Князь добивался при этомъ "соленой воды", какъ выражаются Черногорцы, т. е. клока земли у моря, пристани, которая бы поставила ихъ торговлю въ независимость отъ Австріи и Турціи, владѣющихъ берегомъ Адріатики, и дала бы имъ, черезъ торговлю, средства къ существованію, -- но происки Англіи, Турціи и Австріи перемогли усилія прочихъ благопріятствующихъ Черногоріи державъ. Собралась межевая коммиссія, всѣ иностранные представители призвали своихъ топографовъ, -- генеральное и чрезполосное межеваніе установило предѣлы новому политическому тѣлу, не удовлетворивъ ни Черногорцевъ, ни Турокъ. "Правительство" -- потому что Черногорскій народъ обзавелся уже регулярнымъ правительствомъ, конечно, раздѣляло вполнѣ желанія и стремленія народа, даже шло впереди ихъ, -- но разъ признавши принципъ Европейскаго международнаго права и заявивъ себя послѣдователемъ началъ Европейской государственности, -- оно должно было покориться Европейскому рѣшенію; уважать границы, а за неуваженіе ихъ наказывать по всей строгости законовъ.
   Можетъ быть, еслибъ Данилу было возможно осуществить вполнѣ свои планы, вся эта государственность послужила бы ему какъ точка опоры для того, чтобы стать во главѣ всеобщаго Славянскаго возстанія въ Турціи, или по крайней мѣрѣ возстанія Герцеговинцевъ, присоединить къ себѣ Герцеговину и часть Старой Сербіи, и основать уже новое государство. Черногорія перестала бы тогда существовать какъ Черногорія, -- явилась бы новая политическая комбинація. Но князь Черногорскій не сообразилъ ни средствъ своихъ, ни политической обстановки, ни настоящихъ отношеній къ нему западной Европы. Онъ вообразилъ, что, заискивая благосклонности у Европы, пріобрѣтетъ отъ нея существенную и положительную помощь; онъ разсчитывалъ на благоволеніе Европейской династіи; онъ жертвовалъ тѣми силами своей страны, которыя почерпала она въ непосредственности быта, въ тождествѣ правительства и народа, въ твердости своихъ бытовыхъ основъ -- для того, чтобы, въ качествѣ Европейца, заслужить вниманіе и сочувствіе цивилизованной Западной Европы!... Къ несчастію, не одинъ Данило, но и вся "изображена партая" (образованная партія): Сербіи, отчасти и Болгаріи, впадаетъ въ ту же ошибку и добровольно подрываетъ въ себѣ народную, нравственную цѣлость и стойкость, устремляясь мыслію и душою къ Западу... Но объ нихъ послѣ. Воротимся къ Черногоріи.
   Что же вышло? Дѣйствительно, проведеніе политическихъ границъ положило юридическое основаніе политическому бытію Черногорскаго государство, но вмѣстѣ съ тѣмъ и заперло Черногорію въ эти границы, какъ въ тѣсную и душную тюрьму. Въ прежнее время, когда нападенія на Турецкія деревни и взаимное нападеніе Турокъ на Черногорскихъ пограничныхъ жителей, считалось дѣломъ обыкновеннымъ, Черногорія постепенно, мало по малу, захватывала землю и разширила свои предѣлы собственно говоря -- ей не было предѣловъ, не какъ Черногоріи собственно, а какъ военному стану непокореннаго Славянства, который отвоевываетъ у врага шагъ за шагомъ Славянскую землю. Проведеніе границъ -- создавая крошечное Черногорское государство заставляло Черногорцевъ признать не только на дѣлѣ, но въ принципѣ, de jure, право Турокъ на обладаніе Славянскою страною, -- слѣдовательно измѣнить основному принципу своего собственнаго бытія. Но еще можно было бы примириться съ проведеніемъ границъ, если бы онѣ дѣйствительно обезпечивали за Черногорцами довольно простора и довольно средствъ для существованія. Напротивъ того, онѣ стѣснили Черногорцевъ на площади 70 квадратныхъ миль, почти сплошь заваленной каменьями, замкнули ихъ въ скалахъ и ущельяхъ. Прежде, отнятое у врага считалось законною добычей и даже замѣняло иногда другіе скудные матеріальные способы жизни этого военнаго стана; теперь же вѣковой военный обычай, воспѣтый и прославленный въ народныхъ пѣсняхъ -- возведенъ въ чинъ преступленія! А между тѣмъ обстоятельства вѣдь не перемѣнились: т. е. Турокъ все также на глазахъ, также владѣетъ Славянскими землями и гнететъ Славянъ, слѣдовательно все такой же врагъ, и Черногорцамъ все также ѣсть нечего!...
   Вся ложь такого положенія проявилась въ особенности въ позднѣйшее время, когда державы заставили уже преемника Данила, Николая, князя Черногоріи -- относиться неутрально къ Герцеговинскому возстанію, и въ качествѣ державы, состоящей въ мирѣ съ Портою, признавать Герцеговинцевъ инсургентами, мало того -- пропускать черезъ Черногорскія земли доставку провіанта Турецкому гарнизону въ крѣпости, осажденной Герцеговинцами! Черногорца довести до того, чтобъ онъ считалъ Герцеговинца, возстающаго противъ Турокъ, мятежникомъ! Это такой дипломатическій tour de force, которымъ дипломатія могла бы по истинѣ гордиться, еслибъ онъ только представлялъ ручательство въ прочности! Европейская дипломатія предъявляла требованія, конечно, вполнѣ логическія, но именно самая противоестественность этихъ требованій, какъ законный логическій выводъ, и свидѣтельствуетъ о томъ, сколько лжи заключало въ себѣ политическое созданіе Данила! Разумѣется также, что такое уродливое положеніе не могло продолжаться и разрѣшилось войною, -- печальные результаты которой намъ извѣстны.
   Впрочемъ князь Данило, какъ ни утѣшался -- съ одной стороны внѣшнимъ почетомъ, оказываемымъ ему, какъ "Нѣговой (его) Свѣтлости Господарю Черногоріи", и Черногоріи, какъ политической державѣ, а съ другой -- вѣрою въ лучшія обстоятельства, -- однако, безъ сомнѣнія, понималъ всю невыгоду и шаткость своего новаго положенія. Можетъ быть, онъ бы и очнулся подъ конецъ, потому что въ немъ былъ настоящій юначкій духъ Черногорца -- можетъ быть -- онъ сбросилъ бы съ себя путы, которыми самъ же себя спуталъ, и сталъ бы открыто во главѣ возстанія... Можетъ быть да, -- можетъ быть и нѣтъ, -- но, къ сожалѣнію, онъ умеръ черезъ два года послѣ проведенія границъ (въ 1860 году), -- оставивъ преемнику своему всю политическую и административную систему -- только безъ своей энергіи, безъ своего юначества и безъ своей вѣры.
   Не смотря на предубѣжденіе, которое естественно порождалось слухомъ о "Петровскихъ" преобразованіяхъ Данила, не смотря на то, что Русское національное чувство невольно оскорблялось его преимущественнымъ вниманіемъ къ Франціи, -- пишущій эти строки долженъ признаться -- князь Данило, самъ по себѣ, возбудилъ въ немъ искреннее личное къ себѣ сочувствіе. Это былъ человѣкъ идеи, -- всецѣло преданный одной завѣтной, не личной мечтѣ, проникнутый весь, до мозга костей, однимъ убѣжденіемъ. Его честолюбіе было не просто эгоистическое: онъ былъ честолюбивъ за всю Черногорію, которую любилъ пламенно и за которую не задумываясь отдалъ бы свою жизнь. Способность полюбить идею общаго блага, хотя бы и ошибочно понимаемаго, и послужить ей, этой идеѣ, всѣмъ сердцемъ и всѣми помыслами своими -- есть уже сама по себѣ нравственное явленіе, потому что поглощаетъ узкій эгоизмъ личности...
   Указавъ такимъ образомъ на сочувственную сторону характера князя Данила, мы тѣмъ съ большимъ правомъ можемъ обратиться теперь къ другой -- болѣе мелочной и темной сторонѣ его жизни, -- его притязаніямъ на цивилизацію, на политическое значеніе, проявлявшимся иногда жалкимъ и недостойнымъ образомъ. Такъ, напримѣръ, онъ однажды вздумалъ написать какое-то сообщеніе отъ себя Русскому консулу въ Рагузѣ -- на Французскомъ языкѣ, на томъ основаніи, что Французскій языкъ есть всеобщій языкъ дипломатіи. Консулъ не принялъ такой бумаги и замѣтилъ князю, что онъ долженъ сноситься съ Россіей -- или на Сербскомъ (Черногорскомъ) или на Русскомъ языкѣ, и что Славянамъ между собою вести переписку до Французски -- дѣло неприличное и можетъ исходить только изъ душевнаго подобострастія къ Европѣ. Впрочемъ для того, чтобы нагляднѣе представить читателю справедливость нашихъ замѣчаній, разскажемъ вкратцѣ наше трехдневное пребываніе въ Цетиньѣ.
  

Статья III.

   "Запаслись вы фракомъ и бѣлыми перчатками?" спросилъ меня въ Которѣ N. N., одинъ изъ нашихъ дипломатическихъ агентовъ, часто по обязанности посѣщавшій Черногорію и пригласившій меня сопутствовать ему, на этотъ разъ, въ Цетанье:-- "Фракъ? бѣлыя перчатки? Для Цетинья? Да при видѣ этихъ дикихъ утесовъ, подъ этимъ палящимъ солнцемъ, хочется не фракъ надѣть, а сбросить всякій Европейскій нарядъ и неразлучную съ нимъ идею моды и условности; хочется надѣть тѣстную народную одежду, бѣлачъ, гуницъ {Бѣлый кафтанъ.}, доколенице, опанки {Сандаліи.}, накинуть струку {Пледъ.}..." -- "Вы забываете, сказалъ N. N., что въ Цетиньѣ уже заводится дворъ и придворный этикетъ; всякій внѣшній признакъ почета тамъ дорого цѣнится..."
   Доставши съ великимъ трудомъ перчатки въ Которѣ, мы сѣли на коней, и, выѣхавъ изъ города, стали медленно подниматься вверхъ на утесы, по изгибамъ дороги, кое-какъ высѣченной въ камнѣ. Для N. N. была выслана лошадь изъ Цетиньи, съ проводникомъ -- перенникомъ {T. е. имѣющій на шапкѣ перо; перенники -- гвардія Черногорскаго князя.} Шуто: этотъ старикъ Шуто очень хорошо извѣстенъ Русскимъ путешественникамъ; объ немъ упоминается въ Путевыхъ Замѣткахъ Ковалевскаго въ Русской Бесѣдѣ. Шуто привелъ съ собою двухъ Черногорокъ -- для того, чтобъ безъ церемоніи навьючить ихъ нашими чемоданами. Въ самомъ дѣлѣ -- обѣ женщины подвязали себѣ каждая на спину по чемодану, и придерживая ихъ руками, не смотря на тяжесть ноши, стали, какъ серны быстро, взбираться на каменную крутизну, не по извивамъ дороги, а цѣликомъ, прямо, карабкаясь но утесамъ, перепрыгивая со скалы на скалу, цѣпляясь за кусты и коренья, растущія въ щеляхъ и разсѣлинахъ.
   Подъемъ былъ очень утомителенъ и труденъ, а мѣстами и опасенъ. Иногда приходилось намъ двигаться по самому хребту утеса, такъ что оступись конь -- мы бы мигомъ слетѣли въ пропасть или, пожалуй, не долетѣвъ до дна, разшиблись бы о каменныя иглы. И надо признаться, что, въ виду такой странной возможности, съ непривычки, ѣхать было довольно жутко, но нашъ проводникъ Черногорецъ -- такимъ хозяиномъ, такою спокойною и твердою поступью шагалъ себѣ по скаламъ, по самому опасному краю дороги, что совѣстно было выразить малѣйшее возмущеніе. Впрочемъ, когда мы достигли самой вершины хребта, т. е. поднялись на вртанъ, -- нашему взору открылась такая великолѣпная панорама, которая разомъ вышибла -- изъ головы всякія заботы, изъ тѣла всякую усталость! Съ одной стороны вставало колыхавшейся стѣной синѣе море, однимъ краемъ своимъ сливаясь съ синевой неба, другимъ -- напирая на каменныя громады Далматскаго берега; горы, тѣснясь, сходили и загромаждали прибрежныя воды, образуя безчисленныя бухты и заливы; внизу чуть виднѣлся городокъ Которъ, -- и тысяча извивовъ только что пройденной нами дороги -- бѣжали внизъ, постепенно съуживаясь и умаляясь, и наконецъ падали прямо едва замѣтной стрѣлою; съ другой стороны широкое зеркало Скутарскаго озера -- и чуть видныя поселенія -- тамъ, за озеромъ, уже въ Турецкихъ владѣніяхъ. Кругомъ васъ горы, да горы, цѣлый міръ, цѣлая стихія горъ, скалъ и утесовъ; съ права -- равнина моря, съ лѣва -- равнина земли, далекая и чужая, -- а надъ обѣими равнинами высится и стоитъ сторожемъ -- Черная Гора! Шуто остановился и, опершись ли свою длинную винтовку, поглядѣлъ внизъ на Австрійскій берегъ, на крошечный городокъ, гдѣ чуть-чуть мелькали бѣлые Австрійскіе мундиры. Возвышенность мѣста, его господствующее положеніе надъ окрестностью, вольный горный воздухъ, чувство своей независимости и сознаніе своей безопасности на этихъ неприступныхъ вершинахъ, все это отражалось на лицѣ Черногорца. Казалось -- только бы наставить ружья -- пафъ, пафъ, и бѣлыхъ мундировъ какъ не бывало. Соблазнительно и искусительно!-- и конечно не одинъ Черногорецъ прицѣливался и примѣрявался, хоть для шутки, съ вершины въ долъ -- въ Австрійскаго солдата... Но мудрость народная пересиливаетъ однакоже это искушеніе, и направляетъ дуло Черногорской винтовки въ другую сторону, къ Туркамъ. Тѣмъ не менѣе, Австрійскія власти, чувствуя, что надъ ними постоянно висятъ гроза, несравненно мягче и либеральнѣе въ отношеніи къ Славянскямъ жителямъ Котора, нежели въ другихъ городахъ Далмаціи, и съ робостью посматриваютъ каждое утро -- не усѣялся ли гребень горъ -- гребнемъ Черногорскихъ шапокъ. Однажды, празднуя рожденіе дочери у Князя Данила, Черногорцы вздумали потѣшиться, и высыпавъ толпою на край своей твердыни, въ виду городка Котора, выразили свою радость стрѣльбой изъ ружей, разумѣется холостыми зарядами... Какъ переполошились и перетрусили Австрійскія власти! Благодаря этой опасности отъ Черногорцевъ, только одни Славяне Бокко-ди-Каттарскіе имѣли въ 1860 году въ городѣ "Читаоницу" съ вывѣской, написанной кириллицею, -- чего рѣшительно не позволялось въ остальной Далмаціи.
   Воинственный и вольный воздухъ горъ заразителенъ. Бросивъ, не безъ презрѣнія, послѣдній взглядъ на робко лежавшую у ногъ нашихъ, или, вѣрнѣе сказать, у подошвы горъ, на которыя мы взобрались, -- цивилизацію, олицетворявшуюся для Черногорца въ видѣ городка Котора, -- мы бодро двинулись въ путь уже по обратному наклону горъ, внутрь страны; впереди насъ Черногорки, въ ихъ понявахъ со шнурами и узорчато-вышитыхъ рубахахъ, несли, согнувшись и очевидно утомленныя, наши чемоданы, въ которыхъ (мы въ воинственномъ расположеніи духа объ этомъ на время позабыли) бережно были уложены фраки, перчатки, галстухи и другія принадлежности моднаго Европейскаго туалета. Не станемъ разсказывать, какъ близь колодца видѣли мы одну Черногорскую женщину -- вдову убитаго подъ Граховымъ, которая на вопросъ -- жаль ли ей было мужа, отвѣчала, что убитые въ сраженіи за вѣру, противъ Турокъ, становятся святыми у Бога; какъ попадались намъ съ навьюченными ослами (очень мелкими), женами и дочерьми -- вооруженные Черногорцы и въ числѣ ихъ одинъ, совершенно обнаженный до пояса, но умудрившійся какъ-то прикрѣпить на голой груди -- медаль за Граховскую побѣду, вычеканенную по повелѣнію князя... Всѣ эти подробности немного бы прибавили къ превосходнымъ описаніямъ Попова и Ковалевскаго, да и не входятъ въ нашу задачу.-- Дорогой мы видѣли только одно селеніе, и то въ сторонѣ, -- и наконецъ добрались до Цетинья... Гдѣ-жъ Цетинье? гдѣ "столица" Черногоріи?
   На довольно большой площади, огражденной со всѣхъ сторонъ высокими утесами, раскинуто тамъ и сямъ -- до 20 (кажется не болѣе) сложенныхъ изъ камня, небольшихъ избъ, большею частью двуярусныхъ. Это не селеніе, это не городъ, тутъ нѣтъ ни одной лавки, ни другихъ "общественныхъ" заведеній; это просто станъ Черногорской верховной власти. Здѣсь былъ когда-то монастырь, сожженный Турками, и изъ развалинъ его устроено помѣщеніе для владыкъ, а потомъ и для князя. Прислонясь къ горѣ, стоитъ домъ, въ которомъ живутъ кое-какіе приближенные князя, да сходятся на ученье грамотѣ и письму -- десятка два или три мальчиковъ къ Цетиньскому священнику. Къ этому дому ведетъ каменная лѣстница, полуразрушенная дѣйствіемъ весеннихъ горныхъ потоковъ; по этой же полуразрушенной лѣстницѣ ходятъ и въ церковь -- маленькую, тѣсную, узенькую, бѣдную, единственную церковь въ Цетиньѣ, -- въ которой, при насъ, совершалъ богослуженіе Черногорскій священникъ, въ полномъ Черногорскомъ нарядѣ, только безъ вооруженія, но и безъ ризъ, въ одной епитрахили. Въ оградѣ этого бывшаго монастыря, по серединѣ, стоитъ конакъ или дворецъ князя, сдѣланный изъ нѣсколькихъ монастырскихъ келлій.
   Г. N. N. отправился прямо въ конакъ, а меня довелъ одинъ Черногорецъ до "локанды (locanda)". Года два тому назадъ какой-то Итальянецъ изъ Далматскаго Прибрежья, по приглашенію правительства, устроилъ здѣсь первую гостинницу для пріѣзжающихъ; она состоитъ изъ двухъ комнатъ, въ одной по срединѣ красуется двуспальняя постель -- это для путешественниковъ; въ другой -- нѣтъ никакой мебели, только овчинныя шкуры разостланы на полу: это для Черногорскихъ "сенаторовъ", приходящихъ въ Цетинье. На дворѣ, разумѣется не огороженномъ, стояла зелегая Турецкая палатка, отбитая подъ Граховымъ, въ которой Италъянецъ протзводилъ торговлю водкой, табакомъ и кое-какой мелочью: это единственная торговля въ "столицѣ"... Нигдѣ ни сада, ни рощи, -- кажется два-три дерева не больше, въ дальнемъ разстояній другъ отъ друга, ростутъ на этой каменистой почвѣ, слегка прикрытой тонкимъ слоемъ земли.
   По пути къ локандѣ, въ великому для себя удивленію, увидѣлъ я, въ сторонѣ, двухъ прогуливающихся дамъ, одѣтихъ по самой послѣдней Парижской модѣ, со всею возможною широтою кринолиновъ, во Французскихъ шляпксахъ и съ зонтиками. Такое изящное, или вѣрнѣе -- элегантное явленіе, занесенное, изъ міра моды и цивилизаціи, въ этотъ міръ дикой природы и простоты первобытной, естественно поразило новоприбывшаго: оказалось, что это была княгиня съ своей компаньонкой Англичанкой, двѣ единственныя дамы въ Черногоріи: остальное же женское населеніе, все, безъ исключенія -- жены, матери, сестры, невѣсты, однимъ словомъ женщины, но не дамы, -- строго хранитъ свой народный обычай. Но между женщиной и дамой лежитъ бездна. и одиноко красовался кринолинъ на Цетиньскомъ полѣ, -- Черногорки, косясь и спѣша, проходили мимо.
   Получивъ отъ князя приглашеніе къ обѣду и узнавъ, что по заведенному въ Цетиньскомъ дворцѣ порядку -- обѣдъ бываетъ только въ 8 часовъ вечера, а въ полдень бываетъ только "фршитикъ" (что въ переводѣ на простой бытовой языкъ значило, что обѣдъ въ 12, а въ 8 ужинъ), -- я поспѣшилъ воспользоваться длиннымъ досугомъ времени до обѣда, чтобъ познакомиться съ Черногорцами, изъ которыхъ многіе пришло пришли ко мнѣ въ комнату -- обняться и поцѣловаться съ братомъ Русскимъ, -- а съ другими мы тотчасъ же встунили въ дружескія отношенія на дворѣ, подлѣ локанды. Что за народъ, что за люди! высокій ростъ, одинъ выше другаго, стройный станъ, изящныя движенія, красивыя, мужественныя, но не дерзкія, а важныя лица, живописный нарядъ, -- на поясѣ, внизу груди, припояснице съ вышеклуками -- родъ патронташа, чуть не пудъ вѣсомъ, изъ котораго торчатъ ятаганы, ножи, пистолеты, трубки (Черногорецъ, если не стрѣляетъ, такъ почти всегда пушитъ, т. е. куритъ)... Всякій изъ нихъ не разъ встрѣчался лицомъ къ лицу съ смертью, побилъ не одного Турка, совершалъ чудеса храбрости, -- но не хвастовства подвигами, ни суетливости въ разговорѣ....
   Облекшись во фракъ, натянувъ перчатки и нахлобучивъ складную шляпу, отправился я наконецъ къ князю. Совѣстно и стыдно было предстать въ такомъ "салонномъ" видѣ предъ лицо скалъ и утесовъ; еще совѣстнѣе было идти въ такомъ нарядѣ среди братьевъ-Черногорцевъ, сопровождавшихъ меня толпою до самаго конака.
   Князь и княгиня встрѣтили меня любезно и привѣтливо, въ своей гостинной, -- изъ которой мы потомъ перешли въ залу церемоніальнымъ порядкомъ. Всѣ пять-шесть комнатъ дворца были убраны по Европейски, а гостинная сверхъ того и очень богато. Но смотря на роскошную мебель и мраморныя вазы, странно становилось на сердцѣ при мысли, что весь этотъ тяжеловѣсный Европеизмъ былъ втасканъ сюда на спинахъ женскихъ, какъ на вьючныхъ животныхъ. На столахъ лежали кипсеки, дорогія модныя иллюстрированныя изданія; на самой видной стѣнѣ гостинной красовались въ богатѣйшихъ золотыхъ рамкахъ -- портреты во весь ростъ Наполеона III и императрицы Евгеніи -- подарокъ Французскаго двора. Портрета Русскаго императора мы не замѣтили.
   Князь Данило былъ въ Черногорскомъ платьѣ (другаго онъ и не носилъ), только безъ верхняго кафтана. Низенькій, бѣлокурый, весьма и весьма не красивый собой, онъ типомъ лица нисколько не походилъ на Черногорца. Но глаза его, живые и проницательные, постоянно въ движеніи, -- выражали и внутреннюю думу, и внутреннюю силу. Онъ былъ простъ въ обращеніи, и не смотря на все свое притязаніе быть искуснымъ дипломатомъ, не былъ воздерженъ въ рѣчи. Онъ охотно говорилъ по Французски, хотя говорилъ очень плохо, и вообще представлялъ въ себѣ любопытное соединеніе: грубой угловатости движеній -- съ заимствованными манерами Европейской учтивости; Славянской открытости, задушевности и искренности -- съ дипломатическими пріемами; юначества, мужества, храбрости -- съ трусостью ложнаго стыда передъ цивилизованнымъ свѣтомъ...
   Княгиня, его супруга, урожденная Квекичъ, дочь богатаго Сербскаго купца изъ Тріеета, отъ матери Итальянки, получила самое утонченное свѣтское воспитаніе и конечно могла бы, при своемъ умѣ, съ честью держать любой "салонъ" въ Европейскихъ столицахъ. Въ этомъ отношеніи Данило чувствовалъ ея превосходство и подчинялся ея женскому вліянію. Дарника (уменьшительное отъ Дарьи -- таково требованіе Сербской учтивости), ставши владѣтельною княгинею Черногоріи и Брды или Берды (такъ называется часть прилегающая къ Боскіи), или, какъ писали Французы ей на конвертахъ, ставши "Princesse de Monténégro et de les Berdas", -- не захотѣла разстаться съ своими салонными привычками, -- и подобіе Парижскаго салона устроилось въ орлиномъ гнѣздѣ, называемомъ Цетинье. Въ Черногоріи завелось женское вліяніе -- явленіе дотолѣ небывалое! Среди дикихъ цвѣтовъ горной, вольной растительности явилось тепличное, нѣжное, изящное растеніе -- съ отравою благовонныхъ ароматовъ. Не ловко становилось въ присутствіи молодой цивилизованной дамы, окруженной всѣмъ обаяніемъ аристократическаго свѣтскаго изящества, -- не только простымъ, неграмотнымъ Черногорскимъ дивимъ женамъ и дѣвамъ, до и доблестнымъ Черногорскимъ юнакамъ...
   Извѣстно, что у Сербскаго племени, вслѣдствіе историческихъ условій жизни, сложились особенныя бытовыя отношенія между мущиной и женщиной. При необыковенной цѣломудренности нравовъ, влеченія одного пола къ другому трезвы, и сердца мужчинъ, исполненныя сознанія своего мужскаго общественнаго долга, своего военнаго призванія, -- не растлѣваются тонкою игрою въ нѣжныя чувства. Мы были однажды свидѣтелями въ Петербургѣ, какъ блестящія свѣтскій дамы съ любопытствомъ окружили молодаго 17-лѣтняго Черногорца, присланнаго учиться артиллерійскому дѣлу. Онѣ закидывали красиваго дикаря вопросами, которые видимо были ему непонятны. "Любили ли вы кого-нибудь въ своемъ отечествѣ? ну что, вѣрно ни оставили дома дѣвушку, которая васъ любитъ?..." -- "Я еще не женатъ", только и умѣлъ отвѣчать на всѣ вопросы изумленный и смущенный юноша, -- который, между прочимъ, успѣлъ уже отрубить десять главъ Турецкихъ (о чемъ имѣлъ положительное оффиціальное засвидѣтельствованіе!).-- Сербъ, Черногорецъ, воюя за свою независимость, является въ глазахъ жены -- мужемъ великаго историческаго дѣла, которому она служитъ покорной слугой и помощницею, -- и вотъ почему не мущина у женщины, а женщина у мущины цѣлуетъ тамъ руку.... И вдругъ въ Черногорію является представительница совершенно иного Германо-романскаго быта, выработавшаго рыцарское поклоненіе -- Huldigung -- передъ женщиной, обратившаго ее въ даму сердца, а мужчину въ кавалера.... Но юнакъ ставшій кавалеромъ не отстоитъ независимости Черногорской!...
   Для полноты Европейскаго туалета, княгиня обѣдала въ бѣлыхъ перчаткахъ и не снимала ихъ и послѣ обѣда, во все продолженіе вечера; то же самое повторялось и на другой и на третій день, за обѣдомъ и за завтракомъ: новыя платья, новыя перчатки. Разумѣется, княгиню нельзя было винить въ томъ, что родившись не на утесѣ, она хранила свои цивилизованныя привычки. Возмущаясь внутренно этимъ противорѣчіемъ, внесеннымъ въ цѣльность Черногорскаго быта, -- мы въ то же время ясно сознавали, что та же самая княгиня Даринка въ Европейской гостинной и въ Европейской свѣтской средѣ была бы у себя дома, на мѣстѣ, умною и милою женщиной, со всѣми достоинствами и недостатками Европейской дамы, -- но въ Черногоріи, здѣсь, въ этомъ мощномъ аккордѣ природы и быта -- вся эта дамская внѣшность и обстановка звучала невыносимымъ диссонансомъ, пронзительною фальшивою нотой...
   Да простятъ намъ читатели наши безпрестанныя отступленія, прерывающія нить начатаго нами разсказа. Впрочемъ, мы предупреждали, что хотимъ сообщить выводъ нашихъ путевыхъ впечатлѣній, а вовсе не описаніе подробностей путешествія. Тѣмъ не менѣе передадимъ еще нѣсколько фактическихъ данныхъ.
   И такъ, мы пошли обѣдать. Я долженъ сознаться, что, тяготясь собственными непосредственными впечатлѣніями, я долго не довѣрялъ имъ и всѣми способами старался поддержать въ себѣ настроеніе духа, соотвѣтственно тому представленію о Черногоріи, которое сложилось въ каждомъ изъ насъ съ дѣтства, -- постоянно напоминалъ себѣ, что вѣдь это Черногорія, это страна дорогая для каждаго Славянина, единственная, кромѣ Россіи, гдѣ не душитъ Слявянъ чужеземное иго! Еслибъ я попалъ прямо къ какому-нибудь бѣдному юнаку, такое напоминаніе было бы не нужно, -- но здѣсь оно было необходимо... Вокругъ меня раздавался Французскій языкъ, -- сидѣли мы за столомъ, изготовленнымъ Французскимъ поваромъ и сервированнымъ Французскимъ метръ-д'отэлемъ, -- разговоръ шелъ большею частью о Парижѣ, о которомъ присутствовавшіе отзывались болѣе или менѣе съ нѣжностью, припоминая не только его улицы, но и переулки и переулочки.-- За обѣдомъ, кромѣ князя и княгини, сидѣлъ Черногорецъ -- "адьютантъ" князя, человѣкъ шлифованный, и молодой Никица (Николай), родной племянникъ Данила, сынъ знаменитаго воителя Мирко, одержавшаго Граховскую побѣду. Назначивъ Никицу себѣ въ преемники, за неимѣніемъ собственныхъ сыновей (у Данилы осталась только дочь, княжна Ольгица), князь послалъ его образовывать умъ и сердце въ Парижѣ, гдѣ онъ и пробылъ три года, кажется, въ лицеѣ. Возвратившись (только мѣсяца за два до нашего посѣщенія), онъ какъ наслѣдникъ престола и какъ человѣкъ, привыкшій къ Европейскому образу жизни, былъ помѣщенъ не въ семьѣ своего отца Мирко, продолжавшаго жить вполнѣ по Черногорски, а во дворцѣ князя. Стройный, красивый, молодой человѣкъ, довольно слабаго сложенія, съ кроткимъ выраженіемъ лица, -- онъ, покрайней мѣрѣ въ то время, не имѣлъ въ себѣ ничего мужественнаго, и по видимому нѣсколько тяготился требованіями дяди, желавшаго видѣть въ немъ, вмѣстѣ съ bonnes manières de Paris, удаль Черногорскаго юнака.
   За тѣмъ, кромѣ насъ, были за столомъ ежедневные, всегдашніе члены княжеской свиты Англичанка и Французъ (по фамиліи Тедеско), -- первая въ качествѣ гувернантки, второй -- въ званіи доктора: безъ сомнѣнія, онъ былъ вмѣстѣ и тайнымъ Французскимъ агентомъ, по крайней мѣрѣ извѣстно, что онъ состоялъ на жалованьѣ у Французскаго правительства. Онъ же былъ и частнымъ дипломатическимъ секретаремъ у самого князя Данилы и писалъ ему Французскія бумаги. Умный Тедеско держалъ себя очень скромно, но не трудно было прочесть на его лицѣ и въ его глазахъ сознаніе своего превосходства предъ варварами его окружавшими, -- своего вліянія и значенія. Князь постоянно и во всемъ обращался къ нему за совѣтомъ, и тутъ же за обѣдомъ, по случаю выраженнаго докторомъ намѣренія уѣхать мѣсяца на два, объявилъ простодушно, что ни за что съ нимъ не разстанется, что не можетъ существовать безъ него, что онъ ему на каждомъ шагу нуженъ. Положеніе Тедеско въ донѣ князя невольно напрашивалось на сравненіе съ положеніемъ -- во время оно -- учителя (outchitel) въ старинной дворянской семьѣ, гдѣ-нибудь въ провинціальномъ захолустьѣ, подобострастно взиравшей на заводчика и мастера по части заморской цивилизаціи... Разговоръ коснулся Людовика-Наполеона, и Данило, не скрываясь, сталъ выражать восторженно свое благоговѣніе къ Французскому императору, обращая свою рѣчь къ Тедеско, слушавшему князя молча, съ едва видной улыбкой -- не безъ насмѣшливаго оттѣнка. Нерѣдко взглядъ разболтавшагося Данила встрѣчался съ строгимъ взглядомъ княгини, -- и онъ осаживалъ свою откровенность и перемѣнялъ разговоръ. Жена и докторъ постоянно преподавали ему les bonnes manières свѣтскаго общества, отчего Данило конфузился, особенно при постороннихъ. Впрочемъ все это нисколько не мѣшало ему стремиться къ исполненію своихъ плановъ, -- и Черногорецъ -- истый, кровный Черногорецъ, воспитанный въ суровой школѣ битвъ и набѣговъ, взросшій на скалахъ и утесахъ -- вдругъ иногда пробуждался въ немъ, изъ-подъ наносныхъ слоевъ внѣшней цивилизаціи, -- и коверканныя Французскія рѣчи выражали нерѣдко то беззавѣтную отвагу юнака, то грубую страстность полудикаго деспота... "Я бы казнилъ, церемониться бы не сталъ, -- всѣхъ повѣсилъ бы" -- вырывалось иногда изъ устъ Данила во Французскихъ звукахъ. Но взглянувъ на княгиню, онъ догадывался, что такія рѣчи не совсѣмъ приличны за европейскимъ обѣдомъ, -- что говорить ихъ не слѣдуетъ -- ну а дѣлать -- отъ этого не удержало бы Данила ничье вліяніе!-- Съ недипломатическою искренностью заявилъ Данило тутъ же вслухъ, при двухъ дипломатическихъ агентахъ, свое полное сочувствіе Виктору-Эммануилу и, обратясь къ племяннику, сталъ шутить довольно грубо по Французски надъ его изнѣженностью, вызывая его сдѣлаться Гарибальди для Славянъ и пособить Данилѣ разыграть роль Славянскаго Виктора-Эммануила. Взглядъ княгини, какъ щитомъ покрылъ отъ шутокъ дяди -- смущеннаго воспитанника Парижскаго лицея (пользовавшагося очевидно полною симпатіей княгини), но не смотря на шутку, можно было замѣтить, какъ пламенно, какъ серьозно мечталъ объ этомъ Данило, -- и нельзя было отказать въ сочувствіи ни мечтамъ, ни мечтателю!
   За обѣдомъ не было Мирка, роднаго брата князя, храбрѣйшаго вождя храбрѣйшихъ юнаковъ, Черногорца самаго чистаго закала, уже безъ малѣйшей примѣси цивилизаціи; не было никого и изъ другихъ Черногорцевъ, -- да и нужно ли объяснять почему? Кому изъ нихъ было мѣсто на этомъ обѣдѣ? Monsieur Mirko, какъ учтиво называлъ его Французъ-докторъ, -- Мирко Петровичъ навѣрное уже давнымъ-давно съѣлъ себѣ козленка, развареннаго въ пшенѣ, начиненнаго всякими пряными спеціями, -- и завалился спать на овчинной кожѣ: искусствомъ Француза-повара и ловкостью метр-д'отэля его не заманишь! Да и самъ князь, какъ намъ удалось замѣтить, не ѣлъ блюдъ Французской кухни, которыми подчивалъ гостей,;-- и слуги, поднося другимъ супы и соусы, ему -- почти украдкой -- ставили тарелки съ похлебкой и другми произведеніями Черногорской поварни.
   По угламъ задней стѣны обѣденной залы, стояли, какъ двѣ каріатады, двѣ человѣческія громады, два старика Черногорца, въ полномъ Черногорскомъ нарядѣ: это были чубукчи, -- которыхъ обязанность подавать гостямъ раскуренныя трубки. Разумѣется -- во время обѣда имъ не было никакого дѣла, но таковъ обычай -- уже не Европейскій, а Турецкій, Турецкое comme il faut знатнаго образа жизни.-- О чемъ думали эти старики-Черногорцы, безмолвно взиравшіе на фриштики и банкеты Черногорскаго князя? Конечно -- бывали они не разъ въ кровавомъ передѣлѣ съ Турками, и пажить къ богата запасомъ всякихъ преданій, -- ибо у этого народа можно сказать нѣтъ письменности, -- и вся ихъ исторія въ ивой народной памяти, въ пѣсняхъ и сказаніяхъ; помнили они Черногорію еще за давнее время, -- и какими краснорѣчивыми обличителями, какимъ живымъ протестомъ являлись нашему воображенію -- эти оба безмолвные, неподвижные, старики Черногорцы!
   Послѣ обѣда, княгиня ушла съ гостями въ свой салонъ, а князь Данило остался въ залѣ, куда пришли къ нему многіе Черногорци. Тамъ, безъ дамъ, на свободѣ, закурили они трубки, и повели бесѣду. Въ салонъ никто изъ нихъ и не заглянулъ, -- кромѣ молодаго Никицы: въ залѣ раздавались шумные возгласы и взрывы смѣха, въ салонѣ плелись тихія Французскія рѣчи о житьѣ-бытьѣ Парижа и другихъ мѣстъ образованнаго міра. Раза два забѣгалъ самъ Данило съ бумагами въ рукахъ и просилъ Тедеско поправить ему слогъ или ошибки черноваго Французскаго подлинника, или развить въ искусномъ слогѣ ту или другую наскоро набросанную мысль самого князя.
   На другой день мнѣ привелось видѣть Данила на дворѣ или на площади Цетиньской. Пришли Черногорцы, требовавшіе отъ него суда и расправы. Князь сѣлъ на обрубокъ дерева, бывшіе на дворѣ Черногорцы собрались около него кругомъ, продолжая курить свои трубки. Ни у кого, ни въ одномъ движеніи не было и тѣни какихъ-либо раболѣпныхъ, подобострастныхъ или даже просто служебныхъ отношеній. Такъ, вѣроятно, производился судъ въ Новгородѣ, на Ярославовомъ дворѣ... Но мы не знаемъ, навѣрно, также ли теперь производится судъ въ Черногоріи, не обзавелась ли уже и она, какъ Сербское княжество, судомъ аппеляціоннымъ и кассаціоннымъ? Едва ли. Еще покойный владыка Петръ II, тоже считавшій себя представителемъ цивилизаціи на Черногорскомъ утесѣ, учредилъ въ Черногоріи сенатъ, на обязанности котораго, между прочимъ, лежалъ и судъ {Когда прежде при Императорѣ Павлѣ учреждено было нѣчто подобное, подъ названіемъ Кулукъ, то онъ не продержался и двухъ лѣтъ...}. Сенаторы, конечно почти всѣ безграмотные, кажется сами не придаютъ никакого значенія своему званію, да и народъ, по крайней мѣрѣ въ 1860 году, рѣшительно не уважалъ сената и ставилъ его судъ не въ судъ, а требовалъ, чтобы судилъ и рядилъ самъ князь. Тяжущіеся до тѣхъ поръ не успокоивались, не смотря на всѣ старанія сената, пока, бывало, не добьются суда княжого. Князь рѣшитъ, оба тяжущіеся -- оба вольные соколы Черногорскіе -- полюбятъ (т. е. поцѣлуютъ) руку судьи, и безпрекословно подчиняются рѣшенію: тако владыка заповѣда...
   Пробывъ еще дня два въ Черногоріи и съѣздивъ на Рѣку Черноевичъ (селеніе при рѣкѣ того же имени, впадающей въ Скутарское озеро въ Сѣклинской жупѣ), мы возвратились въ Каттаро.

-----

   Изъ всѣхъ предыдущихъ статей нашихъ, читатели знаютъ, что не одною внѣшностію ограничивался Данило въ дѣлѣ преобразованій. Онъ установилъ подати, онъ перемѣнилъ порядки внутренняго управленія, давъ каждому округу начальника по своему кяяжому усмотрѣнію, тогда какъ прежде каждая нахія управлялась начальникомъ -- или избраннымъ ею изъ лицъ, принадлежавшихъ къ нахіи, или сохранявшимъ право начальства въ своей семьѣ по наслѣдству. Онъ организовалъ родъ регулярнаго войска -- гвардію, онъ издалъ "Законникъ", онъ наложилъ Черногоріи опредѣленныя границы, онъ воспретилъ набѣги на Турецкія земли, онъ жестоко казнилъ ослушниковъ своей воли, онъ употреблялъ Черногорцевъ на тяжелыя работы, онъ на каждомъ шагу давалъ имъ чувствовать ихъ зависимость отъ верховной власти, онъ изгналъ многіе именитые роды, онъ измѣнилъ самъ и заставилъ Черногорцевъ -- измѣнять своему историческому призванію, насиловать свой четырехъ-вѣковой бытъ... Невольно спрашиваешь себя, какимъ же образомъ могъ поддаться Данилѣ этотъ народъ, вольный какъ птицы, боготворившій свободу четыреста лѣтъ сряду, поклонявшійся ей, какъ кумиру? Неужели страхъ наказанія могъ поработить гордыхъ Черногорцевъ? Но у Данилы не было готоваго войска -- отдѣленнаго отъ народа (онъ долженъ былъ еще создавать его, и его созданіе еще не успѣло созрѣть); онъ не располагалъ никакими внѣшними матеріальными силами для приведенія народа въ покорность своей волѣ. Въ странѣ, гдѣ всякій склоненъ къ кровавой расправѣ, властвующій, напротивъ, долженъ находиться въ постоянной зависимости отъ народа: нѣтъ ничего легче какъ убить его изъ-за угла, изъ за какой нибудь скалы или утеса: нѣтъ тамъ ни полиціи, ни дозорщиковъ. Если Данила и палъ отъ руки убійцы, то вѣдь не на Черногорской землѣ, а на Австрійской! Нравственная ли идея, связанная съ именемъ и званіемъ князя, давала ему силу творить безбоязненно свою волю? Но званіе князя было такъ ново въ Черногоріи -- оно не могло образовать въ народѣ тѣхъ привычекъ подчиненія и покорности, которыя входятъ, такъ сказать, въ самое естество народовъ, десятки столѣтій управлявшихся монархическою властью.
   Очевидно, преобразованія Данилы не могли совершаться безъ тайнаго общаго, внутренняго народнаго согласія, хотя бы и не сознаннаго и не высказаннаго. Это согласіе, этотъ tacitus consensus былъ несомнѣнно данъ Черногорскимъ народомъ -- принявшимъ отъ Данила завѣтъ политической будущности: военный.станъ почувствовалъ въ себѣ вожделѣніе къ государственности; Данило, такъ сказать, заразилъ Черногорскій народъ политическою похотью (да простятъ намъ читатели кто выраженіе, но оно лучше всего выражаетъ современное настроеніе Черногорскаго народа). Тяжело Черногорцу, кряхтитъ онъ, выплачивая свою подать, или исполняя трудный наказъ князя, морщится онъ при видѣ всякихъ чужеземныхъ порядковъ, не нравится ему это ухаживанье за Французскимъ неправославнымъ царемъ, -- но ему мерещится Сербска хруна (корона) на главѣ Данила, величавый образъ царя Сербіи и всего Славянскаго языка (кромѣ Россіи, разумѣется); его народное честолюбіе распаляется при мысли о почетѣ Сербскому племени въ семьѣ народовъ, о славѣ, власти и силѣ.... Въ Черногоріи каждый Черногорецъ еще чувствуетъ себя частью и, такъ сказать, слугою общаго и цѣлаго. Онъ еще не привыкъ предоставлять за себя думать правительству, и не считаетъ себя избавленнымъ отъ личной нравственной отвѣтственности въ общемъ положеніи дѣлъ Черногорскихъ; дерется онъ не по наряду, а по личной обязанности своей, какъ Черногорца. Поэтому честь и слава Черногоріи ему не только также дорога, какъ своя собственная, но она его честь, его слава. Увлекаясь мечтами объ этой славѣ и чести, онъ готовъ жертвовать для нея многими правами личной свободы, смирить и взнуздать свою личность, -- не догадываясь, конечно, что политическое величіе, котораго онъ такъ жаждетъ для своей родины, -- должно именно ослабить ту внутреннюю силу личности, которая дѣлала Черногорца непобѣдимымъ, и превратить эти полчища свободныхъ людей, самостоятельныхъ личностей, связанныхъ однимъ бытовымъ закономъ, -- въ покорныя массы, въ матеріалъ -- для питанія и непомѣрнаго усиленія только нѣкоторыхъ частей общественнаго организма! Черногорцамъ извѣстно, что Россія посадила Данила княземъ, имъ лестно знать, что въ Русскомъ мѣсяцесловѣ Черногорскій князь стоитъ, какъ независимый, самостоятельный, державствующій государь -- на одной страницѣ съ императоромъ Французовъ (по порядку алфавита), и не однажды случалось мнѣ слышать отъ самыхъ простыхъ и бѣдныхъ Черногорцевъ, узнавшихъ, что я Русской:-- "ну что же вы нашему князю, скорѣе бы Србску круну на главу надѣли!"
   Намъ могутъ сказать, что въ общемъ своемъ видѣ таковъ, конечно, неминуемый ходъ гражданскаго развитія въ каждомъ человѣческомъ обществѣ -- не исключая Евреевъ, перешедшихъ отъ ѳеократіи къ политическому государственному строю, вопреки грознымъ предвареніямъ своихъ пророковъ. Дѣйствительно, всѣ народы, живущіе теперь политическою и гражданскою жизнью, довершили въ свое время этотъ переходъ отъ первобытныхъ патріархальныхъ и родовыхъ формъ быта къ гражданскому бытію, -- но все это отстоитъ отъ насъ въ такой исторической дали прошедшаго, что самый процессъ этого перехода намъ почти неизвѣстенъ. Тѣмъ-то интереснѣе въ настоящее время посѣщеніе Славянскихъ племенъ въ Турціи, что этотъ переходъ совершается теперь во очію: ни можете его осязать и анализировать, -- и, по аналогіи, можетъ быть многое объясните себѣ и во временахъ древности. Но здѣсь слѣдуетъ принять въ соображеніе, во 1-хъ, что всѣ эти племена нѣкогда жили полною гражданскою и политическою жизнью, -- и потомъ, постепенно утрачивая самую память о прежнемъ устройствѣ, одичали подъ Турецкикъ игомъ, низошли на низшую степень племеннаго быта: общество, уже совершившее извѣстный процессъ сложенія, вновь раздѣлилось и разложилось, и теперь слагается снова; во 2-хъ, что въ древніе вѣки, этотъ переходъ совершался большею частью органически, по ступенямъ, съ ближайшей ступени на ближайшую высшую, тогда какъ Славянскіе народы въ Турціи переходятъ или силятся перейти теперь прямо на высшую степень современной цивилизаціи, шагая вдругъ чрезъ нѣсколько ступеней, стыдясь своей невольной отсталости, желая возмѣстить заимствованіемъ чужаго готоваго -- невольную скудность своей органической производительности, недостатокъ своего выработаннаго матеріала.
   Необразованныя, грубыя, во многихъ отношеніяхъ полудикія Славянскія племена, населяющія теперь Балканскій полуостровъ, составляли нѣкогда знаменитыя державы Болгарскую и Сербскую. Царствованіе, напримѣръ, Стефана Душана было блистательно и славно, и цивилизація, гражданское развитіе общественной жизни -- немногимъ уступало сосѣднимъ Западнымъ государствамъ. Въ Сербскомъ царствѣ былъ и кодексъ письменныхъ законовъ, и различіе состояній и сословій, и юридическій бытъ. Сербское царство пало подъ ударами Оттомановъ (разумѣется, были и внутреннія причины паденія), -- пало въ концѣ XIV и въ XV вѣкѣ, -- а въ XIX вѣкѣ, на развалинахъ царства, вы.видите тотъ же Сербскій народъ -- живущій родовыми формами быта, знать не знающій и вѣдать невѣдающій никакой книжности и письменности, еще находящійся въ періодѣ непосредственнаго эпическаго творчества! Родовой бытъ, котораго почти и слѣдовъ не застаетъ исторія у прочихъ Славянъ, еще живетъ въ Черногоріи (хотя уже значительно поколебался). Онъ не есть остатокъ отъ древнихъ доисторическихъ временъ, -- онъ (такъ мы думаемъ) есть уже новое нарожденіе. Народъ былъ покоренъ, общество разрушено;-- непокорившіеся, бѣжавшіе въ горы и т. п., стали родоначальниками новыхъ поколѣній, -- общество, какъ мы сказали, стало слагаться почти съизнова, -- повторяя опять въ своемъ развитіи всю прежнюю постепенность, начиная опять, такъ сказать, съ азбуки человѣческаго общественнаго развитія -- съ размножившагося рода. Нахіи Черногорскія управлялись, почти до Данила, избираемыми и наслѣдственными сердарями, а составляющія ихъ племена родоначальниками (кнезъ одъ племена) и главарями. Данила, въ сознательномъ стремленіи къ государственности, перетасовалъ родоначальниковъ, заставивъ, напримѣръ, Нѣгуша начальствовать въ Бѣлопавличахъ, Бѣлопавлича у Нѣгушей, и т. п.-- Мы уже говорили о современныхъ первобытныхъ формахъ суда въ Черногоріи и объ изданіи Даниломъ Законника. Любопытно сравнить Законникъ Данила -- твореніе XIX вѣка, съ Законникомъ царя Душана XIV вѣка! Преимущество гражданственности остается, разумѣется, на сторонѣ послѣдняго, и Сербъ нашего времени изъ какого нибудь племени Васоевичей является чуть не варваромъ въ сравненіи съ Сербомъ двора Душанова. Но для того ли Сербскій народъ прошелъ этотъ трудный путь восхожденія, и потомъ низхожденія, чтобы начать новое восхожденіе -- обезьяной и рабомъ Нѣмецкой "цивилизаціи", для того ли Цѣлые вѣка сряду отстаивалъ свою вещественную независимость, чтобы наконецъ отречься отъ личной духовной самостоятельности и стать прихвостнемъ во всѣхъ отношеніяхъ враждебнаго ему Западнаго міра?...
   Но кромѣ этого, что поражаетъ путешественника въ Черногоріи, -- это эпическій складъ народнаго художественнаго творчества. Чувствуешь, что изъ міра нашей литературной производительности -- перенесся вдругъ въ міръ эпоса -- не отжившаго и сохраняющагося въ народныхъ произведеніяхъ, но живаго, современнаго, еще постоянно производящаго. Чувствуешь и, такъ сказать, непосредственно ощущаешь, какъ въ представленіи этого народа -- каждое современное явленіе, даже съ обстановкой XIX вѣка, готово сейчасъ вознестись надъ почвой и облечься въ эпическій образъ. Пѣсня эпическая еще продолжаетъ твориться тамъ, на утесахъ, занося въ свое содержаніе событія и лица настоящаго времени, -- до видимому вовсе не пригодныя для эпоса, -- и какой-нибудь Французскій консулъ съ своимъ кепи и узкими панталонами можетъ попасть въ народную пѣсню, окраситься эпическимъ колоритомъ, получитъ важный эпическій обликъ, нисколько не согласный съ его суетливою и вертлявою фигурою. Справедливость, впрочемъ, заставляетъ насъ прибавить, что самыя позднѣйшія произведенія Черногорскаго эпоса уже являютъ въ себѣ признаки нѣкоторой неискренности, подражанія старому, однимъ словомъ, что эпическій періодъ видимо близится къ смерти.
   Не можемъ не вспомнить, что когда мы были въ Рѣкѣ Черноевичъ и осматривали старую церковь и развалины древнихъ укрѣпленій, -- насъ сопровождало чутъ-чуть не все мужское народонаселеніе Рѣки, гостепріимно и радушно встрѣтившее Руса. Тутъ были и старики и мальчики, лѣтъ 10 не больше, но также съ оружіемъ за поясомъ, съ важностью курившіе трубку. На этомъ мѣстѣ было сильное побоище лѣтъ около 150 тому назадъ, и окружавшая насъ толпа разсказывала намъ это событіе съ такою живостью и подробностью, съ такими точными указаніями мѣстности, съ такимъ одушевленіемъ, какъ будто это побоище было только вчера или за недѣлю! Въ жизни народовъ есть всегда такой періодъ развитія, когда вѣка для него - какъ день одинъ, смѣняются однообразною чередою, когда онъ всецѣло, нераздѣльно хранитъ въ себѣ минувшее, продолжаетъ жить имъ въ настоящемъ, вѣрнѣе сказать, когда нѣтъ рѣзкихъ граней, раздѣляющихъ одну эпоху его развитія отъ другой. Но нѣтъ сомнѣнія, что настоящая эпоха скоро смутитъ народную память... Любопытно также прослѣдить отношеніе народа къ его эпическимъ пѣснямъ. Мы наблюдали за слушателями во время пѣнія гусляровъ и въ Черногоріи и въ Сербіи. Для насъ -- это предметъ наблюденія, свободнаго изученія и отчетливаго сочувствія; для Черногорца или Серба -- это еще почти живое событіе, въ которомъ онъ мысленно участвуетъ всею свою душою. Я видѣлъ въ Сербіи Сербовь, даже учившихся въ Германіи, но при всемъ томъ наивно восхищавшихся дѣяніями пѣсенныхъ героевъ, приходившихъ въ такой восторгъ -- не отъ художественнаго описанія, а отъ самыхъ, разумѣется, небывалыхъ подвиговъ баснословной силы, -- какой вы едва ли встрѣтите и въ крестьянинѣ, слушающемъ пѣсню про тридцатипудовую палицу Ильи Муромца.
   Но довольно. Разсказаннаго нами кажется достаточно, чтобъ представить глазамъ читателя живую, наглядную картину всего того, что происходитъ въ настоящее время въ Черногоріи. Родовой бытъ и бюрократія, эпическое творчество и журналистика (въ прошломъ году была сдѣлана попытка, разумѣется, правительствомъ издавать газету въ Цетиньѣ: вѣроятно выписали бы для этого дѣла какого нибудь Австрійскаго Серба), чубукчи и метръ-д'отэли, кринолины и овчинныя кожи вмѣсто постели для сенаторовъ, европеизмъ и женщины въ должности вьючныхъ животныхъ, отсѣченіе главъ и Парижская манерность, привычки къ убійству и даже грабежу и дипломатическія утонченныя формы, всеобщая безграмотность и Французскій языкъ, -- ложь форменности, ложь государственности ложь внѣшней цивилизаціи, -- наконецъ страна, распавшаяся на правительство и на народъ до такой степени, что -- по послѣднимъ извѣстіямъ -- Черногорскій народъ еще не знаетъ о тягостныхъ и позорныхъ условіяхъ міра, заключеннаго съ Турками правительствомъ: опять явленіе небывалое, неслыханное въ Черногоріи. Эта картина внутренней лжи и противорѣчій грубой подражательности чужому и пренебреженія къ своему, пагубныхъ неудачныхъ скачковъ -- настоящихъ salto mortale -- съ одной ступени развитія на сто ступеней впередъ, -- это картина, увы! хорошо извѣстная всѣмъ Славянамъ, и намъ Русскимъ въ особенности. Но не въ такихъ условіяхъ находится Черногорія, чтобъ предпринять одинаковый съ нами процессъ развитія: что по плечу приходится исполину, -- недугъ, съ которымъ можетъ еще сладить крупный организмъ -- часто губитъ на смерть малые организмы! Вспомнимъ также, что вся причина бытія Черногоріи заключается именно въ отрицаніи всего того, да чемъ хотятъ нынѣ основать и упрочить ея новое политическое существованіе!
   Не правда ли, читатель, что вамъ теперь стало ясно, почему непобѣдимая до сихъ поръ Черногорія должна была пасть или по крайней мѣрѣ быть побѣжденной? Измѣна внутреннимъ началамъ, ложь, подъѣвшая прежнюю цѣльность жизни, должна была неминуемо оказать свое дѣйствіе. Оттоманскія полчища бывали и прежде въ Цетиньѣ, и въ послѣдній разъ за 75 лѣтъ назадъ: Черногорія не пала. Но какъ скоро Цетинье пожаловано въ чинъ столицы, правительство испугалось приближенія Турокъ къ "столицѣ" и поспѣшило заключить миръ. Мирко противился и противится миру до сихъ поръ, неустанно воевалъ до самой послѣдней минуты: онъ бы погибъ скорѣе, онъ взорвалъ бы на воздухъ всю Черногорію, но не принялъ бы позорныхъ условій. Кто же принадлежитъ къ партіи постыднаго мира, кому неумолимая логика исторіи судила подписать смертный приговоръ четырехвѣковой славѣ Черногорской?-- Князю-воспитаннику Парижскаго лицея, министру иностранныхъ дѣлъ Ивѣ Ракову (у котораго три сына чуть-чуть не съ пеленокъ отосланы на выучку въ Парижъ), княгинѣ Даринкѣ, единственной дамѣ Черногорской.... Не краснорѣчивъ ли языкъ историческихъ фактовъ?
   Чего же ждать, чего хотѣть для Черногоріи? Ей предстоитъ только два выхода изъ ея современнаго печальнаго положенія: или добиться, путемъ ли оружія, содѣйствіемъ ли дипломатовъ, части приморскаго берега и Герцеговины, перестать быть Черногоріей и основать новое политическое тѣло, -- создать себѣ политическую форму и ту осѣдлость, при которой возможно будетъ для народа гражданское и духовное развитіе, и сдѣлать своею политическою задачею -- собираніе всѣхъ старыхъ Сербскихъ земёль, сгруппированіе всего Сербскаго племени. Или же, если это невозможно, отбросить всѣ притязанія на гражданственность, государственность, цивилизацію, европеизмъ, и возвратившись къ прежнимъ формамъ быта, стать, какъ прежде, вольнымъ военнымъ станомъ, мстителемъ Славянскихъ обидъ, аванпостомъ Славянской свободы! Но и это едва ли возможно: разъ нарушенная цѣльность не возстановляется въ первобытной крѣпости, -- политическая и нравственная отрава не остается безъ слѣдовъ въ народномъ организмѣ.... Пусть же дипломатія пойметъ наконецъ, что ея совѣты до сихъ поръ, ея требованія благоустройства и порядка поставили Черногорію въ то -- едва ли не безвыходное положеніе, въ которомъ она теперь находится; что, возбудивъ въ народѣ политическое честолюбіе созданіемъ государственной формы, она обязана дать народу и возможность идти безпрепятственно и безопасно тѣмъ путемъ, на который вызвала его сама же дипломатія; однимъ словомъ, пусть создастъ ей средства существованія и гражданскаго развитія, укрѣпивъ за ней пристань у моря и землю Герцеговины -- и во всякомъ случаѣ не дозволивъ Турками основаться укрѣпленными поселеніями въ единственномъ убѣжищѣ Славянской свободы!
   Бѣдный Черногорскій народъ! Ты ни на волосъ еще не утратилъ ни своей знаменитой доблести, ни преданности вѣрѣ, ни цѣломудренности нравовъ. Ты бился, какъ левъ, ты, можетъ быть, никогда не совершалъ такихъ чудесъ храбрости, какъ въ эту роковую войну, -- но страшное напряженіе силъ осталось безплодно, кровь пролилась даромъ, -- и въ награду за всѣ твои сверхъестественные мученическіе подвиги -- Турки селятся у тебя въ утесахъ, тебѣ грозитъ нищета и голодъ! И съ недоумѣніемъ глядишь ты вокругъ, не понимая, что творится съ тобою и надъ тобою, что ослабило силу твоихъ ударовъ, отчего славныя дѣянія вѣнчались безславіемъ! Ты еще не разгадалъ, какою сѣтью нравственныхъ противорѣчій опутывается твое бытіе, какъ душитъ тебя участіе просвѣщеннаго міра, сколько разъѣдающей отравы внесено въ твою жизнь соблазняющею тебя государственною формой! Неужели погибнешь ты жертвой собственной, нравственной измѣны и роковаго -- твоими-же подвигами привлеченнаго къ тебѣ вниманія Европы!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru