Аксаков Иван Сергеевич
Письма к Графине А. Д. Блудовой

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Иванъ Сергѣевичъ
АКСАКОВЪ
ВЪ ЕГО ПИСЬМАХЪ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   

ПИСЬМА КЪ РАЗНЫМЪ ЛИЦАМЪ

ТОМЪ ЧЕТВЕРТЫЙ

ПИСЬМА
къ М. Ѳ. Раевскому, къ А. Ѳ. Тютчевой, къ графинѣ А. Д. Блудовой, къ Н. И. Костомарову, къ Н. П. Гилярову-Платонову.

1858--86 г.г.

Со снимками съ писемъ Ивана и Константина Сергѣевича, Вѣры Сергѣевны Аксаковыхъ и матери ихъ Ольги Семеновны.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ ИМПЕРАТОРСКОЙ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛІОТЕКИ
1896

   

Письма къ Графинѣ А. Д. Блудовой*).

1861--62 гг.

   *) Графиня Антонина Димитріевна Блудова (ум. 7 апрѣля 1891 г.), извѣстная по своей литературной дѣятельности и какъ ревностная поборница возстановленія православія на Волыни, гдѣ ею основано Острожское Кирилло-Меѳодіевское братство и возстановлено много православныхъ церквей и школъ -- пользовалась въ то время, къ которому относятся предлагаемыя письма къ ней И. С. Аксакова, большимъ вліяніемъ въ Петербургскихъ "сферахъ" благодаря своему положенію камеръ-фрейлины, а также благодаря положенію отца ея -- Графа Димитрія Николаевича Блудова, состоявшаго тогда предсѣдателемъ Государственнаго Совѣта (ум. 19 февраля 1864).
   

1.

Москва, 7 февраля 1861.

   Благодарю васъ, добрая любезная Антонина Димитріевна, за ваше письмо, подлое участія и дружбы. Неужели нѣтъ средства избавить васъ отъ вашихъ страданій, или, по крайней мѣрѣ, облегчить ихъ? Вполнѣ ли вы въ этомъ отношеніи правы передъ собою и вашими друзьями, т. е. вполнѣ ли строго лечитесь, не пренебрегаете ли леченіемъ? Это уже былъ бы положительный грѣхъ.
   Вы спрашиваете: какъ устроилась наша жизнь? Внѣшнимъ образомъ она еще устроилась кое какъ, т. е. домъ, въ которомъ мы живемъ, удобенъ, просторенъ и теплый; наши, въ томъ числѣ и маменька, здоровы, т. е. не больны, какою нибудь опредѣленною болѣзнью, но маменька очень измѣнилась и видимо слабѣетъ. Говорить ли о томъ, что она молится и горько плачетъ по цѣлымъ ночамъ? Это въ порядкѣ вещей, безъ сомнѣнія, но все это очень, очень грустно. Нравственное мое одиночество даетъ себя знать на каждомъ шагу; некѣмъ себя провѣрить, не съ кѣмъ посовѣтоваться. Въ этомъ отношеніи мы были очень избалованы и жили безпечно, а теперь приходится стоять на собственныхъ ногахъ, и самому себя провѣрять судомъ строгимъ.
   Я пришелъ къ убѣжденію однако, что намъ, оставшимся, какъ бы ни было насъ мало, разъединяться не слѣдуетъ; что необходимъ центръ внѣшній, насъ связующій, центръ, къ которому могли бы примыкать всѣ тѣ "будущіе, чаемые" цѣнители и послѣдователи Хомякова, всѣ честные таланты, которымъ недостаетъ органа. Однимъ словомъ я считаю продолженіе изданія "Бесѣды", или періодическаго сборника въ томъ же духѣ и направленіи, но подъ другимъ названіемъ -- необходимымъ. Вамъ покажется эта мысль дерзкою, можетъ быть. Какъ издавать журналъ славянофильскій, безъ живительнаго внушенія, безъ строгой провѣрки Хомякова и брата Константина? Я, конечно, лучше чѣмъ кто либо вѣдаю всю трудность, всю опасность этого предпріятія. Я знаю хорошо, что мнѣ недостаетъ не только ихъ знанія и талантовъ, но и того могущества убѣжденія, которымъ они владѣли; но, мнѣ кажется, я съумѣю поддержать по крайней мѣрѣ нравственную чистоту знамени, предупредить перерывъ преданій, и дождаться, можетъ быть, времени, когда явится человѣкъ болѣе достойный, способный наслѣдовать преемство духа всего ученія. Я вполнѣ вѣрю, что мысль Хомякова и брата есть мысль жизненная и плодотворная; и она-то именно заставляетъ меня вновь пуститься на журнальное поприще. Я писалъ объ этомъ предметѣ Е. П. Ковалевскому, и получилъ отъ него отвѣтъ меня обнадеживающій. Хотя и запрещаются политическія обозрѣнія, но меня это не пугаетъ, я вовсе не вижу никакой надобности отдавать своимъ читателямъ подробный отчетъ о засѣданіяхъ англійскаго парламента, а статьи политическаго содержанія всегда могутъ найти мѣсто въ журналѣ. Конечно я бы желалъ издавать, кромѣ періодическаго сборника, и газету; говорятъ: нельзя одному лицу издавать два журнала,-- но вѣдь можно издавать газету въ видѣ еженедѣльнаго прибавленія къ журналу, какъ теперь Катковъ при "Русскомъ Вѣстникѣ" издаетъ "Современную Лѣтопись". Однимъ словомъ нужна только la bonne volonté со стороны тѣхъ, отъ кого это зависитъ -- и дѣло можетъ устроиться.
   Я очень радъ за васъ и за Евгенію Сергѣевну, что вы вмѣстѣ, въ Петербургѣ, но очень жалѣю, что этому причиной нездоровье Евгеніи Сергѣевны. Очень бы желалъ ее видѣть и жду обѣщаннаго ею ея пріѣзда въ Москву.
   Да, какіе бы недостатки ни имѣло положеніе о крестьянахъ, день манифеста будетъ великій день, открывающій собою новую эру для Россіи; да и безъ того онъ совпадаетъ почти съ началомъ другого тысячелѣтія. Великій день!
   Прощайте, добрая Графиня; будьте же поздоровѣе. Крѣпко жму вашу ручку и ручку Евгеніи Сергѣевны, и прошу васъ передать мое глубочайшее почтеніе вашему батюшкѣ.-- Я дѣйствительно занятъ теперь изданіемъ "Стихотвореній" Хомякова, собранныхъ и расположенныхъ, впрочемъ, еще до моего пріѣзда, Бартеневымъ. Четыре листа уже отпечатаны. Пользуясь пріѣздомъ Самарина, устроимъ дѣло печатанья и прочихъ сочиненій Хомякова.
   Нашъ адресъ теперь: на Малой Никитской, въ домѣ бывшемъ барона Корфа, нынѣ Гусева.
   Скажите Евгеніи Сергѣевнѣ, что найдти ей помощницу дѣло очень трудное: это можетъ сдѣлать только она сама. Тутъ очень важно сойтись, понравиться другъ другу. Прощайте.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   

2.

Суббота, 13 Мая 1861 г. Москва.

   Я только что получилъ ваше благословеніе, несказанно добрая Антонина Димитріевна, и спѣшу благодарить васъ отъ всей души. Дай Богъ мнѣ явиться достойнымъ этого дара! Онъ властительно устремляетъ мысли къ высшей, серьезной дѣятельности; онъ обязываетъ меня относиться къ дѣлу важно и вдумчиво. А потомъ независимо даже отъ предмета, или вѣрнѣе отъ характера вашего дара,-- дорогъ для меня просто даръ вашей дружбы, вашего участія. Всякое доброе пожеланіе, всякое искреннее дружественное напутствіе -- великое благо въ жизни, которое я и прежде горячо цѣнилъ, а теперь научился цѣнить еще выше, и за которое отъ всего сердца благодарю Бога. И какъ вы хорошо прибрали текстъ молитвы. Благая мысль! -- Вы не подумайте однакожъ, чтобъ я понялъ слово: благая въ смыслѣ -- сердитой, злой, блажной, напр. такъ, какъ говорится: "благая муха!" Нѣтъ, я понялъ это какъ слѣдуетъ, въ вашемъ смыслѣ!
   Эта шутка, впрочемъ, доказываетъ вамъ, что я очень радъ разрѣшенію газеты. (Полагаю, что вы изъ скромности или изъ уваженія въ "канцелярской тайнѣ" не хотите прямо сказать, что газета разрѣшена). Я начну не раньше Сентября, и потому успѣю приготовиться. Желалъ бы знать однако, не наложили ль на меня какихъ либо ограниченій.
   Вы предлагаете мнѣ пріѣхать въ Петербургъ. Можетъ быть я и сдѣлаю это, только позднѣе. А теперь мнѣ рѣшительно нельзя выѣхать, тѣмъ болѣе, что надо было бы выѣхать непремѣнно завтра же. И такъ, я ограничусь тѣмъ, что напишу къ Евграфу Петровичу, впрочемъ нисколько не компрометируя его.-- Съ нетерпѣніемъ буду ожидать подробностей. Способъ сношенія, вами избранный, очень удобный способъ; надѣюсь, вы будете имъ пользоваться и на будущее время. Я же съ своей стороны употребляю особенные конверты, искушающіе любопытство почтамтскихъ чиновниковъ,-- съ ниточкой. Кажется ихъ распечатать нельзя. Поэтому и отвѣчаю вамъ по почтѣ, не смотря на ваше запрещеніе; поэтому и позволяю себѣ называть вещи по имени, т. е. газету -- газетой.
   Еще разъ отъ всей души благодарю васъ и цѣлую вашу благословляющую ручку.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Потрудитесь увѣдомить о статьѣ Хомякова.
   

3.

   Только что написалъ вамъ письмо, дорогая Графиня, какъ получилъ премилое письмецо отъ самаго Евграфа Петровича, на которое сейчасъ же и отвѣчалъ. О чемъ счелъ долгомъ васъ увѣдомить. Сообщите, прошу васъ, подробности. Ужасно хочется ихъ знать. На дняхъ буду писать къ вамъ опять.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

Суббота же вечеромъ.

   Нынче же получено письмо и изъ дома Княжевича къ сестрамъ съ увѣдомленіемъ о газетѣ. Но ваше извѣщеніе пришло раньше всѣхъ.
   

4.

21 Сентября 1861 г. Москва.
Вечеръ, или ночь на 22-ое.

   Я надѣялся получить отъ васъ записку, добрая Антонина Димитріевна, съ увѣдомленіемъ о томъ, какъ вы доѣхали и водворились въ Петербургѣ, но видно, васъ съ первой же минуты обхватилъ вихорь хлопотъ и заботъ и до сихъ поръ не даетъ вамъ покоя.-- Я началъ было писать къ вамъ письмо съ разсказомъ о ходѣ моихъ журнальныхъ приготовительныхъ работъ, и пр., но не могу его продолжать теперь, потому что смутился духомъ. Сейчасъ былъ у меня Гиляровъ, крайне встревоженный и сконфуженный. Пришелъ запросъ изъ Главнаго Управленія Цензуры (не изъ Канцеляріи): "на какомъ основаніи цензоръ Гиляровъ пропустилъ мое объявленіе, несогласное съ Высочайше утвержденною программою". Несогласіе это указывается. Несогласіе заключается въ томъ, что порядокъ отдѣловъ у меня не тотъ: тамъ Славянскій отдѣлъ стоитъ первымъ, а у меня третьимъ; тамъ нѣтъ рубрики Московская Лѣтопись, а просто сказано: "Отдѣлъ III. Хроника важнѣйшихъ событій нашей общественной жизни и проч." А у меня: "Московская Лѣтопись: сюда войдетъ хроника" и проч., тоже самое, только рубрика иная. Наконецъ, у меня показанъ Отдѣлъ VI -- Смѣсь, котораго тамъ нѣтъ.
   Безсмыслица, несправедливость и безнравственность этого запроса очевидны съ перваго взгляда. Офиціальная программа, утверждаемая Правительствомъ, имѣетъ назначеніемъ своимъ опредѣлить: характеръ, направленіе и цѣль литературнаго предпріятія, а также и рамки его. Но внутри этихъ рамокъ я имѣю право свободно двигаться. Я могу разбить иной отдѣлъ на два, иной совсѣмъ уничтожить, и т. д.-- Рубрики въ газетѣ необходимы, а въ офиціальной программѣ онѣ не вездѣ и показаны. Такъ напр. въ утвержденной программѣ тотъ отдѣлъ, который у меня озаглавленъ: "Московская лѣтопись" -- вовсе не имѣетъ рубрики или заглавія, а только описанъ или разсказанъ!-- Если мнѣ Высочайше разрѣшено писать хронику событій въ области администраціи, законодательства и внутренней жизни всей Россіи, то, кажется -- въ этомъ уже заключается позволеніе вести и Московскую Хронику! Здѣсь же, у меня, это собственно значить не лѣтопись объ Москвѣ, а лѣтопись, ведомая въ Москвѣ.-- Въ Отдѣлъ же Смѣси относится та мелочь, которая слишкомъ медка для внесенія ея въ Отдѣлъ Ученый или Литературный и т. д.-- Нѣтъ ни одного журнала, который, въ предѣлахъ утвержденной программы, не измѣнилъ рубрикъ, не переставилъ отдѣловъ, и т. д.
   Можетъ быть -- вы услышите мнѣніе, что я долженъ былъ напечатать цѣликомъ всю утвержденную программу. Но во 1-хъ, этого правила не существуетъ, а слѣдовательно нѣтъ и обязанности. Если будутъ говорить противное, пусть укажутъ на это правило; гдѣ оно? Во 2-хъ, я представляю Правительству на утвержденіе программу, а не проектъ объявленія! Я не обязанъ печатать программу (въ ней же не выставляется ни цѣпь, ни мѣстъ подписки, ни формата и т. п.), а печатаю объявленіе, руководствуясь программою.
   Все это очень печально. Если бъ запросъ былъ изъ канцеляріи, то я могъ бы обвинить во всемъ Капниста. Но запросъ идетъ изъ Главнаго Управленія Цензуры: значитъ, было засѣданіе и совѣщаніе, былъ протоколъ; протоколъ былъ на разсмотрѣніи Министра, имъ подписанъ и проч.-- Нельзя же думать, чтобъ всѣ до послѣдней головы были такъ слабоумны, чтобъ не поразиться безсмыслицей подобнаго запроса, чтобъ не почувствовать всего неприличія подобной придирчивости. Нѣтъ ли тугъ иныхъ вліяній и интригъ?
   Вы услышите, можетъ быть, услышите и отъ -- она обычную фразу: "Жаль, Аксаковъ самъ виноватъ; не соблюлъ правила" и т. д. Скажите имъ, что прежде, чѣмъ говорить это, слѣдуетъ поразмыслить и вникнуть въ дѣло. Очень можетъ быть, что *** не зналъ ничего про этотъ запросъ, но можетъ быть -- онъ станетъ оправдывать Министра и обвинять меня. Если это случится, то убѣдительно прошу васъ, Графиня, истребовать, чрезъ ***, подлинную утвержденную программу, сличить съ моей, и попросить, чтобъ вамъ указали, какія есть правила на этотъ счетъ. Вы увидите, что еслибъ я и хотѣлъ, такъ не могъ бы напечатать программу буквально, ибо, повторяю, тамъ у одного отдѣла нѣтъ и заглавія, а онъ только описанъ. Нельзя же десять строкъ описанія включить въ заглавіе!
   Поспѣшность, съ которою сдѣланъ запросъ (въ Петербургѣ былъ запросъ сдѣланъ Цензору въ самый тотъ день, какъ напечатано объявленіе) показываетъ чью-то бдительную враждебность.-- Хотя отвѣчать на этотъ запросъ не трудно, но по принятому у насъ правилу, что начальство, какъ Папа, непогрѣшительно, все таки, вѣроятно, цензору сдѣлаютъ замѣчаніе и внушеніе, а Гилярову, въ его положеніи, это куда какъ не кстати! Онъ очень смущенъ, бѣдный.
   Жалѣю, что нѣтъ теперь въ Петербургѣ Государя. На Главное Управленіе жаловаться можно только ему, и я бы непремѣнно довелъ о томъ до свѣденія Государя письмомъ или инымъ способомъ.
   Можете себѣ представить теперь, въ какое отношеніе становятся ко мнѣ прочіе цензора, и въ особенности мой цензоръ Петровъ. Они точно кипяткомъ ошпарены и собираются тѣснить меня на каждомъ словѣ и смотрѣть въ микроскопъ каждую букву. Они поражены этою заботливостью, этимъ вниманіемъ министерства, которое замѣтило у меня то, что дозволяется другимъ, что отдѣлъ III у меня поставленъ ІІ-мъ, прибавлена Смѣсь, и т. д. (Въ "Современникѣ" есть отдѣлъ: "Замѣтки новаго поэта". Вьюсь объ закладъ, что его нѣтъ въ Высочайше утвержденной программѣ!)
   А я было совсѣмъ углубился въ работу. Но есть ли возможность серьезно отнестись къ дѣлу, когда чувствуешь, что висишь на волоскѣ, что бѣда можетъ явиться, откуда не ожидаешь, что здравый смыслъ и логика, какъ основаніе осторожности, вовсе безполезны, и что есть систематическое, умышленное преслѣдованіе, добивающееся запрещенія журнала. Если могли придраться къ рубрикѣ "Смѣсь", то къ чему нельзя придраться!
   Мнѣ разсказывали вѣрные люди, что Громека, служащій теперь въ Министерствѣ Внутреннихъ Дѣлъ, просилъ позволенія издавать газету, но Министръ (Валуевъ) не позволилъ, объявивъ ему, что у насъ и безъ того слишкомъ много газетъ и журналовъ; что литература наша поетъ минорнымъ тономъ, но что онъ, Министръ, хочетъ заставить ее пѣть мажорнымъ тономъ, т. е. правительственнымъ.-- Я думаю Министръ думаетъ: да чѣмъ же я хуже Persigny? Persigny, совсѣмъ Persigny!-- При такомъ взглядѣ на литературу, понятно мнѣ теперь стремленіе Министерства Внутреннихъ Дѣлъ перевести цензуру въ вѣденіе Департамента Полиціи. Не дай Богъ, чтобъ это случилось.
   А между тѣмъ подземная печатная литература развивается необыкновенно быстро. Есть листки подъ заглавіемъ: "Что нужно народу", написанные очень искусно, и опаснѣе всего, до сихъ поръ пущеннаго. Единственное средство противодѣйствовать этой вредной литературѣ -- придать значеніе литературѣ явной, дать ей больше простора. Но въ эту минуту, кода десятки тысячъ прокламацій распространяются въ народѣ, Правительство не рѣшается дозволить литератору, гражданская честность и прямота котораго ему извѣстны,-- отдѣла Смѣси!... Можно ли послѣ этого, требовать отъ человѣка смиренія, кротости, вѣры въ правительство и т. п.? Нѣтъ.
   
   И слабѣютъ -- трудомъ и борьбой
   Напряженныя силы души!
   
   Помогите Гилярову.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Прошу васъ засвидѣтельствовать Графу мое глубочайшее уваженіе.
   

5.

22 Сентября.

   Опять пишу къ вамъ, Графиня, чтобъ сказать нѣсколько словъ. Вообразите мое удивленіе, недоумѣніе и -- признаюсь -- негодованіе, когда я нынче, читая бумагу, присланную изъ Главнаго Управленія Цензуры съ запросомъ цензору, увидалъ на ней подпись -- ва! Это мнѣ характеризуетъ человѣка вполнѣ..... А можетъ быть, я и ошибаюсь. Можетъ быть онъ протестовалъ?
   Посылаю вамъ письмо ко мнѣ Кояловича, автора Исторіи Уніи и профессора Петербургской Академіи Духовной. Для меня и разумѣется для васъ также узнать, что есть на свѣтѣ лишній человѣкъ, человѣкъ съ душою и съ пламеннымъ чистымъ убѣжденіемъ -- составляетъ истинное пріобрѣтеніе. Не правда ля, какое славное письмо. Возвратите его мнѣ.
   Бывшій студентъ московскаго университета, очень близко мнѣ знакомый, Константинъ Милодиновъ, котораго братъ былъ учителемъ въ Кукумѣ, по возвращеніи въ Болгарію, посаженъ, вмѣстѣ съ братомъ въ крѣпость въ Константинополѣ, или въ темницу -- я хотѣлъ сказать,-- такую, изъ которой живыми не выходятъ.
   Нельзя ли его оттуда выручить?
   Я вчера не читалъ, а нынче прочелъ самую бумагу изъ Главнаго Управленія.-- Тутъ не объяснено, въ чемъ несогласно мое объявленіе съ программой, а просто сдѣланъ запросъ, на какомъ основаніи цензоръ дозволилъ себѣ пропустить объявленіе измѣненное противъ программы.
   Маменька и Вѣра свидѣтельствуютъ вамъ свое искреннее почтеніе.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

6.

25 Сентября, вечеръ. 1861 г. Москва.

   Любезнѣйшая Графиня! Благодарю васъ за скорый отвѣтъ, не смотря на то, что у васъ такъ мало времени и такъ много хлопотъ, суеты и всякихъ личныхъ и не личныхъ огорченій. Гиляровъ успокоился вашимъ отвѣтомъ, хотя и думаетъ, что "ради формальности" ему пришлютъ такъ, маленькій выговорчикъ. То, что *** кажется формальностью, здѣсь, въ глазахъ Щербинина и прочихъ цензоровъ является страшной угрозой. Цензурный комитетъ написалъ объясненіе удовлетворительное, но въ успокоеніе правительства (?) Щербининъ написалъ въ отвѣтѣ, что кромѣ двухъ цензоровъ, онъ самъ будетъ цензуровать каждую мою строчку.
   Какая скверная исторія съ Михайловымъ, и какъ все это не кстати. Мнѣ очень непріятно, что вышло нѣкоторое тожество выраженій, хотя, конечно, никто бы никогда не могъ заподозрить меня въ расположеніи къ рѣзнѣ и убійствамъ! Я впрочемъ не встрѣчалъ ни одного здѣсь, кто бы говорилъ о прокламаціи безъ отвращенія. Но тѣмъ не менѣе сдѣлаютъ великую ошибку, если отнесутся серьезно къ такой глупой, безплодной попыткѣ. Это ему слишкомъ много чести.
   Поблагодарите отъ меня ту, которая привѣтствуетъ мой многотрудный День дружескимъ благословеніемъ. Я очень цѣню привѣтъ.
   Завтра для меня грустный день, день моего рожденья.
   Прощайте, цѣлую ручку вашу. Правда ли, что Черногорія проситъ помощи у Австріи? Маменька и сестра вамъ очень кланяются. Подписка идетъ очень туго пока. Всѣ говорятъ: "газета могла бы быть хороша, но цензура сдѣлаетъ то, что она будетъ хуже всѣхъ, потому что другимъ пропустятъ, ему не пропустятъ и она будетъ во всемъ отставать".
   Нѣтъ ли извѣстій отъ Евгеніи Сергѣевны?
   Прощайте, передайте мой низкій поклонъ вашему батюшкѣ.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   Напишите, въ чьемъ домѣ вы живете.
   

7.

4 Октября 1861 г.

   Добрая Антонина Димитріевна. Посылаю вамъ статью моего покойнаго брата. Прежде всего прочтите ее: она не велика. Эту статью самаго нравственнаго содержанія, безъ намековъ и примѣненій, статью, разсматривающую отвлеченный нравственный вопросъ -- цензура не пропускаетъ! Я прошу васъ убѣдительно, ничего не говоря министру о томъ, что цензура затрудняется, употребить всѣ ваши усилія, чтобы эта статья была пропущена немедленно. Я непремѣнно хочу, чтобы у меня въ первомъ же номерѣ были статьи Хомякова и брата. Въ ихъ обществѣ начну я свой подвигъ -- продолженіе ихъ подвига. Такъ какъ идти офиціальной процедурой было бы слишкомъ долго, то прошу васъ послать отъ себя министру съ тѣмъ, чтобы онъ прочелъ и подписалъ, что съ своей стороны препятствій къ напечатанію не имѣетъ. Нынче что у насъ? Среда. Письмо пойдетъ завтра. Вы получите его въ пятницу утромъ. Если въ субботу вы мнѣ ее возвратите, то въ воскресенье я ее получу, и она успѣетъ явиться въ 1-мъ номерѣ. Не пропускать этой статьи просто безнравственно! Вообще мое положеніе крайне тяжелое. Вообразите, что каждую статью читаютъ сначала порознь: Гиляровъ, Петровъ и Щербининъ. Потомъ она же, статья, разсматривается ими на конференціи, состоящей изъ этихъ трехъ господъ. Обыкновенно цензоръ Петровъ, недовольный снисходительностью Гилярова и Щербинина, требуетъ, чтобы эту же статью разсмотрѣть вновь въ полномъ составѣ цензурнаго комитета. Узнавши объ этомъ, я самъ отправляюсь въ цензурный комитетъ, и тамъ, у дверей комитета усаживаюсь и жду. Двери безпрестанно растворяются, члены выходятъ въ пріемную и конфузятся, видя меня и зная, что не уйдутъ отъ объясненій со мною. Это дѣйствуетъ, и нѣсколько статей, забракованныхъ на конференціи, пропущено такимъ образомъ. Но сколько времени теряется, сколько крови портится! Много подпортилъ дѣло *** съ своимъ послѣднимъ запросомъ. Онъ считаетъ, что это одна формальность, а здѣсь не такъ смотрятъ. Здѣсь, въ этой бдительной придирчивости ридали указаніе правительства быть какъ можно болѣе придирчивымъ. Нельзя ли ***, какъ члену главнаго управленія цензуры, дать знать подъ рукой московской цензурѣ, чтобы она не была такъ безумно строга. Такъ издавать -- нѣтъ никакой возможности. Надо пойти въ матеріалисты, какъ Ермоловъ хотѣлъ идти въ нѣмцы, чтобы имѣть благосклонность правительства.
   А номеръ кажется выйдетъ хорошъ. Я думаю, вы будете довольны моей передовой статьей. Преловкая, право! Знаю, что вы въ этомъ сомнѣваетесь, но вотъ увидите.
   Во всякомъ случаѣ, Графиня, дайте мнѣ непремѣнно знать къ Воскресенью, въ какомъ положеніи дѣло. Постарайтесь, чтобы пропустили въ тотъ же день. Если это не пропустятъ, то нельзя будетъ напечатать: "слѣдуетъ быть честнымъ человѣкомъ, или умъ необходимъ". Скажутъ, это намекъ на правительство, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ! Пожалуйста, графиня!

Весь вашъ душою Ив. Аксаковъ.

   Какъ это жаль, что вы хвораете!
   

8.

Съ четверга на пятницу 5/6 Октября 1861 г.

   Только нынче получилъ я отъ Филаретова ваше письмо, дорогая Антонина Дмитріевна, и немедленно исполнилъ ваше порученіе, т. е. отослалъ съ нарочнымъ письмо Анны Ѳеодоровны Катеринѣ Ѳеодоровнѣ. Какое славное ваше письмо! Вотъ бы напечатать! Но кое-чѣмъ я таки воспользуюсь. Вы это знайте теперь, когда пишите ко мнѣ! Вполнѣ, всей душой раздѣляю ваше негодованіе. Не только слухъ, или "уши вянутъ", отъ всѣхъ безсмысленныхъ, гнилыхъ рѣчей, но душа вянетъ въ этой вонючей атмосферѣ, исполненной нравственныхъ міазмовъ разлагающагося общества. О, какъ рвется слово наружу, какъ хотѣлось бы сорвать маску съ этой лжи, обличить всю внутреннюю гниль и пустоту этихъ бездушныхъ душъ, и какъ больно стѣсненіе! Нѣтъ состоянія мучительнѣе, какъ не смѣть указать на лекарство тяжко больному. Печатно я выражать этого не стану, но про себя думаю, едва ли этому обществу есть возможность покаянія и спасенія. Ложь должна совершить свой кругъ вполнѣ.
   Но ради Бога устройте, чтобы не вздумали, напримѣръ, запрещать "Современникъ". Этимъ лишать насъ возможности нападать на него и громить его; "Современникъ" попадетъ въ мученики и герои, будетъ продаваться на вѣсъ золота, и много, много пройдетъ времени, когда утратится обаяніе этого запрещеннаго плода!
   Я послалъ вамъ нынче съ Оболенскимъ статью моего брата. Мнѣ совѣстно обременять васъ порученіями, и еще совѣстнѣе настаивать и торопить. Простите, сдѣлайте милость. Къ тому же я знаю, Путятину и Делянову теперь не до того. но какъ же быть? Объясните графу Путятину, что единственнымъ проводникомъ добра и порядка можетъ быть литература, и преимущественно московская, а именно "Русскій Вѣстникъ" и "День". Здѣсь происшествія Петербурга возбуждаютъ чувство омерзенія къ обществу и негодованія на Правительство. Пріѣхалъ въ Москву депутатъ отъ петербургскихъ литераторовъ приглашать подписать адресъ, уже по обнаруженіи вины Михайлова, о томъ что литература не имѣетъ съ нимъ ничего общаго, но ходатайствуетъ о смягченіи наказанія, что преступленіе его произошло отъ стѣсненія слова, но будь слово свободно, то мы будемъ поддерживать правительство и проч. Все это ложь и дерзко и подловато къ тому же; во всемъ этомъ нѣтъ ни слова искренности. Собрались мы у Каткова, человѣкъ 30. Такого полнаго fiasco, какой испыталъ петербургскій депутатъ, я и не видывалъ. Долженъ вамъ сознаться, что я сильно ораторствовалъ противъ его адреса. Ни одинъ голосъ не поднялся въ его пользу, и онъ, такъ, ни съ чѣмъ и уѣхалъ. Только вы этого не разсказывайте. Вы все таки un personnage haut placé -- для другихъ, и сообщать такому персонажу такія вещи -- покажется неблаговиднымъ съ моей стороны.
   Вообразите, Бутковъ прислалъ предписаніе, чтобы по крестьянскому дѣлу, безъ его дозволенія, не смѣть перепечатывать даже то, что помѣщается въ "Губернскихъ Вѣдомостяхъ", слѣдовательно офиціальныхъ газетахъ; не перепечатывать никакихъ журналовъ губернскихъ присутствій. Самъ ли онъ это, или Главный Комитетъ? Бумага, намъ объявленная, отъ его только имени.
   Прощайте. Пишите мнѣ ваше мнѣніе о всякомъ No моей газеты, по крайней мѣрѣ сначала. Славянскій отдѣлъ будетъ у меня очень жидокъ, пока не устроится то, о чемъ теперь хлопочутъ въ Петербургѣ. Прощайте. Аннѣ Ѳеодоровнѣ не слѣдуетъ подписываться, я назначилъ ей экземпляръ и безъ того. Подписка идетъ пока туго.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Передайте мой глубокій поклонъ вашему батюшкѣ. Маменька и сестра вамъ кланяются дружески.
   Болгаре студенты не принимаютъ ни малѣйшаго участія въ движеніи здѣшнихъ студентовъ.
   

9.

8/9 Октября 1861 г. Москва.

   Благодарю васъ, любезнѣйшая Графиня, за хлопоты и за вашу милую аккуратность. Я ожидалъ отвѣта министра и пущу статью офиціальнымъ путемъ, а вмѣсто нея помѣщаю другую статью брата, которую цензура пропустила. Обратите вниманіе на мою статью въ славянскомъ отдѣлѣ. Вообще, кажется, придется мнѣ много писать самому, сотрудниковъ нѣтъ, или всѣ одержимы непробудною лѣнью.
   Передайте мою живую благодарность Ѳ. Ив. Тютчеву за присылку прекрасныхъ стиховъ. Они пойдутъ во 2 No, ибо въ 1-мъ уже имѣются его стихи. Вообразите, что я долженъ много статей уже пропущенныхъ исключить изъ 1-го No по недостатку мѣста, и именно цѣлый отдѣлъ критическій. Всего обиднѣе мнѣ, что по части мироваго посредничества нѣтъ у меня ни одной статьи. Всѣ, безъ исключенія, мировые посредники обманули и ничего не прислали.
   Студентское движете у насъ прекратилось или лучше сказать разложилось само силою собственной пустоты и безсмысленности. Прощайте, будьте здоровы.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   

10.

9 Октября 1861 г.

   Два слова. Благодарю очень за статью -- переводъ изъ "Галицкаго Слова". Я самъ думалъ объ этомъ. Но она не можетъ поспѣть въ 1 No, а помѣститься во 2-мъ. Въ 1-мъ No у меня статьи посильнѣе этой. Цензура пропустила, воображая, что но этой части я имѣю carte blanche. Это она сама выдумала, но я не вывожу ее изъ этого заблужденія. Пришлите мнѣ адресъ Ковалевскаго Егора Петровича, а также и Евграфа Петровича.

Весь ваiъ Ив. Аксаковъ.

   Пришлите мнѣ, прошу васъ, добрая Графиня, также адресъ Александра Николаевича Попова и адресъ Евгеніи Сергѣевны. Что ваше здоровье?
   

11.

12/18 Октября 1861 г.

   Простите: маленькое порученьице. Вотъ статейка (довольно пошлая) присланная мнѣ изъ Калуги. Этой пошлости безъ дозволенія Буткова нельзя печатать. За то, говорятъ, онъ недолго задерживаетъ. Но такъ какъ онъ почему то, вовсе меня не зная, выразилъ нѣкоторое предубѣжденіе противъ меня, то я не рѣшаюсь посылать къ нему прямо отъ себя, какъ дѣлаютъ другіе, а обращаюсь къ вамъ, добрая Графиня, съ просьбою: послать къ нему тотчасъ же: онъ въ б минутъ подпишетъ, а вы пришлите ко мнѣ и укажите, какъ бы на будущее время найти способъ не безпокоить васъ.
   У насъ нынче произошло побоище студентовъ, т. е. ихъ собственно побили. Они пошли толпой къ генералъ-губернатору просить объ освобожденіи товарищей и стали на площади противъ дома. Имъ предложили разойтись, они не послушались, тогда явились два эскадрона жандармовъ и солдаты, бывшіе въ засадѣ и на готовѣ, бросились на студентовъ, они бѣжать, кто драться, нѣсколькихъ студентовъ тяжело ранили, человѣкъ 200 захватили и загнали въ часть (тутъ напротивъ), за остальными пустились въ погоню и т. д. Народъ помогалъ ловить, воображая съ чего-то, что это дворяне пришли просить, чтобъ закрѣпостили опять крестьянъ. Надобно сказать правду, что Тучковъ до послѣдней минуты не хотѣлъ употреблять силы, но уже двѣ недѣли сряду профессора ругаютъ его за недостатокъ энергіи и упрекаютъ въ слабости, а Исаковъ, пріѣхавши и подъ вліяніемъ профессоровъ, потребовалъ отъ Тучкова употребленія военной силы..... Наканунѣ студенты просили Исакова, поймавъ его въ университетѣ, принять отъ нихъ прошеніе; онъ отказалъ, они его выругали площаднымъ образомъ ему въ глаза. Хорошее угощеніе приготовили Государю для его возвращенія!
   Все это такъ быть должно. Ложь должна совершить свой историческій кругъ.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

12.

18 Октября 61 г. Москва.

   Мы съ вами переписываемся такъ же часто, какъ и въ Москвѣ, любезная Антонина Димитріевна. Вотъ еще новая просьба: скажите вашему брату Вадиму Димитріевичу, что онъ получить отъ книгопродавца Кожанчикова тюкъ, въ которомъ находится 100 экземпляровъ "Дня". На внутренней оберткѣ только надпись: В. П. Балабину въ Вѣну. Балабину же я пишу, чтобъ онъ, оставивъ у себя извѣстное число экземпляровъ, остальные всѣ отдалъ Раевскому, имѣющему разослать ихъ во всѣ концы Славянскаго міра, кромѣ Россіи. Этотъ тюкъ я предполагалъ прежде послать чрезъ курьера, но въ понедѣльникъ отправляется прямо въ Вѣну Филаретовъ, такъ пусть Графъ отдастъ ему этотъ тюкъ. Подобный тюкъ будетъ доставляться къ графу Вадиму каждую недѣлю и пусть онъ изыщетъ способы къ немедленной отсылкѣ ихъ въ Вѣну чрезъ курьеровъ, или иначе. Затѣмъ прошу васъ, Графиня, передать Филаретову прилагаемыя письма. Я думаю, вы его увидите передъ отѣздомъ. Это письмо вы получите въ одно время съ 1 No моей газеты. Если успѣю написать маленькую статеечку по поводу рѣшенія принятаго Черниговскимъ губернскимъ присутствіемъ, то пришлю вамъ съ тѣмъ чтобы похитить на нее согласіе Буткова.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

13.

Ноябрь. Пятница вечеръ.

   Очень радъ, что вамъ лучше, любезнѣйшая Графиня, сколько можно судить о томъ по послѣднему письму вашему. Странно, что г. Бутковъ позволяетъ себѣ задерживать такъ долго статьи. Этого еще недоставало!
   Вы въ вашемъ письмѣ, кажется, всего болѣе заботитесь не о томъ, чтобы ободрить меня привѣтомъ въ моемъ трудномъ подвигѣ, а о томъ, чтобы я не впалъ въ грѣхъ гордости и не былъ захваленъ! Да никто и не захвалитъ, не безпокойтесь!-- Я получилъ кучу разныхъ отзывовъ анонимныхъ и не анонимныхъ. Одни упрекаютъ за робость относительно вѣры, другіе за упоминаніе слова: "православіе" и проч. Одни совѣтуютъ соединиться съ Аскоченскимъ, другіе подозрѣваютъ въ солидарности съ Аскоченскимъ! Вообще же довольны, но ждутъ слѣдующихъ нумеровъ. Вы, можетъ быть, будете недовольны моей передовой статьей во 2-мъ No. Если другіе будутъ недовольны, потрудитесь упирать ихъ взоры на слово теоріи, вставленное цензорами. Надѣюсь также, что мое обращеніе къ полякамъ въ славянскомъ отдѣлѣ, весьма полезное для правительства, примиритъ со мною недовольныхъ. Если же правительственные люди не разсердятся, а задумаются надъ моими словами, такъ это будетъ полезно. Нѣтъ возможности осудить гнилое движеніе современнаго общества, не осудивъ и противоположной стороны: обѣ стороны равно виноваты. Отдайте мнѣ справедливость хоть за умѣренный тонъ статьи моей о Черниговскомъ губернскомъ присутствіи.
   Прошу васъ, дорогая Графиня, присылать мнѣ по прежнему вырѣзки изъ газетъ: вы видите -- нѣмецкая газета пошла въ дѣло. Не думайте, что газета сама собою печатается, сама ложится подъ прессъ и пр. Нѣтъ, она печатается страшнымъ напряженіемъ усилій и заботъ и требуетъ содѣйствія со стороны.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

14.

Воскресенье вечеромъ 15 Октября 1861 г.

   Чувствую, что очень скверно съ моей стороны употреблять во зло ваше снисхожденіе, дорогая Антонина Димитріевна, но именно потому что я знаю вашу неутомимую доброту, я рѣшаюсь безпокоить васъ еще разъ -- но уже въ послѣдній, завтра справлюсь, какъ дѣлаютъ другія редакціи, и буду посылать ему (т. е. Буткову) прямо отъ себя, а теперь прошу васъ послать къ нему прилагаемыя три статейки на быстрый просмотръ: но, право, это въ послѣдній разъ. Мнѣ ужасно совѣстно безпокоить васъ въ то время, когда вы, можетъ быть, нездоровы, и когда вамъ не до того, уже вслѣдствіи разныхъ печальныхъ событій, совершающихся и въ Петербургѣ, и въ Москвѣ, и въ Варшавѣ.-- Вы теперь уже имѣете и, можетъ быть, прочли 1 No Дня. Въ неблагопріятное время онъ является; не туда обращены умы; слухъ запертъ для серьезнаго слова; теперь громче газетъ говоритъ языкъ событій. Впрочемъ, кажется, сколько можно судить, "День" понравился. Посмотримъ на дѣлѣ, что скажетъ подписка. Съ нетерпѣніемъ буду ждать отзыва вашего о мнѣніи вашемъ и Графа Димитрія Николаевича. Другихъ-близко принимающихъ къ сердцу судьбу мой газеты, теперь и нѣтъ въ Петербургѣ. Сообщите мнѣ, что вамъ будетъ писать объ немъ Катерина Ѳедоровна.
   Трудно, Антонина Димитріевна. И никто такъ не чувствуетъ трудность настоящаго времени, какъ публицистъ или редакторъ газеты, обязанной сказать свое слово среди настоящихъ передрягъ и стѣсненный въ своемъ словѣ. Не знаю, разрѣшилъ ли я себѣ эту задачу въ передовой статьѣ 2 No. Прощайте, пожалуйста будьте здоровы, жму вашу ручку.

Ив. Аксаковъ.

   

16.

Воскресенье, 22 Октября 1861 г., ночь на 23.

   Если въ послѣднемъ моемъ письмѣ была какая то тѣнь упрека, дорогая Графиня, такъ это происходило отъ нетерпѣнія знать скорѣе ваше мнѣніе, читать вашъ отзывъ. Я получилъ между тѣмъ вновь ваше письмо и нынче опять письмо и посылку съ Оболенскимъ. Прежде всего -- очень грустно, что вы все нездоровы. Что же у васъ -- лихорадка или ревматизмъ въ ногахъ? Толкомъ ли вы лечитесь? Тѣмъ болѣе цѣню я ваше вниманіе и заботливость.-- Получилъ я нынче отъ Гильфердинга ту самую статью, которую вы мнѣ прислали тогда въ переводѣ (изъ газеты "Слово"): онъ просто на просто ее списываетъ, а не переводить, да еще посылаетъ съ оказіей!... А она уже давно нами напечатана! Проворенъ, нечего сказать.
   Что Это дѣлается съ Бутковымъ? Онъ извѣстенъ тѣмъ, что проворно отсылаетъ посылаемыя ему статьи, а доставленныя мною черезъ васъ держитъ такъ долго? Нельзя ли ему объяснить, во 1-хъ, что, заведя такой глупый порядокъ цензуры, онъ обязанъ, по крайней мѣрѣ, исполнять обязанность, какъ настоящій цензоръ, не задерживая статей; во 2-хъ, что вы ему посылаете статьи вовсе не для разсмотрѣнія и для вычеркиванія, а для формы, для одной его подписи. Что это онъ вздумалъ вычеркнуть въ той статьѣ, которую онъ возвратилъ черезъ васъ, въ печатной?! Да это 20 разъ было уже напечатано и пропущено къ печати имъ самимъ. Онъ рѣшительно къ вамъ и ко мнѣ придирается. Попробую послать черезъ Щербинина, безъ означенія, что это для газеты "День": не будетъ ли онъ проворнѣе и снисходительнѣе? Отъ 14-го Октября представлена изъ Московскаго Цензурнаго Комитета на разсмотрѣніе Главнаго Управленія Цензуры статья моего брата, которую я посылалъ къ вамъ. Пора бы ужъ ей и возвратиться. Сдѣлайте одолженіе, попросите И. Д. Делянова ускорить пропускъ и возвращеніе этой статьи. Онъ обязанъ хоть что нибудь для меня сдѣлать, потому что допущеніемъ глупаго запроса, имъ подписаннаго, ухудшилось въ 10 разъ мое положеніе.
   Если цензура будетъ постоянно отнимать у меня столько времени, сколько теперь, то силъ моихъ положительно не хватитъ. Я, чтобы вознаградить потерянное время, долженъ сидѣть каждый день до 4-хъ часовъ ночи. Надо и писать статьи, и читать все присылаемое, и вести обширную корреспонденцію, и держать корректуры, и слѣдить за газетами и журналами, и наконецъ видѣться кое съ кѣмъ, чтобы знать настроеніе умовъ и проч. Напр. вчера я сидѣлъ до 4-хъ часовъ ночи и написалъ статью передовую для 8-го No. (Вы были бы истинно довольны мною, прочитавъ ее: не лирическая, и никогда ничего умѣреннѣе я не писалъ.) Нынче утромъ въ 10 часовъ везу къ Гилярову на Пятницкую улицу: онъ очень, очень доволенъ, но пропустить самъ собою не можетъ. Ѣду отъ него къ другому цензору, Петрову, на Стоженку; такъ какъ меня цензуруетъ и предсѣдатель, то оба цензора безъ него ничего не смѣютъ подписать: ѣду на Сивцевъ Вражекъ -- предсѣдателя дома нѣтъ. Гиляровъ объявилъ, что поѣдетъ къ Щербинину вечеромъ говорить въ пользу моей статьи: у него конференціи по вечерамъ, и просилъ меня туда пріѣхать вечеромъ. Отрываюсь вечеромъ отъ работы, ѣду къ Щербинину: опять дома нѣтъ, какой-то его зять пріѣхалъ; цензора, говорятъ, были, да не вастали. Я оттуда опять къ Гилярову на Пятницкую: и его дома нѣтъ! Возвращаюсь, посылаю къ нему человѣка, требую статью назадъ, и завтра утромъ ѣду къ Щербинину: но онъ не рѣшитъ дѣло безъ конференціи вечерней, а вечеромъ завтра Петровъ, для безопасности, потребуетъ переноса дѣла въ Цензурный Комитетъ, во вторникъ. Если статья не пройдетъ, то вѣдь надо напечатать другую, но ее слѣдуетъ написать. А написать не такъ легко тому, кто пишетъ съ нѣкоторымъ участіемъ внутреннимъ. И когда писать? Нѣтъ возможности писать на каждый No по двѣ, по три передовыхъ статьи въ запасъ. Но если статью эту не пропустятъ, то я пришлю ее вамъ, чтобъ вы испросили хоть Высочайшее повелѣніе на напечатаніе. Долго ли это будетъ продолжаться? И какъ тутъ хранить воздержанность, умѣренность и проч. И много тугъ подпортилъ дѣло Иванъ Давыдовичъ со своимъ запросомъ, который напугалъ цензоровъ страшно: они поняли, что это придирка явная, но именно въ этомъ то и увидѣли намѣреніе Министерства придираться всячески ко мнѣ.
   Маменька и сестра вамъ очень кланяются и жалѣютъ о вашемъ нездоровьи. Не присылайте мнѣ "Народные Листы", я ихъ получаю по почтѣ.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   

16.

Ночь на субботу 27/28 Окт. 1801 г.

   Ну вотъ и 3 No, Графиня. Вы, прочтя передовую статью, никакъ не догадаетесь, чего же тутъ было такъ безпокоиться Щербинину и Ко... А онъ ни живъ ни мертвъ, и уже послалъ Министру бумагу, pour conjurer Forage. Какъ бы онъ ея этимъ не притянулъ! До того дошла оргія или delirium цензурной трусости, что напр. у меня сказано было "студентское дѣло само напрашивается на осужденіе", слова: студентское дѣло вычеркиваютъ. Даже и осудить нельзя! Вмѣсто цвѣтъ желтый, у меня стояло голубой: вычеркнули. Ну да это еще понятно. Ну ужъ если бы вы знали, какъ разозлились на меня и на Ламанскаго Хохлы и Поляки. У нихъ въ этихъ случаяхъ всегда одна уловка: прикидываться лежачими, беззащитными, говорить, что имъ отвѣчать нельзя, опасно, что мы угождаемъ "силѣ", и что статья Ламанскаго -- доносъ, а я -- хочу распалить вражду и т. п. Какъ бы не вздумали, въ самомъ дѣлѣ, какъ нибудь ихъ преслѣдовать.
   Архимандритъ Софроній Болгарскій желаетъ имѣть съ вами таинственное свиданіе. Вы вѣроятно не откажете ему въ этомъ. Онъ просилъ меня ходатайствовать за него объ этой милости у васъ. Онъ, кажется, очень хорошій человѣкъ.
   Въ No 3 есть письмо изъ Кіева. Между нами оно мое, я написалъ его подъ впечатлѣніемъ разныхъ разсказовъ объ Кіевѣ. Но боюсь, что оно не совсѣмъ ловко и подастъ поводъ къ недоразумѣніямъ: подумаютъ, что я совѣтую тѣснить и бить Поляковъ, тогда какъ я совѣтую только объявить имъ честно и прямо воззрѣніе правительственное.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

17.

20 Октября 61 г.

   Что мнѣ съ вами дѣлать, Графиня! Вы меня обезоруживаете тѣмъ, что больны, ставите себѣ піявки и вообще слишкомъ горячо принимаете къ сердцу все касающееся моей газеты,-- а право можно было бы на васъ и посердиться. Постараюсь объяснить вамъ дѣло какъ можно спокойнѣе.
   Какъ мнѣ ни жаль это, но вѣдь мы съ вами не во всемъ согласны, и такъ какъ я провожу свой, а не вашъ взглядъ, то мнѣ еще не одинъ разъ придется огорчить васъ статьями, которыя вамъ не по сердцу. Подумайте сами: развѣ не противоестественъ, не чудовищенъ воображаемый вами мой союзъ съ Петербургскимъ правительствомъ, со Дворомъ и т. д. Я иду своей дорогой: если вамъ и вашимъ приходится пройти со много un bout de chemin по одной дорогѣ, я очень радъ, но я знаю и помню хорошо то, что вы не пойдете, не отважитесь идти туда, куда ведетъ меня моя дорога.-- Вашъ путь идетъ въ сторону, а я съ своей дороги не сворачиваю и не сворочу. Позвольте мнѣ считать себя лучшимъ судьею въ томъ: вѣренъ или невѣренъ я славянофильскимъ принципамъ. Я вамъ всегда говорилъ, кода вы ручались за меня en haut lieu, что вы берете на себя слишкомъ большую- отвѣтственность, что я не отступлю отъ своихъ убѣжденій ради деликатности; извольте меня знать и разумѣть какимъ я есть, а сдѣлать изъ меня Hofpoët'а или Hofpublicist'а вамъ не удастся. Я пишу вовсе не для того, чтобы имъ нравилось,-- а нравится имъ, что я пишу, тѣмъ лучше для нихъ. Что Евграфу Петровичу не нравится моя статья, это въ порядкѣ вещей, такъ и быть должно: а развѣ мнѣ его управленіе министерствомъ и все, сочиненное имъ для университетовъ, нравится? Нисколько.-- Это меня ни малѣйшимъ образомъ не смущаетъ.-- Что не нравится вашему батюшкѣ -- это мнѣ искренно прискорбно, но это я приписываю неясности статьи или какому нибудь недоразумѣнію: онъ читалъ или вѣрнѣе слушалъ статью уже предубѣжденный. Что Ѳедоръ Ивановичу не нравится -- это меня просто удивляетъ: для него не должно было-бы быть даже и недоразумѣнія! Онъ можетъ называть статью неосторожной, не дипломатической, наконецъ неловко выраженной, но я никакъ не предполагалъ (впрочемъ я его мало знаю), чтобъ онъ былъ противъ идеи самой статьи.-- Что Делянову не нравится? Въ порядкѣ вещей! Что Княжевичу не нравится? Въ порядкѣ вещей! Что Урусову не нравится? Я бы усомнился въ правдѣ своей статьи, если бы она ему понравилась. Что Долгорукову не нравится? Слава Богу!
   Что вамъ не нравится -- это меня искренно огорчаетъ и доказываетъ, что вы просто на просто не поняли моей статьи. Вы очень мило начинаете мнѣ толковать о значеніи и необходимости законовъ и т. д. Но кто же вамъ говоритъ противное? Развѣ я что нибудь подобное проповѣдую? Я проповѣдую самому закону: знай сверчекъ свой шестокъ, не суйся въ ту область, гдѣ тебѣ не мѣсто, и не считай себя непреложной истиной и полнѣйшимъ выраженіемъ правды.-- Чичеринъ сказалъ, что для юриста (помните это для юриста, а не просто для гражданина: какъ это у васъ въ Петербургѣ читать не умѣютъ!) повиновеніе закону и проч., есть такая же аксіома, какъ 2X2=4 для математика. Зная полицейскій элементъ всѣхъ доктринъ Чичеринскихъ, я замѣтилъ ему, что эта житейская аксіома не входить въ кругъ соображеній юриста; что профессоръ не есть квартальный, и что напротивъ для юриста важно отношеніе жизни къ закону. Все это совершеннѣйшая истина; можно и должно повиноваться всякому даже гнусному закону, коли совѣсть позволяетъ, но не слѣдуетъ благоговѣть передъ закономъ, какъ передъ абсолютной истиной; 2X2 = 4 есть вѣчная, непреложная, неизмѣнная, безусловная истина: съ нею-то сравнилъ Чичеринъ всякій законъ, который, какъ ни будь онъ хорошъ, подлежитъ условіямъ времени, мѣста, зависитъ отъ случайныхъ, нерѣдко и самыхъ неразумныхъ причинъ.-- Императоръ Павелъ хотѣлъ объявить себя главою церкви и служить обѣдню. Какъ по вашему: слѣдуетъ благоговѣть предъ этимъ закономъ? Вы скажите: да ужъ этотъ законъ касается вѣры и проч. А, такъ вы все же полагаете ему предѣлы. Законъ предписывалъ женѣ доносить на мужа въ политическихъ преступленіяхъ: чтожъ, это такая же истина, какъ 2X2=4? Вы скажете: да, но это область нравственности! Опять вы уже ограничиваете дѣйствіе закона.-- Но я вовсе и не проповѣдываю гражданамъ неисполненіе закона: это дѣло ихъ собственной совѣсти и жизни. Но юристъ, т. е. ученый, изслѣдующій теорію законовъ и науку права, долженъ насквозь проникнуться тою истиною, которую я проповѣдываю, долженъ знать предѣлы закона, чтобы не писать законовъ для той области, куда ему соваться не слѣдуетъ, долженъ понимать всю условность и ограниченность законодательной формулы, долженъ помнить, что есть законъ нравственный и правда, которая выше всякаго скрѣпленнаго и подписаннаго человѣческаго закона, долженъ думать, наконецъ, не о томъ, чтобы карать неисполненіе закона, а о томъ, почему такой законъ не исполняется.-- Законы наши уголовные несовершенны, но знаете-ли, что бы вышло, еслибъ принять въ душу вашу и Чичеринскую бездушную теорію. Передъ вами преступникъ, обвиняемый, напр., въ томъ, что проѣхалъ по чужой подорожной. По нашимъ законамъ -- за это Сибирь, или въ этомъ родѣ. Между тѣмъ, это сплошь да рядомъ дѣлается, это дѣлалъ и я, поспѣшая куда-то за сто верстъ, и не имѣвъ времени взять подорожной. Положимъ, этого дѣлать не слѣдуетъ, но видите-ли -- я могъ быть и былъ потомъ хорошимъ чиновникомъ и вообще полезнымъ слугою отечества. Хорошо-ли бы сдѣлалъ судья, если-бы, на основаніи закона, не принимающаго у насъ въ Россіи въ разсчетъ никакихъ circonstances atténuantes, или принимающій въ весьма слабой степени,-- онъ сослалъ бы меня въ Сибирь. Чичеринское и ваше сердце, благоговѣющія передъ буквою закона, радовались бы тому, что законъ такъ ловко и несомнѣнно подошелъ къ преступленію и что законъ исполняется.-- А я, я, который быль и оберъ-секретаремъ, и предсѣдательствующимъ въ уголовной палатѣ, я счелъ бы себя виновнымъ, еслибы исполнилъ такой гнусный законъ. Въ Англіи и во Франціи есть судъ присяжныхъ, вносящій въ дѣло суда элементъ нравственный; въ Россіи же уголовный судъ есть мертвый механическій процессъ, хотя предметъ суда: человѣкъ, жизнь и страсти человѣка. Эхъ, Антонина Димитріевна, куда это вы пришли, защищая Чичерина! Я, кажется, вамъ говорилъ, что хотѣлъ писать фантастическую піэсу: "Честная губернія", гдѣ люди a la Чичеринъ вздумали исполнять и примѣнять весь Сводъ Россійской Имперіи, и какъ все народонаселеніе бѣжитъ оттуда, какъ все глохнетъ и блекнетъ, и трава вянетъ, и цвѣты сохнуть! Развѣ вы не знаете, что Англія сильна non par ses lois, mais malgré ses lois. Вотъ эту то силу бытовую, которая дѣлаетъ Англію сильною, я и защищаю противъ Чичерина.-- Не хорошо, Антонина Димитріевна, право не хорошо. Вы взглянули на дѣло по Петербургски. На Чичерина напалъ я потому, что его вступительная лекція есть отголосокъ того ученія, котораго онъ главный здѣсь представитель, и съ которымъ всегда ратовали славянофилы. Его ученіе вяжется съ поклоненіемъ французской централизаціи и механическому государственному порядку, съ ненавистью къ Англіи, или вѣрнѣе сказать -- къ тому, что въ ней есть живаго и плодотворнаго. Отсюда -- ненависть къ Русской общинѣ, къ древней Руси, къ славянофильству къ началу бытовому, и т. д. Понимаете-ли? Все такъ, говорите вы, но не слѣдуетъ нападать на него, потому что онъ стоитъ за порядокъ. Да и III Отдѣленіе и тайная полиція стоятъ за порядокъ; такъ неужели поэтому и не возставать противъ нихъ? Развѣ вы не видите, что III Отдѣленіе и есть родоначальникъ всякаго безпорядка, что это есть безнравственное явленіе, есть зло, которое пораждаетъ только зло, и есть само величайшій нравственный безпорядокъ. Наконецъ: то, что я говорю о государствѣ, о законѣ, о легальности, о регламентаціи, то тысячу разъ говорили и говорятъ въ своихъ отчасти изданныхъ, отчасти неизданныхъ статьяхъ Хомяковъ и мой братъ. Помните ли. вы статью Хомякова о юридическихъ вопросахъ? Когда выйдутъ въ свѣтъ сочиненія брата и Хомякова, вы найдете тамъ почти тѣ же выраженія, какія и у меня.
   Вы или кто-то другой обвиняете меня въ томъ, что этой статьей я хотѣлъ снискать благосклонность Петербургской журналистики. Чьей? Чернышевскаго что-ли, котораго въ этомъ же No хлещу статьей Лавровскаго и въ этой же статьѣ подчую на каждомъ шагу словомъ: духовное, отъ котораго ему такъ же тошно, какъ чорту отъ креста. Костомарова? Но Костомарову достается отъ меня въ каждомъ No. Молодаго поколѣнія? Но развѣ я отрекся хоть отъ одного слова, ему мною сказаннаго? Эта статья есть продолженіе моей статьи въ 3 No. Тамъ я обратилъ слово къ студентамъ, а здѣсь обратилъ слово къ профессорамъ, которыхъ считаю болѣе виновными, чѣмъ студентовъ. Неужели вы думаете, что бездушная Чичеринская гражданственность, которой вы объявляете себя поклонницей можетъ благотворно подѣйствовать на молодыя головы и сердца? Нѣтъ, она-то и возбуждаетъ реакцію, и реакцію всегда опасную по своимъ крайностямъ.-- Моя газета нападаетъ на матеріализмъ, но она же, при первомъ удобномъ случаѣ, нападетъ и на Св. Синодъ съ графомъ Т., съ княземъ У., съ Аскоченскими, Барковыми и т. д.-- Они хуже, они болѣе принесли зла, чѣмъ матеріалисты; матеріализмъ есть совершенно законное противодѣйствіе холопству и офиціальности, внесенной въ область вѣры, и т. д...... Нѣтъ, я ничьей благосклонности и сочувствія не заискивалъ, и думать о томъ кому либо, меня знающему -- стыдно; но признаюсь вамъ, меня напротивъ того тяготятъ благосклонность и сочувствіе лицъ, которымъ не слѣдуетъ мнѣ сочувствовать. Если-бы Тимашевъ выразилъ мнѣ свое сочувствіе, оставаясь Тимашевымъ, я могъ бы приписать это только недоразумѣнію и постарался бы вывести его изъ этого недоразумѣнія, хотя бы это было для меня и невыгодно. Если Чичеринъ, и жандармы, и весь Петербургскій генералитетъ выразили мнѣ сочувствіе за статью въ 3 No -- это было только потому, что не могъ же я въ одной статьѣ выразить полноты моего взгляда. Очень радъ, что отдѣлался отъ ихъ сочувствія,-- буду идти своей дорогой и отдѣлаюсь и отъ сочувствія (котораго, впрочемъ, нѣтъ нигдѣ) петербургской журналистики.
   Поймите и помните, Графиня, что если славянофильство имѣло и имѣетъ такую нравственную силу, это потому, что оно неуклонно шло своей дорогой, не дѣлая уступокъ ни обществу, ни правительству -- не увлекаясь ни вашими дружескими зазывами, ни требованіями публики.
   Я думаю, напротивъ того, что въ словѣ моемъ теперь слышна воздержанность и зрѣлость, добытыя не легко, какъ сами вы знаете.
   Что касается до литературнаго достоинства, то вы можете сказать только, что вамъ статья не нравится, не по вкусу, вы можете быть правы, но на счетъ правильности и плавности языка я считаю себя судьей не менѣе компетентнымъ, чѣмъ вы.-- Пѣсня Толстаго прекрасна въ художественномъ отношеніи и можетъ казаться балаганною только важнымъ генераламъ, утопившимъ въ своей генеральской важности все живое въ себѣ. Кромѣ того -- есть старинная народная пѣсня той же формы.
   Довольно, добрая, милая и любезная Графиня. Ваше участіе, ваше опасеніе за газету заставило васъ многое преувеличить себѣ самой неумышленно, а отчасти и умышленно, дня вящшаго предостереженія. Благодарю васъ искренно за это, но счелъ нужнымъ однако-же поставить васъ и на мою точку зрѣнія.--
   Какъ-то сойдетъ моя статья о Польшѣ? Согласитесь, что она написана съ дипломатическою ловкостью. Она не производитъ раздражительнаго дѣйствія, и, сколько я замѣчаю по другимъ, читающіе какъ-то невольно, незамѣтно для себя, соглашаются. Неужели и она будетъ причиною для васъ тревогъ, замираній сердца и нездоровья?.
   Прощайте, не сердитесь, будьте здоровы, цѣлую ручку вашу, и посылаю карточку на основаніи той милой французской записки, которую вы мнѣ сообщили. Авторъ этой записки вѣрно не раздѣляетъ вашего негодованія, если способенъ такъ живо негодовать на свое положеніе. Прошу васъ передать ему мое самое искреннее дружеское участіе и крѣпкое заочное пожатіе его маленькой ручки моею широчайшею рукою.
   Прошу васъ засвидѣтельствовать вашему батюшкѣ мое глубочайшее уваженіе и прискорбіе, что статья моя ему не понравилась.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ..

   

18.

2-го/3-го Ноября 1861 г. Москва.

   Благодарю васъ, добрая Графиня, за предостереженіе. Этого не доставало бы только, чтобъ Русскій журналъ погибъ за то, что отстаивалъ Россію противъ явныхъ враговъ. Впрочемъ, едва ли бы это было не въ порядкѣ вещей.-- Я уже давно вамъ не писалъ, но рѣшительно некогда. Страшно работаю, Графиня. Помощниковъ у меня нѣтъ. И не заведу, пока не буду обезпеченъ подпиской, а этого еще нѣтъ: настоящій читатель, провинціальный, еще не тронулся. Его еще не пробрало.-- No 4 опять въ 2 1/2 листа. Онъ преимущественно посвященъ крестьянскому вопросу, и потому прошу васъ не поскучать и прочесть всѣ статьи областнаго отдѣла и всѣ мои примѣчанія, и написать мнѣ: хорошо ли такъ, живо ли, интересно ли? Вотъ чему я радъ: публика стала читать славянскій отдѣлъ, и очень имъ интересуется! Я ужъ началъ получать и деньги на славянскій капиталъ.
   Я писалъ Кожанчикову. Онъ мнѣ отвѣчалъ, что доставляетъ немедленно, не позже 12 часовъ по полудни въ воскресенье экземпляръ газеты и сдаетъ его въ канцелярію Графа Димитрія Николаевича. Распорядитесь, чтобъ канцелярія тотчасъ же къ вамъ его доставляла, или сносила сверху.
   На меня ополчается цѣлая туча разныхъ ругательствъ и клеветъ. Все это шипѣніе злобы, которое меня не смущаетъ. Мы, славянофилы, птицы обстрѣленныя въ этомъ отношеніи. Я получилъ огромное письмо отъ Костомарова, и довольно дерзкое. Онъ сердится на статью Ламанскаго, называетъ ее доносомъ, сердится на мое слово къ Полякамъ, говоря, что я бью лежачихъ, и т. п. Я отвѣчалъ умѣренно и воздержно, и имѣю извѣстіе, что письмо мое имѣло успѣхъ, и Хохлы признаютъ себя побѣжденными. Это между нами. Получилъ письмо нынче отъ графини Саліасъ, а cheval sur les grands mots et les grands sentiments, по поводу статьи моей о студентахъ. Долженъ былъ отвѣчать ей и, кажется, очень удачно,-- нисколько не горячась, но постоянно давая ей чувствовать, что щажу ее, какъ женщину. Это также между нами.
   Московскіе студенты приняли статью мою хорошо. Многіе изъ нихъ, незнакомые, были у меня съ выраженіемъ сочувствія. Многіе очень рады этой опорѣ противъ матеріализма, для себя самихъ. Вліяніе Поляковъ на нихъ значительно поколеблено, и за это то Поляки сердятся. Но боюсь, что пылкіе либералы, въ родѣ сумасбродной Саліасъ, собьютъ опять многихъ съ толку.
   Прощайте, вашу ручку. Мое почтеніе вашему батюшкѣ и поклонъ всѣмъ нашимъ общимъ знакомымъ.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Маменька и сестра вамъ очень кланяются.
   

19.

7/8 Ноября 1861 г. Москва.

   Вы такъ избаловали меня, добрѣйшая Графиня, что дѣлается какъ то скучно, когда долго нѣтъ отъ васъ писемъ. Но не думайте, чтобъ я на этомъ настаивалъ: Вы такъ заняты, и притомъ, волей -- неволей столько должны платить дани всякой внѣшней суетѣ, принимать и отдавать визиты, распоряжаться домомъ, и т. д., что просто удивительно, какъ вы еще поспѣваете отвѣчать на письма и исполнять чужія просьбы. Отъ этого вѣроятно у васъ такой отвратительно-неразборчивый почеркъ. Но и это ничего, разберемъ -- только пишите.-- Читали-ли вы выходку противъ 2 No "Дня" въ "Русскомъ Словѣ"? Если прочли, то конечно подумали, что отвѣчать на нее я не стану. И дѣйствительно на нее отвѣчать невозможно. Но это явленіе любопытное само по себѣ. Оно показываетъ мѣру злобы и зависти, возбуждаемой всякимъ честнымъ успѣхомъ и честной силой! Съ другой стороны оно служитъ доказательствомъ, какъ трудно, почти невозможно честному перу дѣйствовать при цензурныхъ стѣсненіяхъ. Можетъ быть, мнѣ и дѣйствительно слѣдовало умѣрить свой порывъ, помня слова Хомякова въ его статьѣ объ общественномъ воспитаніи: "честное перо молчитъ, чтобы не быть смѣшаннымъ съ толпою клеветниковъ и угодниковъ" я проч.
   Въ 5 No моя передовая статья будетъ отчасти направлена на первую лекцію Чичерина, имѣвшую большой успѣхъ въ обществѣ и въ которой воздается поклоненіе государственности, власти, формальному закону, и проч.,-- и вообще на нашихъ профессоровъ, обвиняющихъ Тучкова въ слабости, въ томъ, что онъ не далъ имъ тотчасъ полицейской команды, какъ они о томъ просили и проч. Право, точно свѣтъ на выворотъ!-- Впрочемъ если статья нѣсколько слаба, то будьте снисходительны: День на День не приходится, и напряженіе иногда ослабѣваетъ.
   Вотъ моя просьба къ вамъ: нельзя ли вамъ, Графиня, отдать Ѳедору Ивановичу Тютчеву для процензурованія въ Комитетѣ Иностранной Цензуры посланіе "Къ Сербамъ"? Спросите его. Мнѣ кажется, это совершенно можно. Если можно, то какимъ образомъ это дѣлается? Достаточно, если вы дадите одинъ экземпляръ или это должно быть отъ кого нибудь офиціально представлено, и не одинъ экземпляръ, а нѣсколько?
   Прощайте, будьте здоровы. Благодарю васъ впередъ за хлопоты и съ нетерпѣніемъ жду окказіи, съ которой надѣюсь получить ваше письмо.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   

20.

10 Ноября 1861 года, Москва.

   Какъ мнѣ ни больно огорчить васъ, дорогая Антонина Димитріевна, но я вынужденъ отказать вамъ въ напечатаніи письма о Герштенцвейгѣ, и потому возвращаю его. Пошлите его въ "Спб. Вѣдомости", въ "Сѣв. Пчелу", въ "Journal de St.-Р.", въ "Русской Инвалидъ". Это -- газеты офиціальныя, онѣ надпишутъ слово: "сообщено" и помѣстятъ. Я же никакикихъ communiqué не принимаю, особенно же съ обязательствомъ не измѣнять ни слова, и съ невозможностью сдѣлать оговорки, замѣчанія и возраженія.
   Еслибъ въ этой статьѣ разсказывалось о подробностяхъ смерти Герштенцвейга, и разсказывалось съ сочувствіемъ,-- это бы ничего, но тутъ говорится о Государѣ, о цѣлости царства, о чести знамени, и проч. Вы знаете во 1-хъ, что никакихъ подобныхъ офиціальныхъ выраженій бумага, на которой печатается моя газета, не терпитъ. Во 2-хъ, я думаю на счетъ Царства Польскаго, что мы неправы, что мы безчестимъ Русское знамя, удерживая Польшу (чистую Польшу, настоящую) насильно за собою, что намъ должно выдти изъ Польши и стать на границѣ нашихъ русскихъ областей (въ томъ числѣ и часть Литвы), и если Поляки сунутся къ намъ, поколотить ихъ съ величайшимъ удовольствіемъ. Черезъ три года поляки будутъ просить сами присоединенія. Нельзя въ одно и тоже время сочувствовать движенію Русиновъ противъ Австрійцевъ въ Галиціи, доставшейся ей такъ же законно или лучше сказать беззаконно, какъ Царство Польское намъ, и въ тоже время признавать неправильными стремленія Поляковъ высвободиться изъ подъ нашей зависимости.
   Я не люблю Поляковъ и выругалъ ихъ за ихъ притязанія на Кіевъ. Но не могу бранить ихъ за ихъ притязанія на Варшаву, Познань и Краковъ. Я впрочемъ готовлю объ этомъ статью. Если мнѣ ея не пропустятъ, то я ни слова больше не скажу о Полякахъ въ моей газетѣ.
   Вы негодуете на молчаніе русскихъ журналовъ о Герштенцвейгѣ, и пр. Да развяжите имъ уста, тогда и требуйте выраженія чувствъ патріотическихъ. Тогда мигомъ бы отскочила отъ Русскаго общества нѣжность къ Польшѣ! А теперь пожинайте плоды запретительной цензурной системы. Вы, милая Графиня, безъ сомнѣнія оцѣните мои побужденія по достоинству и отдадите справедливость моей твердости. Говорю: твердости, потому что истинно нужна мнѣ твердость, чтобы въ чемъ либо отказать вамъ. Не сердитесь же, не бранитесь же, не хмурьтесь, не дуйтесь, не плачьте, и дайте поцѣловать вашу ручку.

Ив. Аксаковъ.

   Пожалуйста не сердитесь. Не сердитесь?
   

21.

10 Ноября 1861 г. Москва.

   Только два слова. Получилъ нынче ваше письмо съ оказіей, добрѣйшая Графиня. Прежде всего, ради Бога, не рискуйте, ради газеты нашей, вашимъ, слѣдовательно и нашимъ здоровьемъ, не утруждайте себя сверхъ силы, не катайтесь въ морозы въ Царское Село. Мнѣ просто становится невыразимо совѣстно, видя изъ писемъ, какія хлопоты задаетъ вамъ мое предпріятіе. За всѣ ваши совѣты я вамъ очень благодаренъ, говорю это искренно. Но вы пишите мнѣ: будьте осторожны... Пожалѣйте однако-же меня: излишняя осторожность моя, излишнее умалчиваніе дѣлаетъ то, что появилась замѣтка въ "Русскомъ Словѣ". Разумѣется -- противъ такихъ мерзавцевъ не убережешься. Но, ругая меня за мнѣнія, никто еще до сихъ поръ печатно не смѣлъ отказывать мнѣ въ уваженіи.
   Цензура вычеркнетъ двѣ, три строчки, и выйдетъ недоразумѣніе. Я все это пропѣлъ цензорамъ и доказалъ имъ ясно, какъ 2 х 2-- 4, что у меня ничего вычеркивать не слѣдуетъ. Но страхъ слѣпъ и глупъ и беретъ верхъ надъ убѣжденіями ума!
   Аннѣ Ѳедоровнѣ я высылаю газету въ Зимній Дворецъ. Доходятъ ли экземпляры до нея? Посылаю вамъ мою карточку, чтобъ вы, взглянувши, соображали -- можно-ли этого господина просить пѣть, какъ говоритъ въ письмѣ своемъ Ѳедоръ Ивановичъ Тютчевъ, не своимъ голосомъ. Вотъ Гильфердингъ бранитъ мнѣ мою передовую статью въ 4 No и говорить, что все это можно бы сказать гораздо смирнѣе, тише, вотъ такъ и вотъ эдакъ, однимъ словомъ: его голосомъ.
   Впрочемъ, любезная Графиня, если только цензура пропустить мнѣ передовую статью No 6, вы услышите такой смиренный тонъ (но безъ фистулы), что и не повѣрите, чтобъ это я говорилъ. Авось либо пропустятъ? Два часа ночи. Прощайте, цѣлую ручку вашу, глубокій поклонъ вашему батюшкѣ.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Вѣрьте, Графиня, что хотя я и шучу, но отношусь къ дѣлу вполнѣ серьезно. Радости, прежней молодой радости, и бодрости у меня уже нѣтъ! На стѣнѣ висятъ три портрета, которые помогаютъ мнѣ напрягать волю и исполнять долгъ, дѣлаютъ меня способнымъ къ жизни, но за то и отнимаютъ всякое легкое ясное чувство. Никогда, никогда не чувствовалъ я такъ своего одиночества, какъ теперь, -- а въ душѣ -- точно ляписомъ ее прижгли.
   

22.

          14 Ноября 1861 г. Москва.

   Дорогая Графиня. Я получилъ всѣ ваши письма и посылку. Не знаю, какъ и благодарить васъ. Особенно за послѣднее ваше письмо-посылку. Боюсь, что оно-то васъ и утомило и усилило нездоровье. Сдѣлайте милость, берегите себя. Не знаю, право, какое и придумать средство противъ возможности аневризма? Вы въ этотъ день примите съ утра настоящихъ не иносказательныхъ лаврововишневыхъ капель, а потомъ мой "День" принесетъ вамъ пріемъ лаврововшиневыхъ капель аллегорическихъ. Въ самомъ дѣлѣ онъ долженъ васъ успокоивать и укрѣплять въ упованіи на мое благоразуміе. Противъ злобы нѣтъ гарантіи. Скажешь: "дверь скрыпитъ" -- увидятъ намекъ,-- "мы думаемъ" -- увидятъ въ этомъ мы заговоръ!-- Я получалъ и получаю письма самаго разнообразнаго свойства: иной пишетъ -- что вы трусите, объявите честнѣе ваши убѣжденія, идите заодно съ г. Аскоченскимъ,-- другой обвиняетъ меня въ лести передъ правительствомъ за то, что я назвалъ эрой 19 февраля 1861 г.; третій пошлетъ ругательныя письма за статью о студентахъ, и проч. и проч. Я вспоминаю любимую поговорку Погодина: на всякое чиханье не наздравствуешься!-- Если Чернышевскому разрѣшили читать публичныя лекціи, какъ о томъ объявлено въ русскихъ газетахъ, неужели будетъ воспрещено всякое ему противодѣйствіе? Впрочемъ, о чемъ можно и о чемъ нельзя говорить -- и сами цензора не знаютъ. Вотъ напр. здѣсь сильное впечатлѣніе производятъ стихи Толстаго въ 5 No, но увѣряю васъ -- ни я, ни Толстой не имѣли въ виду никакого намека, а цензора даже ни на минуточку не усомнились и подписали. Не знаю, какъ у васъ. Что касается, Польскаго вопроса, то будьте покойны. Какъ бы вы ни были не согласны со мною, но я увѣренъ будете примирены со мною и тономъ, и цѣлымъ новымъ, если не ученіемъ, такъ взглядомъ, выражаемымъ моею статьей. Мнѣ кажется -- можетъ быть я и ошибаюсь,-- она написана такъ, что и несогласные съ этимъ мнѣніемъ люди не будутъ имѣть духа поднять руку на меня за эту статью. Я ничего не писалъ искуснѣе, по крайней мѣрѣ искуснѣе писать не умѣю. Во время ли вы теперь получаете "День"? Увѣдомьте пожалуйста. Мнѣ очень хочется, чтобъ вы его получали какъ можно раньше. На мою скромность можете положиться, хотя я увѣренъ, что вы уже многимъ сказали по секрету то, что сообщили и мнѣ по секрету. Предсѣдателя выберемъ на этой недѣлѣ. Некогда было мнѣ заняться этимъ. Что касается до карточки, то пришлю вамъ, для помѣщенія оной, моего "Бродягу". Отчего бы вамъ не прислать мнѣ своей!-- Я вытребовалъ себѣ карточку отъ Кохановской. Замѣчательное лицо, умное, оживленное, мыслящее. Скажите, что дѣлается съ Евгеніей Сергѣевной? Хотя бы она голосъ подала о моей газетѣ! Поклонитесь ей, а также и Аннѣ Ѳедоровнѣ.
   Изданіе газеты оживило нѣсколько жизнь маменьки и сестеръ. Онѣ, разумѣется, принимаютъ въ ней живое участіе: множество газетъ, журналовъ и писемъ развлекаютъ ихъ -- слава Богу! Вы хорошо сдѣлали, что прислали имъ газету для перевода.
   Прощайте. Ради Бога будьте здоровы. Я не на шутку боюсь за васъ излишняго волненія, причиняемаго "Днемъ".-- Сдѣлайте милость, Графиня, вытребуйте поскорѣе отъ Делянова статью брата, о добрѣ и злѣ, посланную въ Главное Управленіе Цензуры еще 14 октября! Неужели еще не разсмотрѣли! Если разсмотрѣли и не одобрили, то вы ужъ и не говорите мнѣ о Деляновѣ. Если одобрили, такъ пусть онъ перешлетъ мнѣ ее немедленно частнымъ образомъ, а бумага пусть идетъ "установленнымъ порядкомъ".

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Передайте Графу мое глубочайшее уваженіе.
   

23.

24/25 Ноября 1861 г.

   На письмо ваше, любезная Графиня, писанное въ опроверженіе моего опроверженія, могу отвѣчать только стихами князя Ив. Мих. Долгорукаго:
   
   Все такъ, а мнѣ луна милѣй!
   
   Этотъ споръ мущины съ женщиной, оканчивающійся слѣдующими словами мущины къ самому себѣ:
   
   Впередъ не спорь, и будь умнѣе,
   И знай, пустая голова,
   Что всякой логики сильнѣе
   Любезной женщины слова!
   
   Слѣдовательно объ этомъ больше ни слова.
   Вотъ вамъ 7 No,-- семь дней -- это цѣлая недѣля! Въ этомъ "Nа напечатана статья Дим. Ѳед. Самарина,-- а моя передовая есть вступленіе къ ней, и постановка вопроса о значеніи въ Русской жизни вообще и въ Русскомъ крестьянскомъ вопросѣ въ особенности -- начала битоваго народнаго,-- и начала юридическаго, не народнаго, и о столкновеніи между ними. Мнѣ очень важно, чтобъ это воззрѣніе проникло въ сознаніе общественное и правительственное. Статья Самарина въ высшей степени благонамѣренна и выгодна для помѣщиковъ. Она только подводитъ раціональное основаніе подъ слова, сказанныя Государемъ въ манифестѣ, слова въ которыхъ сдѣлана (совершенно не легальная съ вашей и Чичеринской точки зрѣнія) уступка бытовымъ воззрѣніямъ народа. Она не противорѣчитъ Положенію, ибо признаетъ тѣ же размѣры поземельнаго надѣла и вознагражденія,-- но только измѣняетъ принципъ и указываетъ на вѣрнѣйшее достиженіе цѣли. У васъ закричатъ, что все это не практично. Нужды нѣтъ: самая идея такого свойства, что она залѣзетъ, какъ заноза въ голову, и помѣшаетъ, я надѣюсь, совершиться предполагаемому выкупу казенными крестьянами земель, имъ принадлежащихъ.
   Но цензора мои страшно трусятъ: они сократили статью Самарина на половину; они увѣряютъ, что имъ запрещено пропускать такія статьи безъ одобренія Буткова. Послать къ Буткову -- на это согласиться я не могъ, и потому настоялъ на пропускъ.-- Постарайтесь, чтобъ ничего не вышло. Узнайте, прошу васъ, какъ относится Бутковъ къ этой статьѣ, и употребите всѣ усилія, чтобъ цензорамъ не было не только непріятности, но и предостереженія. А то съ ними и не сладишь. Если-бы вы знали, какъ и теперь мнѣ тяжело: иногда по семи часовъ сряду приходится ихъ уговаривать, убѣждать, склонять, ломать, и т. д. Измучаешься такъ, что если такая возня продолжится долго, то физическія силы мои не выдержатъ! Да скоро ли она уничтожится, эта цензура!
   Впрочемъ ничего не разгадаешь. Статья о Польшѣ въ цензурномъ отношеніи самая противозаконная вещь, а между тѣмъ у васъ она прошла незамѣченною. А нужно, чтобъ ее замѣтили и прочли, не публика, а тѣ, кому вѣдать надлежитъ, и приняли бы ее въ душу.
   Изъ Кіева пишетъ мнѣ Юзефовичъ, что статья моя (обращеніе къ Полякамъ) была перепечатана тамъ въ газетѣ "Кіевскій Телеграфъ", котораго въ одинъ день, сверхъ подписныхъ, разошлось болѣе 250 экземпляровъ этого нумера. Русскіе обрадовались этому секурсу. Губернскій предводитель дворянства даже жаловался за это на "Кіевскій Телеграфъ" генералъ губернатору, но тотъ и самъ очень доволенъ. Многіе Поляки отказались получать теперь "Кіевскій Телеграфъ".
   Въ письмѣ вашемъ есть одинъ, очень нехорошій, но чисто женскій пріемъ: видя, что слова не убѣждаютъ,-- сказать что нибудь колкое и обидное, чтобъ разсердить и заставить быть внимательнѣе. Это -- желаніе приписать мнѣ сознательный умыселъ въ упоминаніи нѣкоторыхъ именъ по почтѣ. Такое подозрѣніе было-бы просто скверно, еслибъ, повторяю, это не было-бы женской манерой, отчаяннымъ женскимъ средствомъ, не только не сквернымъ, но даже милымъ. Долженъ я вамъ сказать, что съ тѣхъ поръ, какъ живу на свѣтѣ, никогда не соображался съ тѣмъ, читаютъ ли или не читаютъ меня на почтѣ. Увѣренъ я, что не читаютъ ни моихъ, ни вашихъ. Въ противномъ случаѣ не доходили-бы по почтѣ сотни экземпляровъ "Великорусса" и т. п. Но не станемте ссориться. Прощайте, будьте здоровы и продолжайте встрѣчать "День" съ тѣмъ же сочувствіемъ, какъ и прежде. Жму ручку вашу.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

24.

30 Ноября -- 1 Декабря 1861 г. Ночь. Москва.

   Вы опять огорчаете извѣстіемъ о вашей болѣзни, добрѣйшая и любезнѣйшая Графиня. Очень жалѣю, что я такъ занятъ, а мнѣ бы хотѣлось навѣстить васъ и провести у васъ вечера два или три. Что это за странная у васъ болѣзнь -- какими-то припадками? И принимаете ли вы какія серьезныя мѣры?
   Ну, Графиня, я чуть чуть было на этой недѣлѣ не поразилъ васъ извѣстіемъ, что я прекращаю газету. Цензура, покинутая Гиляровымъ, взбунтовалась и вздумала мстить мнѣ за свою собственную прежнюю слабость (т. е. слабость все-же съ ея же точки зрѣнія, а не съ моей). Между тѣмъ вѣдь ей не было до сихъ поръ никакого замѣчанія! Цензура особенно разсердилась за мою настойчивость, оказанную при No 7, когда мнѣ торжественно возвратили въ Присутствіи непропущенную статью, и когда я не взялъ ее и, положивъ имъ снова на столъ, вышелъ изъ Присутствія, мимоходомъ больно ущипнувъ Гилярова. Этотъ маневръ тогда удался, но на этой недѣлѣ, особенно же безъ Гилярова (который взялъ отпускъ и теперь у васъ въ Петербургѣ), цензура захотѣла эмансипироваться. Вообразите мое положеніе: во вторникъ Цензурный Комитетъ зачеркиваетъ всю мою передовую статью и еще двѣ статьи! Если бы я былъ на общемъ положеніи и имѣлъ дѣло съ однимъ цензоромъ, то еще можно было бы успѣвать безъ особенныхъ усилій, но какъ моя газета пропускается вся Цензурнымъ Комитетомъ, который изволитъ собираться только по вторникамъ, средамъ и субботамъ, то мнѣ возиться съ цензурой страшно трудно. Никакія убѣжденія не помогли: цензора просто удила закусили. Это было во вторникъ, часу въ 5-мъ. Мнѣ особенно тяжело съ передовыми статьями. Такъ какъ это не фабричное издѣліе, а требуетъ особеннаго напряженія, то, хотя бы и нужно, я никакъ не могу заготовить ихъ двѣ разомъ. Дѣлать нечего, но еслибъ и въ среду они повторили со мною ту же штуку, то нумеръ мой не могъ бы выйти, ибо до субботы нѣтъ другого Комитета, а No въ субботу долженъ уже раздаваться подписчикамъ.-- Пришлось засѣсть на ночь.
   Писалъ и переписывалъ до пяти часовъ ночи и приготовилъ статью, которую они мнѣ въ среду и пропустили. Я замѣтилъ, что Щербинину стало совѣстно и ему хотѣлось загладить свою вчерашнюю суровость.
   Эта статья и печатается теперь въ No 8. Въ ней заключается историческій очеркъ дворянскаго сословія въ Россіи. Мнѣ кажется, что она не дурна; прошу васъ и Графа Димитрія Николаевича помнить, что это общій очеркъ, главныя черты. Я не думаю, чтобы дворянство могло обидѣться. Цензура пропустила безъ затрудненія. Тутъ нѣтъ ни одного моего слова раздражающаго: одни факты. Вы для себя замѣтьте мое выраженіе въ концѣ о вѣрности историческимъ началамъ: я отклоняю дворянство отъ нелѣпыхъ иноземно-конституціонныхъ идей, и предложу имъ съ своей стороны въ слѣдующій разъ мѣры, не нарушающія начала историческаго. Превосходна въ этомъ No статья В. А. Елагина о Литвѣ и Польшѣ.
   Прочтите ее непремѣнно. Прочтите также письмо изъ Воронежа. Графъ, о которомъ идетъ рѣчь, есть графъ Девіеръ, а сановникъ -- графъ Панинъ. Это я узналъ частнымъ образомъ. Этотъ Девіеръ человѣкъ ужасный, потомокъ тѣхъ Девіеровъ, которые въ XVIII вѣкѣ производили въ Курской и Воронежской губ. то, что Куролесовъ въ Оренбургской.-- Цензура ничего не вымарала, безъ моего настоянія.
   Но моя великая просьба къ вамъ, Графиня, заключается въ слѣдующемъ: прочтите прилагаемую мою передовую статью, ту, противъ которой взбунтовалась цензура во вторникъ и ее отвергла. Мнѣ такая статья была необходима, чтобы разомъ отвѣчать на всѣ мерзости, которыя пишутъ противъ меня въ нѣкоторыхъ Петербургскихъ журналахъ. Мнѣ кажется -- этотъ отвѣть былъ вполнѣ достойный и единственно возможный. Мнѣ всѣ они твердятъ, что возражать на мои статьи нельзя..... Я хочу, чтобъ было можно. Съ другой стороны необходимо оправдаться и противъ тѣхъ, которые обвиняютъ -- зачѣмъ я не нападаю напр., на "Сѣверную Пчелу" -- за выходки противъ Іисуса Христа.
   Прочтите, Графиня,-- и еслибъ можно было ее какими нибудь путями пропустить (но, разумѣется, не чрезъ Главное Управленіе Цензуры), вы бы оказали мнѣ истинную услугу! Эта статья -- честный и нравственный поступокъ. Къ тому же она написана осторожно. Выраженія: свобода слова -- нигдѣ нѣтъ, а все -- "откровенное слово, откровенность слова". Мнѣ необходимо напечатать эту статью. Во всякомъ случаѣ, если только здоровье ваше вамъ позволяетъ, напишите мнѣ тотчасъ -- будьте такъ добры -- ваше объ ней мнѣніе.
   Чрезвычайно хотѣлось бы знать подробности о Веліепольскомъ.... Да также объ Австріи въ Герцеговинѣ..... Что моя статья о Польшѣ, неужели такъ втунѣ была и написана и напечатана и никого не убѣдила? Вы -- мнѣ вашего сужденія, вашей критики тогда не сообщили.
   Прощайте, будьте же здоровы. Наши всѣ вамъ усердно кланяются.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   P. S. На статьѣ (на 1 листѣ) отмѣтки кроваваго цензорскаго карандаша. Вы на нихъ не обращайте вниманія и все читайте. Статью мнѣ во всякомъ случаѣ потомъ возвратите.
   

25.

Суббота вечеръ 9 Декабря 1861 г. Москва.

   Сегодня утромъ, часовъ въ 11, вдругъ является ко мнѣ въ попыхахъ цензоръ отъ Щербинина съ извѣстіемъ о полученной телеграмѣ и съ требованіемъ остановить раздачу нумеровъ газеты. Надо вамъ сказать, что нумеръ у меня всегда выходить въ пятницу, въ 9 часовъ вечера: въ это время у меня всегда бываетъ человѣкъ до 20 знакомыхъ, которые тутъ же и получаютъ свои экземпляры; съ вечера же выдается газета разсыльнымъ для разноски по городу, а ранехонько утромъ въ субботу сдается на почту и книгопродавцамъ. По требованію Щербинина я пріостановилъ дальнѣйшую раздачу нумеровъ, но значительная часть уже была роздана, и остановить отправку въ Петербургъ я не могъ, однакоже съ тѣмъ же поѣздомъ жел. дороги успѣлъ предупредить Кожанчикова и отправилъ къ вамъ, добрая Антонина Дмитріевна, пакетъ. Тѣмъ не менѣе пакетовъ 20, которые посылаются въ Петербургъ помимо Кожанчикова, отправились по назначенію.-- Дѣло вогъ въ чемъ. Нынче въ субботу утромъ получилъ Щербининъ телеграму отъ Графа Путятина, посланную вчера вечеромъ, такого содержанія: "Если въ завтрашнемъ No будетъ продолженіе статьи о дворянствѣ и земствѣ, то статью не пропускать, а прислать предварительно въ Петербургъ въ Главное Управленіе". Очевидно, что министръ, но незнакомству съ издательскимъ дѣломъ, воображалъ, что депеша придетъ во время, чтобы одну статью вынуть, и замѣнить ее другой, а газету выпустить какъ будто ни въ чемъ не бывало,-- и было бы все шито и крыто! Я думаю, что если-бы онъ зналъ, что для этого надо остановить раздачу и произвести такой шумъ и скандалъ въ городѣ, какой произошелъ теперь,-- то онъ отступилъ бы отъ этой мѣры. А мѣра вышла престранная, половина экземпляровъ роздана, половина нѣтъ!
   Отъ чего это! Какая причина такого распоряженія? Отъ кого оно исходитъ? Отъ собственныхъ ли соображеній Графа Путятина? По требованію ли Министра Внутреннихъ Дѣлъ? Выраженіе: прислать въ Главное Управленіе цензуры заставляетъ предполагать первое. Между тѣмъ, будучи здѣсь, онъ призывалъ Каткова и выражалъ свои убѣжденія о необходимости расширить свободу печатнаго слова. Въ послѣднемъ письмѣ вашемъ нѣтъ ни одного слова, которое бы давало возможность ожидать какой либо бури. Да и цензора пропустили статью въ 8 и 9 NoNo безъ всякихъ съ моей стороны настояній, кое что повычеркнувъ, противъ чего я не сталъ и спорить. Можетъ быть смутило тамъ у васъ въ Петербургѣ обѣщанное продолженіе: воображали себѣ Богъ знаетъ что, и -- ошиблись въ разсчетѣ. Я предлагаю дворянамъ въ настоящую минуту самую практическую мѣру, то самое, что я провожу на дворянскихъ съѣздахъ передъ выборами и что отчасти уже принято. Я напротивъ воздерживаю дворянъ отъ всякаго рѣшенія общихъ вопросовъ, убѣжденный, что при неясности самихъ началъ они нагородятъ чушь, изъ которой Правительству нечѣмъ будетъ и воспользоваться, или которую, пожалуй, (что еще хуже), Правительство уважитъ и выйдетъ что нибудь уродливое, непримѣнимое на дѣлѣ.-- Здѣсь всѣ убѣждены, что противъ моей статьи вооружился Валуевъ, про котораго говорятъ, что "онъ аристократъ:".
   Удивительно! Статья моя не произвела здѣсь въ дворянахъ ни малѣйшаго раздраженія: напротивъ всѣ приняли ее очень серьезно и задумались надъ нею. Эти самыя мысли я высказалъ на съѣздѣ уѣздныхъ предводителей и представителей отъ уѣздовъ и значительная часть выразила свое согласіе. Я убѣжденъ, что задержка No -- временная, и что завтра или послѣ завтра получится телеграмма -- не останавливать выдачи, и потому продолжаю готовить 10 No, отложивъ покуда въ сторону вопросъ о дворянствѣ, о которомъ имѣю еще двѣ статьи (не мои).

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

26.

Воскресенье, ночь на понедѣльникъ 10/11 Дек. 1361 г.

   Получилъ я нынче ваше письмо, посланное вчера утромъ, добрѣйшая Графиня. Изъ него видно, что вы еще не знаете о мѣрахъ, принятыхъ Путятинымъ. Надѣюсь получить отъ васъ завтра если не письмо, то телеграмму, хотя, впрочемъ, вы не любите, кажется, прибѣгать къ телеграфу.
   Мнѣ очень нужно поскорѣе разрѣшить недоумѣніе: оно парализуетъ дѣятельность.-- Очень мнѣ больно читать описаніе вашей "возни" съ салонною публикою, но признаюсь, это все равно, что камни катить вверхъ на гору: противъ ея глупости нѣтъ гарантіи! Стихотвореніе: "Гуманисту" писано въ 1846 г. Кому же могло придти въ голову, что подъ гуманистомъ будутъ разумѣть Государя! Только въ голову Петербургской знати. Не говорю о томъ, что всякій намекъ на личность чью бы то ни было, а тѣмъ болѣе Государя, мнѣ противенъ и никогда бы не нашелъ мѣста въ моей газетѣ, но такая изобрѣтательность въ предположеніяхъ -- превышаетъ даже и изобрѣтательность цензорской трусливости! Вотъ вы меня все браните, и никогда не похвалите не то, что за ту или другую статью, а за то мужество, ту энергію, ту настойчивость, которыя необходимы, чтобы издавать газету при такихъ обстоятельствахъ, сдѣлать ее не пошлою, доставить ей значеніе, и проч.; слѣдовало-бы сто разъ бросить дѣло! Одно то, что приходится по пяти часовъ слушать пошлости цензоровъ и говорить пошлости въ защиту своихъ статей, такія пошлости, что самъ внутренно краснѣешь (умныхъ доводовъ они не понимаютъ) одного этого достаточно, чтобы разболѣться душою. Нѣтъ, видно съ этою пошлостью добромъ не кончишь!-- Если-бы вы знали, что за составъ у насъ цензуры: одинъ другого гаже и пошлѣе. Везъ Гилярова они хуже тупоголовыхъ барановъ, а тутъ на бѣду и Щербининъ занемогъ! И Русская литература, произведенія ума, таланта, вздохновеній и усиленныхъ трудовъ, въ рукахъ невѣждъ и пошляковъ, невообразимыхъ трусовъ -- наемниковъ! Что можетъ быть развратнѣе этого! Да этого одного достаточно, чтобъ разрушилось царство! Нѣтъ грѣха страшнѣе, какъ посягательство на свободу мысли и совѣсти человѣческой. Онъ вызываетъ ужасныя наказанія.
   Я вамъ говорю: силы мои не выдержатъ,-- не только физическія (я ихъ не щажу, это правда, но можетъ быть, онѣ еще и выдержать), но силы нравственныя. Видѣть каждый день лысину Прибиля и лысину Росковшенко, двухъ идіотовъ, которыхъ "добрякъ" Щербининъ посадилъ въ Комитетъ -- это нравственная пытка. Мало рѣзкой правды говорится Зимнему Дворцу. Государь огорчается зломъ, но никто изъ васъ не рѣшается указать источникъ зла.
   Стихи Тютчева я помѣщу въ 10 No. Я не хотѣлъ печатать подрядъ: хорошенькаго по немножку. Впрочемъ, всѣ напечатанные до сихъ поръ въ "Днѣ" его стихи дороги только по имени автора, а не сами по себѣ: это не настоящіе Тютчевскіе стихи, съ оригинальностью мысли и оборотовъ, съ поразительностью картинъ и т. д. Всѣ мои планы, всю мою программу разстроило безумное это распоряженіе на счетъ газеты. Мнѣ надо было непремѣнно руководить дворянъ и постоянно въ каждомъ No имъ пѣть одно и тоже. Но если надо соображаться съ силами мозговыми вашей Петербургской аристократіи, такъ надо отказаться отъ всякой умственной дѣятельности или же.....
   Ну вообразите, что мы въ 1612 г., что въ Москвѣ враги иноземцы, ругаются надъ Русскою святыней и Русской землей, колобродятъ, грабятъ и гнетутъ Русскую землю. Что наконецъ сдѣлали Русскіе?
   Сдѣлайте милость, Графиня, употребите все ваше вліяніе, чтобъ скорѣе разрѣшили мнѣ выдачу 9 No и чтобъ такихъ нелѣпыхъ распоряженій впередъ не было.
   Что ваше здоровье?

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   Если увидите Гилярова, то скажите ему, что ему надо скорѣе бѣжать изъ Петербурга. Коли обтерпится онъ тамъ,-- онъ пропалъ!
   

27.

Со вторника на среду, съ 12 на 18 Декабря.

   Благодарю васъ, милая Графиня, за скорый отвѣть и за ваши дружескія хлопоты. Сдѣлайте милость, не пугайте вашимъ аневризмомъ. Надѣюсь, что это все шутки. Во всякомъ случаѣ посудите сами, виноватъ ли я? Могу ли я быть осторожнѣе цензоровъ? Это вещь недосягаемая. Нынче пришла депеша, разрѣшающая выдачу газеты и секретная бумага, безъ выговора и замѣчанія, о томъ, что нѣкоторыя выраженія показались обидными для дворянъ и дали поводъ думать, что я хочу всѣхъ дворянъ отдать въ рекруты, т. е. подвергнуть ихъ рекрутской повинности.
   Графиня! А что же моя статеечка? Та передовая статейка, которую не пропустила цензура и которую я вамъ послалъ. Какъ бы хорошо было ее напечатать, во всѣхъ отношеніяхъ. Что съ ней дѣлается? Вѣдь эта статья сама благонамѣренность!

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   

28.

14/15 Декабря 1861 г. Москва.

   Трубите, кричите, твердите, разглашайте, говорите утромъ и вечеромъ и середь дня, всякому встрѣчному и поперечному -- о настоятельной необходимости немедленнаго уничтоженія цензуры, этого корня всему злу, этой покровительницы лжи, этой преграды и помѣхи честному слову! Ну какая тутъ цензура, когда, въ каждомъ кадетскомъ корпусѣ можно имѣть литографированнаго Бюхнера за 10 коп., когда я знаю женскіе пансіоны, гдѣ всякая дѣвица его только и читаетъ..... Ложь вотъ къ какимъ средствамъ прибѣгаетъ, и ей дѣйствовать легко и свободно, и даже она была бы огорчена, если-бъ пришлось дѣйствовать иначе, ибо она потеряла бы прелесть запрещеннаго плода. А честный человѣкъ къ этимъ средствамъ не прибѣгаетъ и идетъ себѣ дуракомъ по прямой дорогѣ и попадается въ руки цензоровъ, приставленныхъ собственно для того, чтобы ловить воровъ и мошенниковъ! Теперь безъ Гилярова Цензурный Комитетъ дошелъ до паѳоса трусости. Засѣданіе Цензурнаго Комитета въ Москвѣ -- это оргія трусости, безсмыслицы и тупоумія! Такъ дѣло продолжаться не можетъ. "День" не въ состоянія пробиваться сквозь эту ночь. Послѣ послѣдней исторіи цензора стали еще глупѣе: это настоящее самое снисходительное выраженіе. Пусть весь Петербургъ заговорить о глупости Московской Цензуры, авось либо это сколько нибудь устыдитъ Министерство.
   10 No, кажется, очень скроменъ. Передовая статья разсердить только развѣ профессора юридическаго факультета. По крайней мѣрѣ статей шесть я долженъ былъ мѣнять одну на другую въ этомъ No, все не пропускали Все живое и интересное -- прочь. Вы видите Графа Д. Андр. Толстого. Попросите его, чтобы онъ обуздалъ неистовство Московской Цензуры, чтобы назначили скорѣе кого нибудь на мѣсто Гилярова.
   Что моя статья о цензурѣ, Графиня? Сдѣлайте милость, увѣдомьте. Мнѣ иногда приходитъ въ голову, что вы отдадите эту статью въ Главное Управленіе Цензуры..... Боже васъ сохрани! Съ этимъ вертепомъ я не хочу и знаться. А мнѣ бы очень нужно вѣдать судьбу этой статейки.
   Да что-же посланіе "Къ Сербамъ"?
   Простите мою докучливость, Графиня. Я думаю я вамъ сильно надоѣлъ, и особенно не кстати съ моей стороны если вы по прежнему хвораете. Въ такомъ случаѣ прочтите въ моемъ письмѣ, какъ междустрочной смыслъ, только одно искреннѣйшее желаніе вамъ здоровья.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

29.

21 Декабря 1861 г.

   Добрѣйшая Графиня. На нынѣшней недѣли не было отъ васъ отзыва о 10 No, а я такъ къ этому привыкъ, что это меня безпокоитъ, т. е. безпокоитъ за ваше здоровье.-- Благодарю васъ за всѣ ваши энергическія хлопоты, о которыхъ мнѣ разсказывалъ Гиляровъ. Право -- увѣренность въ такомъ горячемъ дружескомъ содѣйствіи большое утѣшеніе въ жизни. А вѣдь черства и сурова она!-- Въ 11 No статья толкуетъ о цензѣ. До васъ въ Петербургѣ и не доходятъ тѣ дворянскіе толки, клики и крики, вопли и ревы, какіе происходятъ на выборахъ (напр. теперь въ Тулѣ) и какіе имѣютъ произойти отчасти и у насъ въ Москвѣ. Я знаю заготовленное чуть ли не всѣми уѣздами постановленіе Дворянства въ отвѣтъ на предложенные Валуевымъ пять вопросовъ,-- чепуха страшная; тутъ есть всего, чего хочешь, того просишь: и либеральничанье, и un sentiment de dépit за уничтоженіе крѣпостнаго права, и созданіе новаго сословія на основаніи поземельнаго ценза съ баллотировкой достойнаго вступить въ званіе дворянское изъ другихъ сословій и пр. и проч.-- Всѣ статьи 8, 9, 10 и 11 NoNo направлены противъ нихъ, потому что я боюсь, чтобы Министръ Внутреннихъ дѣлъ, вмѣстѣ съ дворянами, не сочинилъ намъ un beau matin аристократію. Обратите вниманіе въ 11 No на Славянскій Отдѣлъ.
   Вмѣстѣ съ 11 No, я надѣюсь, вы получите І-ый томъ Хомякова и І-ый томъ брата.
   Ив. Д. Бѣляевъ посылаетъ вамъ разсказы изъ Русской исторіи. Они очень живы и хороши. Рекомендую ихъ Аннѣ Ѳедоровнѣ, которой прошу усердно поклониться. Крѣпко жму ея ручку.
   Вы говорите: писать о томъ и о томъ. Да кому? Меня не хватаетъ. Еслибъ вы знали, какъ я занятъ. У меня нѣтъ до сихъ поръ помощника.
   Поздравляю васъ съ наступающими праздниками. Дай Богъ вамъ здоровья тѣлеснаго я душевной бодрости, или лучше бодраго покоя. Цѣлую ручку вашу. Передайте мое глубочайшее почтеніе вашему батюшкѣ. Хотѣлъ было поклониться Евгеніи Сергѣевнѣ, но не знаю, гдѣ она. Что за странность, что она ни однимъ словомъ, т. е. письмомъ не привѣтствовала моего "Дня"!
   Маменька и сестра вамъ очень кланяются и поздравляютъ.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   Три часа ночи.
   

30.

26 Декабря 1861 г.

   Получилъ нынче ваше письмо, добрѣйшая Графиня, съ приложеніемъ записки отъ Г(оловнина). Приглашеніе пріѣхать въ Петербургъ крайне меня смущаетъ, но я думаю, что поѣду. Болѣе 2-хъ дней въ Петербургѣ мнѣ нельзя будетъ оставаться. Завтра у меня Цензурное Присутствіе и такъ какъ первые три дня типографія не работаетъ, то No не можетъ выйти въ Субботу, а выйдетъ 1 Января. Затѣмъ 13 No выйдетъ 6 Января. Я постараюсь на 13 и 14 No приготовить статьи на этой же недѣлѣ, такъ чтобы могъ выѣхать 6 Января. Раньше этого нельзя. Посудите сами. Если мнѣ выѣхать въ Четвергъ, 27-го, то No мой готовъ не будетъ къ 1 Января и самъ я встрѣчу Новый годъ въ дорогѣ. Если мнѣ выѣхать 1-го или 2-го, то точно также будетъ задержка. Давать же цензуровать статьи въ Петербургѣ рѣшительно не кому: это легко говорится. Самъ Министръ цензуровать не станетъ. Да и хлопотливо и не надежно.
   Получилъ вчера также письмецо отъ васъ съ приложеніемъ отзыва о Кохановской. Скажите, чей это отзывъ? Мнѣ очень хочется знать. Праздники и необходимые визиты немножко поразстроили правильный ходъ моихъ занятій и ослабили напряженіе. Такъ что крайне трудно было мнѣ написать передовую статью на новый годъ (на 12 No). Однакожъ написалъ, но чувствую самъ, что несовсѣмъ складно, самъ недоволенъ. Ну, да нельзя же мнѣ не извинить иногда неровности въ этой моей египетской работѣ -- писать передовыя статьи къ каждому No.
   Прощайте. Цѣлую ручку вашу.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

31.

27-го Декабря 61 года. Москва.

   Получилъ ныньче ваше письмо съ Митьковымъ, неутомимо добрая Графиня. Отвѣчать некогда. Укажите нѣмецкія газеты, ругающіяся. Я получаю только "Ost-Deutsche Post". Но тѣмъ не менѣе подниму перчатку. Я очень радъ что вы со мною согласны на счетъ статьи въ 11 No.
   12 No Вы получите только 2-го Января. Получили-ли вы сочиненія брата и Хомякова?
   Если не очень затруднительно, то очень бы одолжили, приславши мнѣ статью, которая у васъ. Мнѣ теперь, по случаю поѣздки въ Петербургъ, придется почти четыре статьи писать на одной недѣлѣ. Всего труднѣе передовыя статьи: тутъ выходишь на аванъ-сцену и невольно теряешь легкость и простоту движенія. Поэтому готовая статья была бы мнѣ великимъ подспорьемъ.
   Нынче у меня была страшнѣйшая борьба съ цензорами.
   Я на всякій случай, безъ серьезнаго намѣренія печатать, давалъ имъ цензуровать прилагаемые стихи брата: не знаю, извѣстны ли они вамъ. Разумѣется, не пропустили. Посылаю ихъ вамъ. Вцрочемъ не съ тѣмъ чтобы вы хлопотали о дозволеніи ихъ напечатать. Еще не пришло время. Еще не вполнѣ достойны этихъ стиховъ.
   Прощайте.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

32.

Ночь на Новый 1862 г. Москва.

   Поздравляю васъ и вашего многоуважаемаго батюшку съ Новымъ годомъ, дорогая Графиня. Дай Богъ встрѣчать вамъ эту урочную межу времени еще много и много лѣтъ, -- и дай Богъ, чтобъ этотъ Новый годъ не легъ на васъ, на насъ всѣхъ, на всю Россію, новымъ неудобоносимымъ бременемъ!
   Лично за себя и за свое семейство я молю Бога, чтобъ далъ онъ намъ хоть въ этомъ году не видѣть мертваго лица близкаго человѣка. 1859, 1860 и 1861 врѣзали въ мою память неизгладимыми чертами образы смерти трехъ дорогихъ мнѣ лицъ: я былъ очевидцемъ трехъ смертей! При смерти Хомякова я не былъ, но впечатлѣніе, произведенное извѣстіемъ о его смерти, было отъ того не легче.-- Мнѣ, и въ особенности моимъ бѣднымъ сестрамъ и маменькѣ -- нуженъ, крайне нуженъ отдыхъ, или хоть отсрочка новыхъ неизбѣжныхъ ударовъ! Авось либо Богъ помилуетъ.
   У насъ не встрѣчали Новаго года. Всѣ поспѣшили разойтись до 12 часовъ, избѣгая грустныхъ воспоминаній о бывалыхъ встрѣчахъ.-- Я ушелъ въ себѣ и встрѣтилъ полночь за работой. Теперь почти два часа, и мнѣ захотѣлось поздравить васъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ увѣдомить, что 12 No вышелъ нынче вечеромъ, завтра (1 Января) раздается публикѣ и что вы его получите 2-го Января.
   Тутъ вы найдете и мою статью на Новый годъ (передовую). Въ ней нѣтъ ничего особеннаго, она не дурна, но могла бы быть въ тысячу разъ лучше. Есть у меня задуманная статья о тысячелѣтіи Россіи, но она требуетъ нѣкотораго досуга, а у меня его рѣшительно нѣтъ. Праздники только прибавляютъ работы разными помѣхами. 13 No долженъ выйти по прежнему въ Пятницу вечеромъ, а между тѣмъ печатанье его можетъ начаться только со Вторника (завтра типографія гуляетъ). Для того, чтобъ выѣхать 6-го, т. е. въ Субботу, я долженъ приготовить весь No заранѣе и передовую статью. Но едва ли я успѣю это сдѣлать! Мнѣ вѣдь мало написать, надобно знать -- пропустить ли цензура! Вѣдь, если не пропустить, такъ кто же меня замѣнятъ въ мое отсутствіе. Вотъ почему я такъ желалъ, чтобъ вы мнѣ возвратили пропущенную передовую статью, которая у васъ. Мнѣ она очень нужна, именно поэтому.
   Такое состояніе редактора, какъ мое, просто безнравственное: не успѣваешь не только читать, но даже мыслить.
   И такъ -- едва ли мнѣ удастся пріѣхать 7-го числа въ Петербургъ, хотя я буду всячески стараться.
   Дайте пожать и поцѣловать вашу ручку. Развивать вамъ всѣ мои мысли о дворянствѣ нѣтъ времени. Главное -- оно нелѣпость теперь, а какъ и чѣмъ оно замѣнится -- трудно формулировать. Это выработается само собою -- свободнымъ обсужденіемъ въ Комитетахъ при свободѣ слова, разумѣется во всякомъ случаѣ не въ формѣ дворянской конституціи.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   Мнѣ пришло въ голову написать письмецо Аннѣ Ѳедоровнѣ. Посылаю его вамъ для передачи.
   

33.

14/15 Января 1862. Москва.

   Что это значитъ, дорогая Графиня? Отъ васъ письма объяснительнаго нѣтъ, а между тѣмъ совершилось то, чего не было отъ начала газеты! Да и вообще ни разу при графѣ Путятинѣ цензура не получала- ни замѣчанія за "День", ни такой острастки, какую задалъ имъ А. В. Головнинъ! Положеніе мое вышло преглупое. Я просто въ дуракахъ! И зачѣмъ я васъ послушался и пріѣхалъ въ Петербургъ? Вотъ вамъ и "споразумленіе", вотъ и "содѣйствіе" обѣщанное Головнинымъ и котораго я вовсе не просилъ! Такъ меня обмануть, такъ рано снять маску -- не выгодно для новаго министра. Это такое fiasco, которое страшно компрометируетъ его въ общественномъ мнѣніи и ставитъ литературу во враждебное къ нему отношеніе. Ему надо "содѣйствіе всѣхъ честныхъ людей, умныхъ, просвѣщенныхъ" и проч. Онъ самъ просилъ меня прислать ему записку о томъ-то и о томъ-то.... Не будетъ ему никакого содѣйствія, потому что нѣтъ въ него вѣры и нѣтъ ему сочувствія.
   Впрочемъ, я не стану торопиться обвиненіемъ. Можетъ быть, произошло что нибудь ужасное со времени моего отъѣзда, что побудило Головнина поступить именно такъ? Но вы бы тогда это знали и написали ко мнѣ. Бумаги Головнина подписаны 11 и 12 Января: вы бы непремѣнно меня предупредили.
   Вотъ какая нынче бумага получена Щербининымъ:
   "Въ 13 No журнала "День" помѣщены статьи о дворянствѣ и о земскихъ соборахъ, которыя, по смыслу Цензурнаго Устава, не должны бы быть пропущены и изъ которыхъ, даже при возможномъ снисхожденіи, слѣдовало бы исключить многія мѣста. Почему я прошу Ваше Превосходительство обратить вниманіе Гг. Цензоровъ на это непростительное опущеніе и потрудиться меня увѣдомить: какимъ образомъ объяснить оное и чѣмъ оно можетъ быть оправдано"?
   C'est un coup de foudre для нашихъ цензоровъ. Можете себѣ представить ихъ страхъ и ужасъ, особенно послѣ тѣхъ успокоительныхъ извѣстій, которыя я имъ принесъ. Путятинъ дѣйствовалъ иначе: онъ обыкновенно писалъ частное письмо къ Щербинину въ подобныхъ случаяхъ; а лаконизмъ и рѣзкость этого предписанія и оскорбили и испугали Щербинина и весь его причтъ. Теперь мое положеніе хуже, чѣмъ въ началѣ, и я рѣшительно не знаю, о чемъ и писать мою передовую статью для 15 No.
   Этого мало. Вмѣстѣ съ бумагой о "Днѣ" получено циркулярное предписаніе по цензурному вѣдомству о томъ, что Цензура совсѣмъ ослабла, что журналы и газеты слишкомъ много себѣ позволяютъ, и что Цензорамъ слѣдуетъ быть строже и строже и не допускать ни малѣйшихъ уклоненій, и проч. и проч. Словомъ -- бумага изъ временъ Николая Павловича. Что это такое? Реакція? И представителемъ этой реакціи -- новый министръ? Вы и представить себѣ не можете, какое впечатлѣніе произвели эти бумаги на Цензоровъ и на публику. Завтра вся Москва будетъ знать объ этомъ... Неужели Головнинъ не понимаетъ, что проявлять власть (un gouvernement fort! вотъ вѣдь соблазнъ!) въ дѣлѣ литературы, въ области мысли и слова не приходится.-- Зачѣмъ я, глупецъ, ѣздилъ въ Петербургъ и понадѣялся? Наказанъ я за то, что, по слабости человѣческой, повѣрилъ было въ возможность исправленія со стороны Петербургскаго правительства, что отступилъ отъ принципа полнѣйшаго отрицанія всего, что исходитъ оттуда, за то, что, измѣнивъ своимъ преданіямъ, смирилъ свою гордость и посѣтилъ такія мѣста, гдѣ быть мнѣ не приходится. А вы хотите, чтобъ я указывалъ все на свѣтлую, положительную сторону дѣла!
   Сдѣлайте милость, разъясните мнѣ все это. Я хотѣлъ было писать къ Александру Васильевичу, но воздержался до полученія отъ васъ объясненія. Скажите ему, если его увидите, что я, послѣ такого его дѣйствія, причинившаго крайній вредъ моей газетѣ, считаю свои отношенія къ нему измѣнившимися, а слѣдовательно и къ.... и просьбъ послѣдняго (разрѣшеніе трехъ историческихъ задачъ) исполнять не признаю себя обязаннымъ.
   Что же послѣ этого значитъ объявленіе въ "Сѣверной Почтѣ" а la Moniteur? Тамъ вѣдь это имѣетъ смыслъ потому, что тамъ нѣтъ цензуры, а у насъ Moniteur самъ по себѣ и цензура сама по себѣ!.... Мнѣ хотѣлось воспользоваться этимъ указаніемъ; мнѣ хотѣлось отвѣчать на глупыя нападки и еще глупѣйшія доктрины Чичерина, оказывающіяся столь сходными съ мнѣніемъ "Сѣверной Почты"!... Какой ограниченный человѣкъ этотъ Чичеринъ! Подавай ему непремѣнно и tiers état и noblesse de robe и noblesse d'épée! Это напоминаетъ требованіе юристовъ, собравшихся у Князя Сербскаго Михаила: чтобы завести непремѣнно въ Сербіи die Stände! Ему, впрочемъ, хорошо отвѣчалъ Катковъ въ "Современной Лѣтописи".
   Графиня! Не можете ли какъ нибудь успокоить Цензоровъ? Истинно вамъ говорю, что теперь мое положеніе такъ худо здѣсь, какъ никогда не бывало. Особенно скверно оно будетъ, какъ Щербининъ уѣдетъ: онъ берегъ отпускъ и завтра или послѣ завтра вѣрно уже отправится въ Петербургъ. Онъ очень оскорбленъ грубыми формами "предписаній" къ нему Головнина.
   Скажите -- что это Головнинъ? Мистификація ли это была съ его стороны? Какъ же спрашивать васъ (у меня хранится эта записка) -- чѣмъ онъ можетъ быть полезенъ мнѣ, и въ тоже время такъ страшно вредить! Сейчасъ ушелъ отъ меня Гиляровъ: онъ совсѣмъ уничтоженъ.

Вашу ручку. Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

34.

16/16 Января 1862 г. Москва.

   Писалъ я вамъ вчера, а нынче получилъ и ваше письмо, любезнѣйшая Графиня. Мнѣ очень жаль, что "День" такъ постоянно задаетъ вамъ хлопоты! Но вѣдь статья эта была уже вамъ извѣстна, когда я былъ въ Петербургѣ. Мнѣ только странно, что вы всякій разъ, при подобныхъ оказіяхъ, защищая меня, становитесь однакожъ на сторону обвинителей, какъ будто ихъ обвиненія въ самомъ дѣлѣ разумны и справедливы! Ихъ обвиненія только доказываютъ непонятливость, не больше. Сущность воззрѣнія брата моего (и Хомякова) состоитъ въ томъ, что русскій народъ не политическій, никогда не бунтовалъ за свои политическія права,-- а народъ соціальный, имѣющій задачею внутреннюю жизнь, жизнь земскую. Его идеалъ -- не государственное совершенство, а созданіе христіанскаго общества. Слѣдовательно, его идеалъ выше идеала западныхъ народовъ, которые вѣруютъ въ государство, во внѣшнюю форму, ищутъ только внѣшняго благоустройства, ищутъ истины и воплощенія истины въ государствѣ, и потому безпрестанно мѣняютъ формы государственныя, забывая, что зло не въ формѣ, а въ самомъ принципѣ. Русскій народъ, напротивъ, равнодушенъ къ формѣ, потому что знаетъ, что дѣло не въ ней, а въ принципѣ, и такъ какъ послѣдній неизбѣженъ въ бытіи земномъ человѣческаго общества, то онъ старается какъ можно болѣе уберечь отъ него свою внутреннюю жизнь, уберечь не внѣшними средствами, а тѣмъ, что знаетъ ему цѣну и не придаетъ ему особенной важности. Ваше воззрѣніе на государство -- языческое. Вспомните, что говоритъ Богъ Израильтянамъ въ Библіи, когда они неудовольствовавшись союзомъ съ Богомъ, началомъ внутренней правды, захотѣли правды внѣшней и попросили себѣ Царя.-- Русская свобода есть свобода внутренняя, духовная: Западъ же, гоняясь за свободою внѣшней, государственной (политической) погруженъ въ духовное рабство. Разумѣется -- къ внутренней свободѣ я отношу свободу мнѣнія, свободу слова, совѣсти.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Начало государства есть начало принужденія неволи; начало закона (по Апостолу) -- грѣхъ. Начало христіанства есть освобожденіе отъ закона, внутренняя свобода: "идѣ же духъ Господень, ту свобода!" Западъ ищетъ спасенія въ законѣ* и вы съ нимъ, и съ Чичеринымъ. А русскій идеалъ выше, хотя, безъ сомнѣнія, въ тысячу разъ труднѣе, и непрактиченъ! Знаете ли вы (безъ сомнѣнія знаете), что народы протестантскіе благонравнѣе и зажиточнѣе народовъ католическихъ и православныхъ: я не отдѣляю въ своемъ представленіи Протестанства отъ тучныхъ пастбищъ и жирныхъ коровъ: ихъ идеалъ достижимѣе, земнѣе. Слѣдуетъ ли изъ этого, что надо намъ отбросить православіе и принять протестанство?
   Статьи о Земскихъ Соборахъ имѣютъ цѣлію удержать народъ и общество отъ честолюбивыхъ мечтаній политическихъ, которыя непремѣнно зарождаются, если вы укажите на государство, какъ на цѣль, полнѣйшее воплощеніе истины. Народъ захочетъ тогда принять участіе въ государствѣ. Братъ же объясняетъ, что участіе его должно быть чисто духовное и нравственное, что истина не въ государствѣ, а внѣ его, что его задача -- Царствіе Божіе... На Западѣ "душа убываетъ", замѣняясь усовершенствованіемъ государственныхъ формъ, полицейскимъ благоустройствомъ; совѣсть замѣняется закономъ, внутреннія побужденія -- регламентомъ, -- даже благотворительность превращается въ механическое дѣло. На Западѣ вся забота -- о государственныхъ формахъ. Для насъ же забота та, чтобы государство давало какъ можно болѣе простора внутренней жизни и само бы понимало свою ограниченность, недостаточность. А вы съ Чичеринымъ ставите на первый планъ законъ и принципъ государственный, слѣдовательно убиваете духъ въ человѣкѣ. Вы говорите о непрактичности идеала, о Мормонахъ и проч. Я вамъ повторяю: протестантскій идеалъ практичнѣе православнаго. Коли дѣло пошло на практичность, такъ мы придемъ къ узаконенію общественнаго разврата, что и сдѣлали всѣ государства, кромѣ Англіи.-- Я просто удивляюсь вамъ, именно вамъ, Графиня, что вы не хотите понять этихъ нравственныхъ, христіанскихъ истинъ: вотъ что значитъ жить въ самомъ средоточіи государственности. Развѣ вы не знаете, что этотъ взглядъ на государство, прежде всего объясненный Хомяковымъ, опредѣлившимъ государство, какъ внѣшнюю правду, одинъ изъ коренныхъ догматовъ Славянофильства. А вы становитесь на сторону Чичерина! Эхъ! эхъ! эхъ!
   Но долженъ вамъ сознаться, что цензурныя стѣсненія способны меня выводить изъ себя и заставить смотрѣть на Правительственныя лица, какъ на орду татарскую! Что можетъ быть гаже цензуры! И что за дѣло Царю, что вотъ такъ то думалъ Константинъ Аксаковъ и такъ то думаетъ Надворный Совѣтникъ Иванъ Сергѣевичъ Аксаковъ! Государство что-ли отъ этого развалится? Хрупкое же оно! Нечего тогда за него и стоять!-- Передайте Головнину, что онъ долженъ поскорѣе загладить свои ошибки.
   Пришлите мнѣ, прошу васъ, карту Стремоухова объ эпархіяхъ: я забыла ее у васъ. Прощайте, не сердитесь.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   Увѣдомьте меня непремѣнно, что сталось съ письмомъ Кохановской и возвратите мнѣ письмо.
   

35.

19/20 Января 1862.

   Любезнѣйшая Графиня! Я не успѣлъ вчера написать къ вамъ, чтобы предувѣдомить, по обычаю, о 15 No. Передовая статья 15 No маленькая: цензура откусила кончикъ. Дѣло идетъ о "Сѣверной Почтѣ": я подличаю предъ Валуевымъ и Правительствомъ -- и стараюсь уловить ихъ въ собственныя сѣти.-- Вы до сихъ поръ не сообщили мнѣ никакихъ подробностей объ исторіи, но случаю 13 No Дня? Что заставило Головнина такъ компрометировать себя, дать такія строгія предписанія цензурѣ, отъ которыхъ она отвыкла при Ковалевскомъ и Путятинѣ? Меня просто имѣютъ всѣ право назвать лгуномъ. Головнинъ поспѣшилъ дать démenti всему, что я разсказывалъ по возвращеніи изъ Петербурга.
   И чего испугались? Дворянство вовсе не раздражено. Недавно я участвовалъ въ дворянскомъ обѣдѣ, бываю на выборахъ, и нигдѣ не видалъ никакого раздраженія противъ себя. Вѣдь просто смѣшно, что и "Сѣверная Почта" и Князь Суворовъ стараются загладить впечатлѣніе 13 No Дня! Статья Грабовскаго напечатана, первая половина. Гиляровъ долженъ былъ въ этомъ Ле помѣстить свою статью -- въ отвѣтъ на статью Чистовича, но -- по обыкновенію не сдержалъ обѣщанія, и откладываетъ до 16 No. Хорошій человѣкъ, но жаль костей нѣтъ: какіе-то хрящи вмѣсто костей!
   Если цензуру вы не облегчите, не ждите отъ меня никакой свѣтлой стороны. "День" нахмурится.

Вашу ручку. Ив. Аксаковъ.

   
   Скажите, прошу васъ, что это окончательный отвѣтъ Грота, или нѣтъ? Было-ли ходатайство со стороны нѣкоторыхъ двухъ дамъ? Нельзя ли узнать, по крайней мѣрѣ, кто назначенъ будетъ въ управляющіе акцизнымъ округомъ въ Воронежской и Курской губерніяхъ. Мнѣ очень-бы хотѣлось сдѣлать угодное Кохановской.
   Сейчасъ получилъ я ваше письмо съ порученіемъ Головнина.
   Прежде всего мнѣ очень больно, что вы никакъ не хотите признать истину нашего воззрѣнія на государство и продолжаете держаться воззрѣнія языческаго.-- Я имѣлъ бы право сердиться на васъ: какъ вы можете называть статью о Земскихъ Соборахъ покойнаго брата, человѣка истинно святаго "прекрасною выходкою сдѣланною въ пользу Некрасова, Чернышевскаго и другихъ"!!! Не стыдно ли вамъ! Неужели вы думаете, что я чувствителенъ къ нападкамъ Благосвѣтлова и Ко? Я не отвѣчалъ имъ ни единымъ словомъ въ моей газетѣ. Неужели вы не понимаете, что если моя газета имѣетъ значеніе и приноситъ пользу, такъ именно потому, что она такова, какъ она есть: пишу и говорю искренно, своимъ голосомъ, а не чужимъ. Издавай я газету по вашему или по Головнинскому рецепту, она не приносила бы пользы,-- что вѣдь признается и Головнинымъ.-- Кажется для Головнина все живое кажется молодечествомъ; Петербургу надо, чтобъ умъ и душа человѣка имѣли-бы всѣ пріемы и степенность дѣйствительнаго статскаго совѣтника: тогда онъ узнаетъ что-то родное; этимъ чиномъ онъ измѣряетъ зрѣлость! Вы не хотите понять, что
   
   ..... Однимъ безумцамъ въ мірѣ этомъ,
   Дано лишь истину добыть!
   Впрочемъ -- это старая исторія!
   
   Поблагодарите Головнина. Я ожидалъ отъ него другаго способа дѣйствія, другихъ пріемовъ: запрещая или стѣсняя журналъ, спасаютъ не литературу, а только свое мѣсто! Напротивъ того -- губятъ принципъ! Онъ долженъ былъ отстаивать принципъ свободы мнѣнія, во что бы ни стало, предлагая, въ противномъ случаѣ, выйти въ отставку: тогда бы онъ внесъ новое начало въ административную сферу!... А такимъ путемъ ничего добраго не добудешь.-- Я желаю остаться на томъ положеніи, на какомъ нахожусь до сихъ поръ: т. е. подъ строгимъ надзоромъ цензуры, а опеки Головнина не желаю: она, имѣя съ одной стороны видъ какого то исключительнаго вниманія и даже покровительства,-- съ другой -- будетъ для меня хуже и строже Московской Цензуры.
   Помните ли вы записку о состояніи Россіи брата, которую Императрица посылала Государю въ Крымъ. Государь былъ ею очень доволенъ!
   Въ этой запискѣ все тоже, что васъ такъ смущаетъ въ статьѣ о Земскихъ Соборахъ и въ моей статьѣ о законахъ! Какъ согласить такое ваше противорѣчіе!
   Разумѣется, я постараюсь до времени помолчать о важныхъ вопросахъ, чтобы дать пройти бурѣ. Mais si on peut conjurer Forage, il est impossible de conjurer la bêtise humaine.
   

36.

26/20 Января 1802. Москва.

   Отзыва отъ васъ на 16 No нѣтъ, значить все благополучно. Но этого мало. Мнѣ бы хотѣлось, чтобъ почувствовали всю нелѣпость мысли: заводить Moniteur и Constitutionnel, при нашей цензурѣ. Видно, не довольно ясно выразился.
   Въ 16 No передовая статья говорить о безплодности всѣхъ улучшеній и всякаго прогресса -- безъ возстановленія цѣльности организма и живой связи съ народомъ, -- безъ возникновенія общественной силы и ея производительности. А эта сила можетъ возникнуть только при свободѣ слова.
   Но все это, по милости цензуры, несовсѣмъ ясно. Долженъ вамъ сознаться, что эта послѣдняя исторія крайне меня раздражила, и нарушила нѣсколько тонъ, на который я уже было наладился.
   Въ этомъ же No прекрасна статья: замѣчанія на Чистовича. Кто вамъ сказалъ, что это статья Гилярова? (я читалъ ваше письмо къ нему). Это статья нѣкоего г. P. С. Т. Она очень хороша, но слишкомъ тонка, не поймутъ. Прочтите ее, прошу васъ, до конца: тутъ упоминается объ одной книгѣ, которую мнѣ прислалъ одинъ изъ подписчиковъ. Внушите кому слѣдуетъ, что эта книга должна быть офиціально опровергнута.
   Тутъ же чрезвычайно интересно и важно письмо изъ Кіева: вотъ и отвѣть Грабовскому, другаго лучше не надо! Очень замѣчательная вещь. Вотъ все собственно.
   Нынче было засѣданіе Славянскаго Общества. Выбрали Евграфа Петровича Ковалевскаго.
   Я къ вамъ съ просьбою -- отъ Безсонова. Онъ, бѣдный человѣкъ, издаетъ, какъ вы знаете, драгоцѣннѣйшіе памятники: духовные стихи ("Калѣки перехожіе"). У васъ они есть. Онъ желалъ помощи нѣкоторой (рублей 600) отъ Академіи Наукъ, но Академія отвѣчала, что такое дѣло ей чужое. Разумѣется, Графъ Димитрій Николаевичъ и не знаетъ о такомъ рѣшеніи. Теперь онъ обратился съ письмомъ къ Головнину: въ случаѣ отказа, онъ броситъ изданіе. Сдѣлайте милость, скажите Головнину, что Безсоновъ (чего онъ вѣрно не знаетъ) человѣкъ весьма извѣстный и съ авторитетомъ въ ученомъ мірѣ, и пріятель Самарина, Черкасскаго, и пр. Только. Я надѣюсь, что Головнинъ, которому надо возстановить свою репутацію, послѣ слишкомъ усердныхъ распоряженій по цензурѣ, воспользуется этимъ случаемъ.
   Какъ же теперь быть съ братомъ Кохановской? Нельзя ли вамъ возвратить мнѣ письмо.
   Въ отвѣтъ на ваши тексты, совѣтую вамъ перечесть то, что Ап. Павелъ пишетъ о законѣ; идеалъ брата вовсе былъ не личный идеалъ, по своему вкусу и мѣркѣ сочиненный. Онъ есть общій, Христіанскій, и потому кто противъ этого взгляда -- тотъ язычникъ. Вы съ Чичеринымъ сотворили себѣ кумира -- государство и законъ, забывъ 1-ю заповѣдь.
   Прощайте, любезнѣйшая Графиня. Жму вашу ручку. Уже 5-ый часъ. Хорошо, что печатаете бюджетъ, но зачѣмъ же предписаніе въ цензуру, чтобъ допускать въ печать только похвалы и одобренія, а порицанія присылать въ Министерство Финансовъ!!!

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

37.

31 Января/1 февраля 1362 г. 5 часъ ночи.

   Дорогая Графиня. Пользуюсь отъѣздомъ Евгеніи Сергѣевны, что бы написать вамъ а coeur ouvert, хотя, впрочемъ я и почтой мало стѣсняюсь. Это просто невыносимо -- такъ издавать невозможно. Положеніе моихъ дѣлъ вдесятеро ухудшилось при Александрѣ Васильевичѣ Головнинѣ. Вы можете сказать, что я самъ виноватъ; что не было другаго средства спасти газету, какъ отдавъ ее въ тиски цензурные, и проч. Я также виноватъ въ 13 No, какъ и въ 1-мъ и во 2-мъ: не измѣнилъ своего тона и воззрѣнія ни на волосъ. но какъ бы то ни было, выходитъ, что и при Головнинѣ господствуетъ та же рутина, тѣ же пріемы для общей ожидаемой пользы (которой, можетъ быть, и не суждено явиться) тѣснить и давить честное направленіе, къ великому утѣшенію направленія противоположнаго.
   Я получилъ отъ васъ, чрезъ Евгенію Сергѣевну и черезъ Самарина -- цѣлый баулъ совѣтовъ, внушеній и предостереженій. Хорошо вамъ такъ говорить. Вы не въ положеніи журналиста, стоящаго предъ лицомъ публики, журналиста, которому завязываютъ ротъ, когда публика ждетъ отъ него слова и когда прочіе журналисты говорятъ свободно. Вы постоянно забываете, что если моя газета имѣетъ успѣхъ, то именно потому, что она такая, какая она есть, а не такая, какою бы хотѣлось вамъ, Головнину и другимъ, чтобъ она была. Нынче получилъ я отъ васъ письмо Моренгейма. Переслать его ко мнѣ со стороны Головнина -- просто насмѣшка! Морепгеймъ восторгается передовыми статьями, а Головнинъ сдѣлалъ все, что только можно, чтобъ передовыхъ статей не было. Моренгеймъ хвалитъ мою прямоту и искренность: Головнинъ заставляетъ меня прибѣгать къ двусмысленнымъ рѣчамъ и всякимъ хитростямъ.
   Да, именно Головнинъ. Онъ умѣлъ такъ распорядиться, что всѣ здѣсь убѣждены въ его непремѣнномъ намѣреніи убить мою газету. И онъ убьетъ ее! Можно было принять мѣры, чтобъ парализировать временную грозу, но принять серьезное намѣреніе заставить меня писать такъ, а не эдакъ,-- это болѣе, чѣмъ смѣшно. Тонъ его Предписаній цензурѣ таковъ, какого не было года уже четыре! Всѣ внушенія начальническія, которыя онъ дѣлаетъ Щербинину, застращиваютъ этого несчастнаго старика, и онъ пишетъ изъ Петербурга письма къ цензорамъ такія, что изданіе дѣлается невозможнымъ. (Вы и сами не понимаете, что когда вы просите Щербинина беречь меня, это отражается въ его умѣ иначе: тѣснить меня, а тѣснить меня -- значитъ -- губить меня, т. е. мою газету) Распоряженіе же Головнина, чтобъ посылать къ нему статьи, непропущенныя, въ высшей степени непрактично: во 1-хъ -- написанная, непропущенная и посланная къ нему передовая статья никакъ не можетъ поспѣть въ тотъ No, для котораго назначалась, и во всякомъ случаѣ теряетъ свою своевременность; во 2-хъ, -- цензора очень рады сваливать съ себя отвѣтственность на Министра; въ 3-хъ, разрѣшеніе данное Министромъ, лицомъ, принадлежащимъ къ высшему правительству, имѣетъ другой смыслъ, чѣмъ цензорское, и потому труднѣе дается. Въ 4-хъ -- посланныя въ Петербургъ къ Головнину статьи (отъ другихъ журналовъ) почти всѣ запрещены Главнымъ Управленіемъ Цензуры, и безъ всякаго разумнаго основанія: примѣръ неубѣдительный.
   Вы видите, я пишу вамъ спокойно: я такъ усталъ отъ этихъ дней, и такъ много сердился утромъ, что даже не въ силахъ и передать вамъ всего моего внутренняго состоянія,-- благодаря молодому министерству, либеральнымъ и благонамѣреннымъ людямъ, выражающимъ сочувствіе газетѣ и ея направленію, и друзьямъ, такъ неразумно твердящимъ объ осторожности и дающимъ невозможные совѣты.
   Благодаря всему этому, а Головнину въ особенности, г. Моренгеймъ будетъ лишенъ удовольствія читать передовыя статьи въ 17 No. Этотъ No выходятъ безъ передовой статьи,-- въ первый разъ! Написалъ я передовую статью въ свое время. Прочелъ Гилярову: онъ говорить -- можно, кромѣ нѣкоторыхъ выраженій. Во вторникъ, въ цензурномъ комитетѣ, прочіе цензора уперлись, какъ волы, и не пропустили ни одной буквы! Основаній разумныхъ къ запрещенію не было, кромѣ подлаго страха, внушеннаго грозными циркулярами Головнина и письмами Щербинина къ Прибилю, самому тупоумнѣйшему изъ людей и круглому невѣждѣ, но шурину предсѣдателя, котораго онъ посадилъ въ цензора, родства ради.
   Часовъ пять жевали, жевали они мою статью и послѣ долгихъ утомительныхъ споровъ, часовъ почти въ 5 я воротился домой. Вечеромъ -- дѣлать нечего -- засѣлъ писать новую передовую статью о бюджетѣ, принявъ въ соображеніе, что порицанія не дозволены: писалъ опять ночью, утромъ повезъ въ Цензурный Комитетъ,-- но опять и эту статью не пропустили, благодаря циркуляру Головнина о бюджетѣ. Онъ говорилъ Самарину, что запретилъ только печатать прямыя порицанія и ругательства, но видно онъ самъ не знаетъ tonte la portйe своихъ предписаній! Я послалъ копію съ этого циркуляра Самарину, чтобъ онъ сличилъ бумагу съ тѣмъ, что онъ слышалъ о бумагѣ отъ самаго Головнина. Она написана такъ, что запрещаетъ всякой вопросъ, всякое недоумѣніе по поводу бюджета: гдѣ же свобода критики,-- чѣмъ онъ хвалился Самарину. Но мою статью -- даже и подъ циркуляръ нельзя было подвести. Тѣмъ не менѣе послѣ 3 часоваго спора (только слышать, что цензора говорятъ -- производитъ истинную тошноту),-- цензора стали на своемъ и не пропустили. Вообразите мое положеніе! Писать новую передовую статью уже поздно, завтра Цензурнаго Комитета нѣтъ, да и могутъ опять не пропустить, благодаря Головнину и вашимъ внушеніямъ Щербинину. Да и я не фабрика, чтобъ доставлять статьи во всякое время, особенно -- измучившись и разстроившись въ комитетѣ. Я написалъ только три строки, вмѣсто передовой статьи, о которыхъ цензора еще часа два спорило, и наконецъ подписали: эти строки о томъ, что для этого No были мною заготовлены двѣ статьи, которыя обѣ не могутъ быть напечатаны.
   Разумѣется такого рода объявленіе отъ редакціи надѣлаетъ много скандалу, и Головнинъ можетъ этимъ воспользоваться, чтобы показать свое усердіе Князю Долгорукову -- и успѣхъ своихъ циркуляровъ. Но если Головнинъ вздумаетъ сердиться изазто на цензоровъ, то мнѣ уже ничего не остается, какъ прекратить изданіе! Чтожъ это будетъ -- не только мѣшаютъ писать, не только тупоумно запрещаютъ статьи, но и нельзя будетъ дать почувствовать публикѣ, что отсутствіе передовыхъ статей происходитъ не по небрежности издателя!
   Ну можно-ли при такой борьбѣ съ цензурой издавать что нибудь? Вмѣсто того, чтобы расточать мнѣ совѣты, лучше было бы, еслибъ вы вездѣ, гдѣ можете, проводили принципъ свободы частныхъ мнѣній, свободы слова. Какъ тутъ писать статьи? Мнѣ бы нужно писать отвѣтъ Грабовскому, заняться нѣкоторыми вопросами спеціальнѣе, и пр. и пр. Нужно было-бы спокойствія духа, но съ Головнинскими распоряженіями это невозможно.
   Первая статья, непропущенная цензурою, послана будетъ завтра къ Министру. Если онъ не пропуститъ ее, такъ конечно больше уже я посылать къ нему не буду: онъ какъ Министръ, весьма склонный деспотствовать во имя свободы и будущихъ благъ, конечно не пропуститъ ни одного мнѣнія, съ его мнѣніями несогласнаго, или приходящагося ему не по вкусу. А долженъ я вамъ признаться, что безъ передовыхъ статей изданіе газеты потеряетъ для меня (да и для публики) свою цѣну.
   Я пишу вамъ собственно для того, чтобы вы, если возможно, предупредили гнѣвъ Головнина на цензоровъ за то, что пропущеніемъ къ печати моего объявленія отъ редакціи въ 17 No -- они обличаютъ его дѣйствія въ отношеніи къ цензурѣ. Постарайтесь ему разъяснить, что въ этомъ онъ самъ виноватъ, и ему остается только разрѣшить посылаемую ему передовую статью для 18 No, съ выговоромъ Цензорамъ, зачѣмъ ее не пропустили.
   Другую статью о финансахъ, или о бюджетѣ мнѣ бы хотѣлось послать къ Головнину чрезъ Самарина. Если же этого нельзя будетъ, такъ она пойдетъ завтра же или послѣ завтра.
   Ну о чемъ же можно толковать, о какихъ улучшеніяхъ и преобразованіяхъ, покуда существуетъ такой порядокъ вещей! Хотите доблестей гражданскихъ отъ людей, а трактуете ихъ какъ мальчишекъ!-- Хотите положительнаго, а не отрицательнаго отношенія къ дѣйствительности! Совѣйтуете спокойствіе, кладя человѣка на горячіе уголья!

Ив. Аксаковъ.

   

38.

5/6 февр. 1862.

   Хотя мнѣ собственно писать не о чемъ, добрая, милая Графиня, но нельзя не оставить безъ отвѣта послѣднія два письма и не поблагодарить васъ за участіе, неослабляемое даже болѣзнью. Я зналъ заранѣе, что статью мнѣ не пропустятъ: Министру въ тысячу разъ труднѣе быть цензоромъ, чѣмъ самому цензору: его разрѣшеніе печатать является какъ бы одобреніемъ, какъ бы выраженіемъ правительственной мысли: тогда какъ пропускъ цензора еще не означаетъ солидарности пропускаемой статьи съ правительствомъ.-- Я сдѣлалъ только пробу, и впередъ приму за правило ничего къ Головнину не посылать на цензуру, а стараться проводитъ здѣсь.-- Посмотримъ, что-то онъ скажетъ о другой статьѣ -- о бюджетѣ: это будетъ служить коментаріемъ его циркуляру. Вообще, кажется, понять г. Головнина не трудно.-- Но ваше письмо еще ничего не говоритъ о 17 No. Надѣюсь, что заявленіе о непропускѣ двухъ статей передовыхъ -- не подастъ повода г. Головнину къ раздраженію! Это бы значило -- рѣзать человѣка и запрещать ему кричать отъ боли!-- Пока будетъ существовать "День", онъ будетъ посвященъ преимущественно Русскимъ нашимъ внутреннимъ вопросамъ, предъ которыми Славянскіе имѣютъ интересъ уже второстепенный, и почетнаго мѣста -- premier Moscou -- я не уступлю послѣднимъ. Разумѣется, я постараюсь избѣгать подводныхъ камней, сколько это возможно логическому соображенію. Но такъ какъ дѣйствія вашего Петербурга свободны отъ всякихъ законовъ логики, то это довольно трудно.
   Я получилъ отъ Кохановской родъ маленькой повѣсти, которая появится въ 20 Ж Очень хорошая вещь.-- Что вы скажете о проэктѣ ксендза Іезуита?-- Статья Дим. Рычкова -- принадлежитъ Юрію Самарину.
   Что это за странная штука Университетъ въ Николаевѣ? Въ степи, въ матросскомъ городѣ? Да и зданія -- совершенной пустякъ; на приспособленіе ихъ къ Университету потребуется тысячъ 300, по крайней мѣрѣ. Вотъ ужъ никогда въ голову не могло придти строить Университетъ въ Николаевѣ!
   Надѣюсь, что нездоровье Графа Димитрія Николаевича скоро пройдетъ; прошу васъ передать ему мое глубочайшее уваженіе и искреннее желаніе, чтобы онъ скорѣе оправился.
   Такъ неужели посланіе "Къ Сербамъ" {Это посланіе къ Сербамъ, о которомъ упоминается нѣсколько разъ въ письмахъ И. С. Аксакова, вошедшихъ въ составъ настоящаго 4-го тома его переписки (см. письмо къ М. Ѳ. Раевскому No 19 стр. 35) -- было напечатано въ 1860 г. въ Лейпцигѣ, у Франца Вагнера, по русски и по сербски, en regard. Заглавіе этой брошюры въ сто страницъ (изъ нихъ 51 стр. русскаго текста) слѣдующее: "Къ Сербамъ посланіе изъ Москвы (Aux Serbes, êpitre de Moscou)" (и по сербски: "Србльима посланіе изъ Москве"). Посланіе это сочинено А. С. Хомяковымъ, помѣчено "Въ Москвъ, въ 1860 году" и подписано одинадцатью лицами, имена которыхъ приводимъ по сербски, въ порядкѣ подписанія: Алекса Хомяковъ, Михаилъ Погодинъ, Александеръ Кошелевъ, Іованъ Бѣляевъ, Никола Елагинъ, Георгіе Самаринъ, Петаръ Бэесоновъ, Константинъ Аксаковъ, Петаръ Бартеневъ Теодоръ Чижовъ и Іованъ Аксаковъ.
   Русскій текстъ посланія "Къ Сербамъ" былъ сполна перепечатанъ въ ІХ-ой тетради "Русскаго Архива", но подписи не приведены.} запрещено?

Прощайте, жму вашу ручку. Ив. Аксаковъ.

   Головнинъ рѣшительно не понялъ моей статьи! Жаль что что вы не прочли ее сами. Можно было вычеркнуть два -- три выраженія, но зачѣмъ же запрещать всю! Все это отвратительно.
   

39.

9 Февраля 1862.

   Дорогая Графиня. Позвольте мнѣ возобновить прерванный порядокъ и извѣстить васъ по прежнему о предстоящей передовой статьѣ. Впрочемъ -- какая ужъ это передовая статья! Все начало, гдѣ вся мысль главная заключалась, откусили! Остались только разсказы о городахъ и городскомъ управленіи. Вы все-таки статью прочтите; она не лишена, мнѣ кажется, занимательности, и будетъ я думаю очень интересна для купцовъ. Цензура было совсѣмъ не хотѣла пропускать, ничего. Оно покойнѣе. Щербининъ возвратился и объявилъ Цензорамъ почти офиціально то, что ему сказалъ Министръ: черкайте и марайте (не только у меня, но вообще) безъ зазрѣнія: непріятности могутъ быть только за то, что пропущено, и никогда за то, что не пропущено!-- Какъ вамъ это нравится?
   Ну какже вы хотите, добрѣйшая Графиня, чтобы можно было тутъ сохранять спокойствіе, умѣренность, проводить положительныя начала, освободиться отъ отрицательнаго элемента. Развѣ я чурбанъ, чтобъ всѣ подобныя вещи не производили въ душѣ своего рода нравственное окисленіе?-- Несчастное правительство! Къ чему, къ чему оно тащить, гонитъ Россію?
   Вы мнѣ что-то давно не писали. Что дѣлается у васъ, какъ здоровье Графа?-- Великимъ Постомъ напишу двѣ-три статьи о Славянахъ, о Черногоріи, о Сербіи.-- Что скажете про проэкгь ксендза?
   Нынѣшній 18 No довольно сухъ. Знаете ли вы, что статьи Димитрія Рычкова помѣщенныя въ 17 и 18 NoNo Дня -- Юрія Самарина. Вотъ каковъ крестьянскій вопросъ: "и братъ возстанетъ на брата!" Не хорошо тутъ только то, что одному брату не позволено отвѣчать, т. е. Димитрію Самарину, по милости господина Буткова.
   Жму вашу ручку. Дай Богъ, чтобъ у васъ было все хорошо.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

40.

Четвергъ вечеромъ 15 февраля 1862.

   Милая, добрая Графиня. Я читалъ ваше письмо къ Самарину, и мнѣ чрезвычайно больно, что вся эта исторія съ "Днемъ" причинила вамъ столько тревоги и огорченія. Благодарю васъ за участіе; не получая отъ васъ никакого отзыва о No 18, безпокоюсь на счетъ здоровья вашего батюшки. А можетъ быть, ему и лучше, но вамъ было некогда. Неужели же и статья 18 No могла породить непріятности? Она была пропущена безъ всякой борьбы, кромѣ того, что откусили начало.
   Статья о бюджетѣ также запрещена, а я ее давалъ предварительно на просмотръ Самарину, сердившемуся на цензоровъ, за то, что не либерально толкуютъ циркуляръ Министра на счетъ статей о бюджетѣ.-- Скажите, какими же соображеніями руководствоваться! Изъ Петербурга жалобы на цензуру со всѣхъ сторонъ.
   Первая передовая статья запрещена, какъ сказано въ бумагѣ, "по извѣщенію Начальника надъ ІІІ-мъ Отдѣленіемъ". Какимъ образомъ примѣшался тутъ Начальникъ III-го Отдѣленія?-- Не объяснено.
   Будьте увѣрены, что мнѣ самому надоѣла и опротивѣла эта борьба съ цензурой, и что я всячески стараюсь успокоить свое раздраженіе,-- хотя будущность Россія представляется мнѣ въ самыхъ черныхъ краскахъ. Правительство играетъ въ крупную игру и напрасно усиливаетъ массу раздраженія.
   Я думаю, нынѣшній No вы получите раньше обыкновеннаго, по случаю масляницы. Передовая статья -- объ Евреяхъ -- должна вамъ понравиться, Графиня,-- а Цензора ее такъ укутали ватой палліативныхъ фразъ, что кажется, не къ чему будетъ придраться. Статья, конечно, много потеряла. Я долженъ вамъ признаться, что не выношу ваты: она раздражаетъ мнѣ вожу страшнымъ образомъ: это истинно такъ.
   Тѣмъ не менѣе когда я писалъ статью, я думалъ объ васъ, Графиня, и хотѣлъ сдѣлать вамъ удовольствіе, поэтому жду отъ васъ похвальнаго листа за доброе поведеніе.
   Публику, можетъ быть, непріятно поразитъ или просто удивитъ -- мой споръ съ Кошелевымъ, и такое раздѣленіе въ лагерѣ. Но во 1-хъ споръ о вопросѣ не первостепенномъ; во 2-хъ -- онъ непремѣнно хотѣлъ напечатать мнѣ возраженіе, а мнѣ нельзя же было не отвѣчать. Это нисколько не нарушаетъ нашихъ хорошихъ отношеній.
   Обратите вниманіе на статью о Чехахъ въ имѣніи Князя Кочубея. Надѣюсь, что скандалъ, который она, можетъ быть, произведетъ, безопасенъ. Но вѣдь это дѣло скверное, и объ немъ трубятъ за границей.
   Въ этотъ No назначена была еще одна статья моя, въ Областной Отдѣлъ, но цензура послала ее къ Головнину. Я получилъ изъ Бѣлоруссіи, изъ одной и той же мѣстности, почти въ одинъ и тотъ же день, и отъ одного числа, два письма, оба подписанные: Бѣлоруссъ,-- но одинъ Русскій, другой Полякъ и Католикъ. Одинъ бранить Поляковъ, другой Русскихъ. Признавая этотъ фактъ разноголосицы въ высшей степени интереснымъ, я помѣстилъ оба письма подъ названіемъ: Два голоса изъ Бѣлоруссіи, и написалъ отвѣть Польскому письму. Цензора нашли письмо Поляка слишкомъ рѣзкимъ, и отправили всю эту статью къ Министру на запрещеніе! Потому что Головнинъ до сихъ поръ умѣлъ только запрещать. Скажите Стремоухову, что я постоянно получаю самыя печальныя извѣстія о Болгарскихъ переселенцахъ, вышедшихъ не изъ Молдавіи, а изъ Турціи. Правительство дѣлаетъ для нихъ много, но мѣсгное начальство воруетъ и тѣснитъ. Губернаторъ крымскій посылалъ противъ нихъ войска -- для укрощенія ропота.
   Я поручилъ доставить мнѣ самыя достовѣрныя данныя, и получивъ напечатаю громогласную статью. Надо оправдать Россію отъ гнусностей ея чиновнаго люда. Нѣтъ силъ больше терпѣть.
   Получилъ я письмецо отъ Анны Ѳеодоровны. Если успѣю, то буду отвѣчать ей по этой же почтѣ.-- Маменька и сестра Вѣра вамъ очень, очень кланяются.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   Вотъ и письмо къ Аннѣ Ѳеодоровнѣ. Я не знаю ея адреса, т. е. знаю, но не знаю, можно ли туда адресовать. Потрудитесь ей переслать.
   

41.

18 февраля 1862 г. Москва.

   Нынче прощенный день, и потому по Русскому обычаю, прошу у васъ прощенія, дорогая Графиня, во всѣхъ своихъ винахъ предъ вами. Вы, вѣрно, будете говѣть на первой недѣлѣ.. Дай Богъ вамъ исполнить это по желанію вашего сердца. Благодарю васъ за послѣднее ваше письмо. Видно, нѣкоторыя выраженія моей статьи задѣли самыя чувствительныя струны ваши, что вы, не смотря.на недостатокъ времени, написали мнѣ письмо въ три листочка. Но мнѣ кажется, на сей разъ вы не совсѣмъ правы. Дѣло въ томъ, что я нисколько не убѣжденъ, чтобъ мощи младенца въ Успенскомъ Соборѣ были мощи Царевича Димитрія, а не подложныя, какъ думала большая часть современниковъ. Историческая критика не только не рѣшила вопроса о томъ, что Борисъ былъ убійца, но даже сомнѣвается, точно ли убитъ былъ Димитрій или же самъ закололся. (Напр. статья моего брата о VIII т. Соловьева) Въ сочиненіи, напечатанномъ въ "Русской Бесѣдѣ" 1869 г. особымъ приложеніемъ (Русское Государство, рукопись XVII вѣка, найденная Безсоновымъ), положительно дѣлается упрекъ Василію Шуйскому за то, что онъ для политическихъ видовъ употреблялъ чувство вѣры, какъ средство и сочинилъ Св. Царевича. Замѣчательно, что эти мощи не прекратили появленіе новыхъ самозванцевъ, и не приводятся, какъ аргументъ въ грамотахъ -- послѣ времени Василія Шуйскаго. Съ теченіемъ времени все это забылось, и осталось одно, навязанное Царскимъ указомъ церкви преданіе. Церковь долго проклинала Бориса, какъ убійцу, -- но это не есть всенародное убѣжденіе.-- Затѣмъ, я нарочно, какъ и въ статьѣ объ Евреяхъ, опираюсь не на чувство религіозное, вообще не на чувство, не къ нему взываю, а опираюсь на начало справедливости, общее всѣмъ, взываю къ логикѣ и здравому смыслу: это убѣдительнѣе для тѣхъ, которые не поддаются увлеченіямъ религіознаго чувства. И въ тоже время, я, кажется, достаточно доказываю свои христіанскія убѣжденія. А если бы я въ этомъ случаѣ руководствовался вашими совѣтами, я бы никого не убѣдилъ въ справедливости своего требованія -- относительно городовъ и относительно Евреевъ. Затѣмъ прощайте и простите. Мнѣ же васъ прощать не въ чемъ. Маменька и сестра вамъ очень кланяются, а я прошу васъ засвидѣтельствовать вашему батюшкѣ мое глубочайшее уваженіе.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

42.

Пятница 28 февраля 1862 г. 8 часа ночи.

   Добрѣйшая Графиня. Пишу вамъ только для того, чтобъ поздравить васъ съ пріобщеніемъ Св. Таинъ.
   Въ будущемъ 20 No нѣтъ передовой статьи -- не пропустили. Была она объ "обязанностяхъ" дворянскихъ, и самая цензурная, по мнѣнію Тилярова, но Щербининъ былъ не въ духѣ и уперся. Я не позволилъ отсылать ее въ Петербургъ, чтобъ имѣть возможность переписать ее, исправить и вновь подать. Вообразите, что трехъ передовыхъ статей запрещенныхъ -- у меня нѣтъ копій: онѣ удержаны въ Петербургѣ, въ черновыхъ подлинникахъ.
   Впрочемъ, въ этомъ No идетъ интересная статья: два голоса изъ Бѣлоруссіи, съ моимъ отвѣтомъ. Напечатать "разрѣшено Государемъ съ выпускомъ нѣкоторыхъ строкъ и выраженій". Впрочемъ, цензурована очень либерально. Неужели Самимъ? Еслибъ Гиляровъ это процензуровалъ, я бы побоялся, чтобъ цензоръ не лишился мѣста. Прощайте, цѣлую вашу ручку.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

43.

1/2 Марта 1862 г.

   Дорогая графиня. Былъ нынче у меня Болгаринъ Петровичъ, съ вашимъ письмомъ. Болгарину, который, вмѣсто короткой Турецкой расправы, попалъ на длинную и долгую расправу Русскую, я помогу, какъ съумѣю, но письмо ваше доказываетъ, что вы не читаете "День", или не прочли 20 No, гдѣ протоколъ Славянскаго Комитета! Тамъ вы бы прочли и объ избраніи Ковалевскаго, которому, сверхъ того, послано офиціальное письмо и отчетъ. Кстати, посылаю вамъ отчетъ и протоколъ. Да сообщите адресъ Евграфа Петровича Ковалевскаго, и Егора Петровича.
   Получилъ еще письмецо отъ васъ и очень радъ, что статья моя: "Отвѣтъ Бѣлоруссу" вамъ понравилась.
   Въ 21 No передовая статья есть начало статей объ обществѣ. Первая половинка бьетъ прямо не только на нашихъ либераловъ въ родѣ Чичерина, но и повыше -- даже подлинныя выраженія Валуева, (о мажорномъ тонѣ), сказанныя имъ одному литератору. Вторая половина статьи, гдѣ я обвиненіе съ этихъ господъ перевожу на насъ самихъ, на общество, должна вамъ понравиться.
   Затѣмъ прошу васъ обратить вниманіе на "Палатскій споръ" и мое примѣчаніе, на статейку въ Областномъ отдѣлѣ: "Два рѣшенія" и мое примѣчаніе,-- на превосходную статью Гидьфердинга, на письмо Поляка въ Славянскомъ Отдѣлѣ.
   Правда ли, что у васъ въ Петербургѣ иначе не говорятъ, какъ le grand Чичеринъ? Я нахожу его весьма вреднымъ для общественнаго порядка, потому что отстаивая существующій порядокъ, онъ отстаиваетъ безпорядокъ и является чѣмъ то въ родѣ адвоката, avocat des causes perdues.

Прощайте, вашу ручку. Ив. Аксаковъ.

   

44.

9/10 Марта 1862 г.

   Дорогая Графиня. Отъ васъ что то не было письма на этой недѣлѣ. Видно -- нечего было и сообщать, къ тому же Петербургъ вѣрно занятъ исторіей съ Павловымъ. Очень нужно было Павлова ссылать! Какая ошибка снова, со стороны правительства. Михайловъ, Павловъ пожалованы правительствомъ въ герои, какъ иныхъ оно жалуетъ въ генералы. Но удивительный городъ Петербургъ. Носитель Петровской идеи, онъ есть передовой человѣкъ лжи -- правительственной и общественной, и въ этомъ отношеніи за нимъ Москвѣ не угнаться. Онъ можетъ и революцію произвести и объявить декретомъ, что нѣтъ Бога, а потомъ допустить его въ извѣстныхъ границахъ,-- все къ изумленію остальной Россіи. И нѣтъ никакой причины, чтобы этого не было, потому что груза у него нѣтъ никакого и корней въ народной почвѣ никакихъ! Какая жизнь кипитъ тамъ у васъ -- просто чудо! Настоящій Европейскій городъ! А между тѣмъ это жизнь сама по себѣ и для себя, а жизнь Россіи сама по себѣ.
   Но что всего забавнѣе, это то, что Правительство само устроило резонансъ для своихъ произвольныхъ дѣйствій, само хлопочетъ о возбужденіи негодованія! Милое правительство! Прежде бывало -- Богъ знаетъ когда дойдетъ вѣсть, что такого то взяли, сослали, и дойдетъ вѣсть сомнительная, тихохонько себѣ... А теперь у насъ есть Moniteur, поспѣшающій тотчасъ торжественно объявить, что правительство поступило вотъ такъ то противозаконно, вотъ такъ-то деспотически! Мало того -- чтобъ походить на Европу, Moniteur тотчасъ даетъ знать объ этомъ по телеграфу, такъ что мы имѣемъ удовольствіе сутками раньше узнавать въ Москвѣ, изъ телеграммъ, помѣщаемыхъ въ газетахъ, что вотъ-де въ "Сѣверной Почтѣ" напечатано о такомъ то нелѣпомъ распоряженіи правительственномъ. Телеграмма имѣетъ возбудительное свойство, и благодаря ей я Moniteur'у всякая подобная мѣра правительственная имѣетъ великолѣпный резонансъ! Вотъ значить аллюры либеральныя при прежнемъ произволѣ! Ходила бы баба себѣ въ сарафанѣ -- ну и ничего, а какъ надѣнетъ Парижское платье, да кринолинъ, ну и видно -- какова у ней талія, и смѣшно!
   Въ этомъ No (22) моя передовая статья такого рода, что большинству публики покажется скучною и непонятною. Анна Ѳеодоровна назоветъ меня нѣмцемъ, вашъ батюшка, вѣроятно, задремлетъ, если вы станете ее читать ему послѣ обѣда, но вы все таки прочтите. Эта статья ведетъ за собою цѣлый рядъ статей, по моему мнѣнію, довольно важныхъ, развивающихъ цѣлое новое ученіе объ обществѣ; къ какой степени онѣ мнѣ удались -- это другой вопросъ. И такъ вы все же прочтите и напишите мнѣ ваше мнѣніе. Съ Петроньевичемъ нянчился. Онъ не интересенъ. Были у меня Чехи. Одинъ изъ нихъ очень уменъ и очень мнѣ нравится. Прощайте, жму вашу ручку.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

45.

15/16 Марта 1862.

   Ну вотъ и дождались мы чего-то по цензурной части, дорогая Антонина Димитріевна, но это "чего-то" далеко не удовлетворительно. Впрочемъ, хорошо то, что Буткова цензура дѣлается необязательною, что частныя министерскія цензуры уничтожаются, и что Министерство Иностранныхъ Дѣлъ отнынѣ не солидарно съ политическими мнѣніями газетъ и журналовъ, Только подозрительны эти оговорки: "въ сомнительныхъ случаяхъ": это лазейка, въ которую можетъ вернуться старый порядокъ.-- Теперь вся сила въ томъ, какъ организуетъ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ свое наблюденіе за литературой Вѣроятно Валуевъ захочетъ, à la Persigny, устроить Bureau и при немъ своего La Gueronnière,-- и это будетъ худо. Бюро, особенно на первыхъ порахъ, станетъ непремѣнно напоминать о своемъ существованіи и заявлять усердіе.
   Впрочемъ, все таки хорошо, что рогъ старому врагу человѣческаго общества, цензурѣ, надломанъ, авось и совсѣмъ сломится.
   Отвѣтъ Князя Кочубея я перепечатываю, съ своимъ примѣчаніемъ. Отвѣтъ совершенно неудовлетворительный. Такой отвѣть Кочубей могъ бы написать на другой день выхода моей статьи, а не черезъ три недѣли! Но видно, собранныя имъ свѣденія (вѣдь онъ выписывалъ управляющаго) таковы, что лучше отозваться незнаніемъ, съ тѣмъ, чтобы потомъ формальнымъ слѣдствіемъ изгладить всѣ слѣды истины. Дѣло въ томъ, что Кочубей заключилъ контрактъ съ Левинсономъ, а Левинсонъ отъ себя отдѣльные контракты съ Чехами. Левинсонъ мошенникъ, и дѣйствуя именемъ Кочубея, надулъ Чеховъ, не далъ имъ денегъ на дорогу, и проч. и проч. Чѣмъ же виноваты чехи, что они повѣрили уполномоченному Кочубея. Кочубею слѣдовало бы, удовлетворивъ Чеховъ, взыскивать свои убытки потомъ съ Левинсона, а не возмѣщать ихъ на чехахъ и взыскивать съ нихъ деньги, которыя Левинсонъ совсѣмъ не платилъ! Нѣтъ, c'est louche. Я отвѣчаю чрезвычайно учтиво и не вхожу въ большія подробности, но, кажется, отвѣчаю ловко.-- Напрасно вы, Графиня, такъ легко смутились нападеніями на меня за эту статью. Князь Кочубей имѣетъ скверную репутацію; его исторія съ Зальцманомъ извѣстна всѣмъ; я жилъ въ Полтавѣ и тоже кое-что знаю про его управленіе, а о брагѣ его князѣ Михаилѣ, хотѣвшемъ украсть у крестьянъ землю, купленную ими на ихъ деньги, Самарское дворянство сдѣлало постановленіе, въ силу котораго Государь заставилъ Кочубея отдать землю. Вотъ они каковы. Этого достаточно, чтобъ повѣрить обвиненію. Еслибъ оно касалось человѣка не запятнаннаго, я бы можетъ быть не рѣшился напечатать. Но Кочубей.... Другое мое побужденіе было то, что дѣло это огласилось за границей и служитъ въ Чехіи, и безъ того ругающей насъ въ Чешскихъ журналахъ, поводомъ къ пущему посрамленію Россіи. Теперь по крайней мѣрѣ, чехи увидятъ, что это случай частный, и что у насъ есть какъ будто и правосудіе! Мы-то знаемъ, что его нѣтъ вовсе, но пусть они думаютъ!
   А ужъ вамъ показалось, что Кочубей и правъ! Если вы меня можете обвинять въ томъ, что главнымъ моимъ побужденіемъ къ нападенію было то, что онъ Князь,-- такъ я скажу, что главнымъ поводомъ къ защитѣ Кочубея служить и вамъ то, что онъ Князь. Какъ можно обезславить Князя! Еслибъ это былъ Сидоровъ, 14 класса чиновникъ, такъ куда бы ни шло!-- Въ васъ, конечно, подобный мотивъ не живетъ, но вы увлекаетесь настроеніемъ Петербургскаго общества.
   Читаете ли вы мой "День"? Что-то мнѣ сдается, что нѣтъ. Прочтите-ка непремѣнно письма о Чехіи -- и изъ Рагузы. Въ Черногоріи издается газета: "Орлиный криптъ", т. е. утесъ! Напишу непремѣнно статью о Черногоріи.
   Забавно, что вчера я получилъ статью (по крестьянскому вопросу) отъ В. В. Кочубея, роднаго брата жены Князя Льва. Я ихъ рядышкомъ и поставилъ. Статья В. Кочубея не дурна. И такъ одинъ Кочубей является моимъ сотрудникомъ, другой -- моимъ противникомъ. Это презабавно и разобьетъ родственную коалицію! Они вѣрно побранятся за это. Къ тому же статья Кочубея противъ мѣры, предложенной Валуевымъ, а Валуевъ защитникъ Льва Кочубея.
   Прощайте, будьте здоровы. Какъ здоровье вашего батюшки?
   Маменька и сестра вамъ очень кланяются.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   
   Передовая статья 23 No покажется вамъ скучною, въ ней нѣтъ ничего пикантнаго. Я все развиваю свою теорію объ обществѣ. Это цѣлый traité sur la société.
   

46.

29/30 Марта 1862 г.

   Я такъ давно не имѣю о васъ извѣстій, дорогая Графиня, что это меня очень безпокоить -- относительно вашего батюшки. Я и самъ по этому случаю не хотѣлъ безпокоить васъ своими письмами. Теперь же прошу васъ только поручить кому нибудь увѣдомить меня о вашемъ отцѣ и васъ самихъ. Попросите о томъ Евгенію Сергѣевну.-- Такъ какъ теперь вамъ не до меня, то я и не стану вамъ писать о своей газетѣ. Впрочемъ, ничего особеннаго нѣтъ. Дай Богъ Графу выздоровѣть, а вамъ поскорѣе утѣшиться, ободриться и самой не хворать. Жду тѣмъ или другимъ путемъ отъ васъ или объ васъ извѣстій.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

47.

7 (?) Апрѣля 1862.

   Дорогая Графиня! Нынче утромъ послалъ къ вамъ письмо, а послѣ обѣда получилъ отъ васъ письмецо. Слава Богу, что слухи о болѣзни Графа оказались преувеличенными. 26 No Дня выходить безъ передовой статьи. Тутъ ужъ я рѣшительно не виноватъ. Я весь отдался развитію моей мысли объ обществѣ: въ моей головѣ сложился цѣлый серьезный трактатъ объ этомъ вопросѣ, и не обращая вниманія на публику, для которой эти статьи должны казаться скучными, оставался строго вѣренъ своей задачѣ. И вдругъ Щербининъ заупрямился, нашелъ статью революціонною! Я тотчасъ же тутъ написалъ протестъ, и статья, вмѣстѣ съ протестомъ въ Четвергъ отправилась къ Головнину, къ которому сверхъ того я написалъ письмо. Надѣюсь, что Головнинъ возвратитъ мнѣ статью въ Воскресенье.-- Въ 25 No обратите вниманіе на статью о Талмудѣ. Очень замѣчательно, но замѣчательнѣе всего, что прислано изъ Бугульмы, и кто этотъ Александровъ -- неизвѣстно {Позднѣе оказалось, что Александровъ -- былъ никто иной какъ двоюродный братъ И. С. Аксакова, Александръ Николаевичъ Аксаковъ, извѣстный нынѣ какъ горячій сторонникъ изслѣдованія медіумическихъ явленій, признаваемыхъ имъ за реальныя.}! Чудныя дѣла въ Россіи! Вотъ куда ученость, умъ, направленіе Славянофильское vont se nicher! Прочтите также мое примѣчаніе къ письму изъ города Бѣлаго, и замѣтку въ Смѣси объ Александрѣ Замойскомъ. Это важное пріобрѣтеніе въ журналистикѣ: постепенно разширяя ея предѣлы, мы будемъ дѣлать запросы Правительству. На статейку мою въ 24 No о цензурѣ "Сѣверная Почта" отвѣчала въ 69 No: отбивается руками и ногами отъ офиціальности, какъ будто отъ чего-то постыднаго и позорнаго. Я этимъ воспользуюсь. Прочтите, сдѣлайте милость.
   Маменька показывала мнѣ полученныя ею отъ васъ "мечты" и вполнѣ имъ сочувствуя, предлагала напечатать -- хоть что нибудь. Но такой злой насмѣшки надъ архіереемъ, какъ ваша, я не могу себѣ дозволить.
   Прощайте, 26 No выпущу въ Среду на Страстной, и потомъ до Вторника Ѳоминой. 26 NoNo -- это вѣдь полгода.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   
   На второй половинѣ Страстной буду говѣть и заранѣе прошу прощенія.
   

47.

9 Апрѣля 1862 г. Москва.

   Любезнѣйшая Графиня. Это письмо придетъ къ Пятницѣ, какъ разъ къ вашей Пятницѣ, какъ разъ къ вашей исповѣди, вы вѣроятно съ утра уже плачете о своихъ грѣхахъ, большею частью вымышленныхъ, а о настоящихъ-то и забываете. Позвольте вамъ напомнить. Грѣхъ вашъ состоитъ во 1-хъ въ томъ, что вы не понимаете нашего ученія и моихъ статей о внутренней правдѣ, и не понимаете не потому, чтобъ были неспособны понять: тогда бы грѣха не было; во 2-хъ въ томъ, что вы не достаточно оцѣнили важность содержанія моихъ статей въ 22, 23 и особенно въ 24 No, и не интересуетесь продолженіемъ; въ 3-хъ -- что вы не только хладнокровно повторяете нелѣпость толкованія даннаго моей передовой статьѣ, задержанной въ Петербургѣ, mais que vous avez l'air d'y croire -- вотъ что дурно. Статья ультраконсервативная. Въ 4-хъ -- что вы не довольно сердитесь на стѣсненіе моей литературной дѣятельности.
   Въ одно время съ этимъ письмомъ получите вы и 26 No Дня. 26 нумеръ -- эта мое Преполовеніе! Ровно половина годичной пропорціи нумеровъ.
   Передовой статьи нѣтъ: я ждалъ возвращенія посланной въ Петербургъ -- вѣдь я прерванъ былъ на полусловѣ. Самыя интересныя статьи -- это объ изгнаніи Русскихъ поданныхъ изъ Турціи съ моимъ примѣчаніемъ, мой отвѣтъ "Сѣверной Почтѣ" и по поводу Александра Замойскаго. Не лишена интереса статья Юзефовича, а также и Юркевича (Педагогическія затрудненія).
   Что это за циркуляръ Турецкаго правительства? Знаете ли, что это почти преграждаетъ болгарамъ воспитаніе въ Россіи. Воспитавшись въ Москвѣ, они могутъ учительствовать въ Болгаріи только какъ русскіе поданные, въ противномъ случаѣ подвергнулся участи Милодиновыхъ. Еслибъ Константинъ Милодиновъ принялъ Русское подданство, его бы не отравили въ тюрьмѣ. Вотъ до какого позора мы дожили! Обратите вниманіе кого слѣдуетъ на эту статью.
   Желаю вамъ и вашему батюшкѣ встрѣтить мирно и радостно Свѣтлый Праздникъ.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

48.

10 Апрѣля 1862. г. Москва.

   Христосъ Воскресе, любезнѣйшая Графиня. Поздравляю васъ и Вашего батюшку со Свѣтлымъ Праздникомъ., Какъ то вы его встрѣтили? Надѣюсь получить отъ васъ скоро добрыя вѣсти о здоровьѣ Графа и вашемъ. Первые дни Святой Недѣли вы вѣроятно отдали суетѣ, какъ и слѣдуетъ, а на второй половинѣ недѣли вѣрно вспомните и насъ, вашихъ друзей. Скажите, правда ли, что пишутъ въ le Nord о томъ, будто Графъ ѣдетъ за границу, что на его мѣсто покуда Великій Князь Константинъ Николаевичъ, и что къ 26 Августа Государственный Совѣть перерядится въ Верховную Земскую Думу? Такой маскарадъ кажется весьма.возможенъ, въ наше время и въ Петербургѣ. Вѣроятно учредится и чинъ: оберъ-гофъ-бояринъ.
   Я получилъ офиціальное увѣдомленіе отъ Головнина, что "статья моя будетъ представлена Государю, и потому отвѣтъ послѣдуетъ не скоро". Можно заранѣе предвидѣть отвѣтъ, судя по тому толкованію, которое даетъ Головнинъ моей статьѣ, и которое вы мнѣ сообщили въ послѣднемъ вашемъ письмѣ. Признаюсь -- утруждать Государя цензорованіемъ статей и сваливать на него съ себя отвѣтственность -- по моему мнѣнію -- просто безнравственно! Какой же Государь цензоръ? Каково же ему читать статью безъ начала и конца, не зная ея связи, съ другими статьями и съ цѣлымъ порядкомъ идей, ему совершенно чуждыхъ? Просто безобразно и безнравственно! И это въ то время, когда съ такой помпой возвѣщаютъ о преобразованіи цензуры!-- Очень я сердитъ на Щербинина: онъ виновникъ всего этого, и настоялъ на отсылку статьи въ Петербургъ, вопреки мнѣнію другихъ цензоровъ. Мы рѣшительно не понимали, зачѣмъ и почему, но видно -- у Щербинина есть дальновидность глупости, недоступная неглупому смертному. Какъ рыбакъ рыбака далеко въ плесѣ видитъ, такъ и дуракъ дурака далеко видитъ, чуетъ и понимаетъ. У нихъ своя логика, не наша, которую намъ никогда не понять.
   Я долженъ на Ѳоминой недѣлѣ выпустить два нумера, а потому долженъ на этой (Святой) недѣлѣ написать двѣ передовыхъ статьи. Не знаю, какъ и быть. Переходить къ другой матеріи, не окончивъ трактата объ обществѣ, такъ заинтересовавшаго большинство моихъ читателей,-- странно, да и не хотѣлось бы, а продолжать, когда нарушенъ такъ глупо и нагло логическій ходъ изложенія, когда вырвана середина, очень неудобно.
   Ну что же вы ни слова мнѣ не скажете объ изгнаніи изъ Турціи Русскихъ подданныхъ?
   Прощайте покуда. Хочу писать Аннѣ Ѳеодоровнѣ.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

49.

Понедѣльникъ, 16 Апрѣля, 1862 г.

   Во истину воскресе, дорогая Графиня. Что это какія грустныя извѣстія вы о себѣ даете! Очень жаль васъ, тѣмъ болѣе жаль, что вы никогда и не жалуетесь. Авось либо съ наступленіемъ тепла и батюшки вашего здоровье поправится, и летучій вашъ ревматизмъ улетитъ. Не какъ вы добры, что написали мнѣ письмо, не смотря на больную руку! Благодарю васъ.-- Передайте, прошу, прилагаемое письмо Аннѣ Ѳеодоровнѣ.
   Я всею душою благодаренъ моему новому цензору. Онъ оказываетъ замѣчательныя цензорскія способности, что даже возбудило зависть Московскихъ цензоровъ. Но говоря серьезно -- онъ поступилъ очень добросовѣстно: оставилъ много мыслей, которымъ сочувствовать никакъ не можетъ, и смягчилъ только выраженія. Къ сожалѣнію, онъ вычеркнулъ нѣсколько фразъ, которыя уже были напечатаны въ одномъ изъ предшествовавшихъ нумеровъ и приведены мною оттуда. Вычеркнулъ также одно мѣсто, взятое изъ статьи, напечатанной въ "Русской Бесѣдѣ" въ 1856 году. Наконецъ въ одномъ мѣстѣ оставлена голова фразы, существительное, а глаголъ зачеркнуть! Выходила безсмыслица! Я долженъ былъ приставить новый хвостъ, -- и этотъ ничтожный хвостикъ задалъ много работы Щербинину. Прибавить что-нибудь, послѣ верховной цензуры -- вѣдь это дерзость! Такъ оставить -- еще хуже: всѣ будутъ знать, откуда и отчего безсмыслица! Мяли, мяли этотъ хвостъ и приставили къ львиной головѣ хвостъ овечій. Вообще статья очень потеряла.
   Но я все же искренно благодаренъ моему цензору за то, что пропустилъ, и пропустилъ, съ его точки зрѣнія, много: это даетъ мнѣ возможность продолжать мои статьи.-- А вѣдь Головнинъ уже всѣмъ объявлялъ, что статья пропущена не будетъ! Щербининъ ужасно сердится: "это съ его стороны (т. е. со стороны Цензора) непослѣдовательно: мнѣ сдѣлалъ выговоръ за статью 13 No, а самъ пропускаетъ. Это я ему скажу, когда увижу!"
   Теперь для меня вопросъ: какъ поступятъ они съ продолженіемъ: неужели опять будутъ посылать? Этотъ вопросъ рѣшится послѣ завтра, въ Среду (Цензурный Комитетъ) для передовой статьи 28 No. Есть много основаній предполагать, что пошлютъ: "Ну такъ пусть цензуруетъ, благо охота есть! Мы ужъ съ толку сбились совсѣмъ!"
   У меня для 27 No были назначены стихи, довольно невинные, Константина Сергѣевича. Они рѣшили послать въ Петербургъ, но я не согласился и взялъ ихъ назадъ. Ради стиховъ не стоило утруждать вниманіе Петербургскаго Цензора.
   27 No выходитъ, какъ объявлено было, 17 Апрѣля, т. е. завтра, а 28 No -- 21 Апрѣля. Вы его получите въ одно время съ письмомъ. No не дуренъ. Статья отъ Редакціи, по поводу писемъ, получаемыхъ въ Редакціи "Дня" изъ Польши и Западной Россіи,-- писана Елагинымъ.
   Что же вы намѣрены дѣлать съ собою нынѣшнимъ лѣтомъ? Какъ и гдѣ располагаете провести его?
   Прощайте, цѣлую ручку вашу.

Вашъ Ив. Аксаковъ.

   

60.

19/20 Апр. 1862 г. Москва. Четвергъ/Пятница.

   Я очень радъ, добрая Графиня, что вашему батюшкѣ лучше, но очень жалѣю, что вы уѣзжаете за границу,-- жалѣю эгоистически; мнѣ не будетъ доставать васъ въ Петербургѣ, некому будетъ меня еженедѣльно бранить, некому будетъ мнѣ еженедѣльно рапортовать: и то и другое было мнѣ очень пріятно. Когда же вы ѣдете? Знаете у меня есть также замыселъ: взять у публики отпускъ на два самыхъ жаркихъ мѣсяца. У меня годъ начался 16 Октября и кончается 16 Октября. Это во многихъ отношеніяхъ очень неудобно. Во 1-хъ -- публика все сбивается, воображаетъ, что это два года изданія -- 1861 и 1862; подписчики присылаютъ деньги за два года, которыя имъ приходится отсылать, и проч.; во 2-хъ -- подписчики должны подписываться на мою газету спеціально, особо, а не разомъ вмѣстѣ съ подпискою на прочіе журналы, какъ они привыкли дѣлать. И проч. и проч.-- Продолжить изданіе до 1 Января, т. е. подарить подписчикамъ еще 2 1/2 мѣсяца, я не имѣю возможности. Если бы у меня было подписчиковъ за 6000, я бы это сдѣлалъ, но у меня съ небольшимъ 3000; это покрываетъ расходы, но не на столько даетъ выгоды, что бы можно было подарить 12 нумеровъ даромъ.-- Я и хотѣлъ бы предложить подписчикамъ такую сдѣлку: съ 16 Іюня по 16 Августа не выпускать нумеровъ: въ это жаркое время всѣ разъѣзжаются, занимаются хозяйствомъ, никто ничего не читаетъ. Вѣдь у насъ съ прекращеніемъ зимняго сезона, и сезона Итальянской оперы, кончается и сезонъ общественныхъ интересовъ! Взамѣнъ этихъ мѣсяцевъ -- я бы продолжилъ изданіе съ 16 Октября no 1 Января, подаривъ лишнихъ 2 недѣли или 2 нумера Какъ вы объ этомъ думаете? А самъ бы я отдохнулъ, устроился бы на продолженіе изданія лучше, чѣмъ до сихъ поръ, перемѣнилъ бы квартиру (что необходимо), а можетъ быть, съѣздилъ бы въ имѣніе....
   Въ 26 No было публиковано мною, что на Святой недѣлѣ No не будетъ, а на Ѳоминой будетъ два. Я такъ и сдѣлалъ. 27 No у васъ. Тутъ очень хорошъ отвѣтъ Редакціи по поводу писемъ изъ Польши, писанный Елагинымъ.-- 28 No выйдетъ въ эту же Субботу, но вообразите -- примѣръ благосклонности Петербургскаго Цензора производитъ на здѣшнихъ цензоровъ совершенно обратное дѣйствіе! Мнѣ не пропустили пяти статей для этого No, и всѣ отправлены въ Петербургъ. Не пропустили передовой статьи: продолженіе исторіи Земства отъ Іоанна до Петра,-- на томъ основаніи, что уже не деликатно и дерзко цензуровать здѣсь продолженіе, когда начало подвергалось Цензурѣ тамъ, въ верху! А мнѣ кажется, не деликатно утруждать вниманіе Государя по напрасну! Затѣмъ не пропустили двухъ писемъ изъ Литвы, Польскихъ, не смотря на мои къ нимъ примѣчанія, писемъ -- совершенно невинныхъ. Наконецъ, не пропустили моего примѣчанія къ статьѣ, помѣщенной въ этомъ 28 No, статьѣ въ высшей степени интересной, о дворянинѣ Кравковѣ, судимомъ и заточенномъ при Екатеринѣ II за старообрядчество. Прошу васъ непремѣнно прочесть эту статью. Не знаю, пошлетъ ли Щербининъ это примѣчаніе въ Петербургъ. Я объявилъ, что если Цензура здѣсь не пропустить, то я беру его назадъ.-- но Щербининъ такъ возмутился моей этой замѣткой, что рѣшилъ не отдавать мнѣ ее, а представить въ Петербургъ, не для цензуры, а при особомъ письмѣ, какъ образецъ направленія и убѣжденій редактора, словомъ, въ видѣ доноса. Дѣйствительно, замѣтка написана горячо и съ употребленіемъ нѣкоторыхъ выраженій, помѣщенныхъ мною для того, что бы цензура, вычеркнувъ ихъ и успокоивъ этимъ свою совѣсть, пропустила мнѣ остальное. Я велѣлъ сказать Щербинину, что если онъ хочетъ посылать, то пусть подождетъ, когда выйдетъ Ли, потому что эта замѣтка можетъ быть понятна только по прочтеніи статьи о Бравковѣ. Кажется, онъ и отложилъ отсылку статьи до Субботы, а можетъ быть и совсѣмъ отложить.-- Что касается до б піэсы, то тутъ вышло что-то странное. Еще на Свѣтлой недѣлѣ, назначивъ для 27 No, одно изъ стихотвореній моего брата, писанное въ 1847 году къ покойному же Н. Д. Свербееву, я послалъ его (безъ подписи автора) къ Гилярову, который, не рѣшившись его пропустить подъ одной своей отвѣтственностью, отослалъ его на просмотръ къ Щербинину. Щербининъ рѣшилъ -- послать въ Петербургъ. Это у нихъ сдѣлалось теперь просто привычкой! Когда я узналъ объ этомъ, я тотчасъ же написалъ чтобъ стиховъ не посылали, что я не хочу безпокоить вниманіе Государя такими, сравнительно, пустяками, потому что оно мнѣ нужно для серьезныхъ статей. Но на Святой недѣлѣ не было засѣданій Цензурнаго Комитета, Гиляровъ не успѣлъ увѣдомить объ этомъ Щербинина и тотъ отправилъ къ Головнину стихи. Въ понедѣльникъ же на этой недѣлѣ, слѣдовательно, дня черезъ три, пришла отъ Головнина бумага къ Щербинину что стихи не могутъ быть дозволены въ печати: мнѣ было досадно, что ихъ посылали въ Петербургъ (мало ли что я могу давать на просмотръ цензору), но я радъ былъ, что Головнинъ не пропустилъ ихъ собственною властью, т. е. не понесъ ихъ къ Государю.-- Нынче же (въ Четвергъ вечеромъ), часа два тому назадъ, привозитъ мнѣ Гиляровъ встревоженную записку къ нему Щербинину въ которой онъ увѣдомляетъ, что получилъ сейчасъ отъ Головнина бумагу: Головнинъ пишетъ, что Государь Императоръ желаетъ знать имя автора стиховъ, начинающихся такъ-то (именно этихъ самыхъ). Я тотчасъ же далъ отвѣть.-- Это что-то очень странно. Какая нужда была Головнину, запретивши стихи и давши знать объ этомъ, носить ихъ къ Государю? Ему не было надобности разрѣшать свое недоумѣніе, потому что онъ уже порѣшилъ его, запретивши стихи. Съ чѣмъ же онъ шелъ? Съ доносомъ, съ желаніемъ вооружить противъ меня Государя? Я надѣюсь, что отвѣтъ, что стихотвореніе писано въ 1847 г.-- его успокоитъ.
   Въ нынѣшнемъ No обращаю особенное ваше вниманіе на Областной отдѣлъ. Онъ весь очень хорошъ.
   Въ Славянскомъ отдѣлѣ, нынѣшній разъ, я не успѣлъ помѣстить свѣдѣній о Черногоріи и Герцеговинѣ, но въ будущемъ No будетъ вѣроятно моя статья объ этомъ предметѣ. Но вы напрасно обвиняете насъ въ равнодушіи къ Славянскому дѣлу.-- Вѣдь у насъ идетъ своя борьба, не хуже Герцеговинской. Я самъ Вукаловичъ! у меня своя Порта, свой Омеръ-Паша въ лицѣ Цензурнаго Комитета или Головнина, я самъ уже б-ый годъ въ качествѣ Редактора "Бесѣды", "Паруса", "Дня", ратую за свободу и независимость слова отъ угнетенія иноплеменныхъ -- т. е. Петербурга. Вниманіе Русскаго общества естественно устремляется на самые чувствительные, т. е. внутренніе вопросы. А вы въ отношеніи меня разыгрываете роль Россіи или Русскихъ консуловъ относительно Вукаловича и Черногоріи: сочувствіе искреннее есть, и есть въ то же время постоянное желаніе: примирить -- Герцеговинца съ Туркомъ; вы также все заводите переговоры и совѣтуете не раздражать Порту! Предоставляю вамъ самой, добрая Графиня, продолжать сравненіе....
   Я хочу, впрочемъ, сдѣлать воззваніе къ Русской публикѣ и устроить явный комитетъ, въ родѣ Комитета въ Генуѣ для Гарибальди,-- въ пользу Герцеговинскаго дѣла и Вукаловича. Мы частные люди. Это дѣлаетъ общество, а не правительство.
   Прощайте. Будьте здоровы. Прошу васъ засвидѣтельствовать Графу мое глубочайшее уваженіе.

Весь вашъ Ив. Аксаковъ.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru