Аксаков Иван Сергеевич
О различии между сказками и песнями русскими

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
КОНСТАНТИНА СЕРГѢЕВИЧА
АКСАКОВА.

   

ТОМЪ І.

изданныя подъ редакціей
И. С. АКСАКОВА.

   

МОСКВА.
Въ типографіи П. Бахметева.
1861.

   

О РАЗЛИЧІИ МЕЖДУ СКАЗКАМИ И ПѢСНЯМИ РУССКИМИ. (1)

(По поводу одной статьи).

(1) Напечатано въ 153 No Моск. Вѣдом. 1852 года. Пр. Изд.

   Въ 21 No Москвитянина 1852 года помѣщена занимательная статья г. Шепинга, объ Иванѣ царевичѣ. Мы вполнѣ уважаемъ постоянное трудолюбіе автора, и это самое заставляетъ васъ высказать ему наше мнѣніе со всею откровенностью.
   Г. Шепингъ, какъ видно изъ самаго заглавія статьи, считаетъ Ивана царевича народнымъ Русскимъ богатыремъ. Имя Ивана царевича принимаетъ здѣсь г. Шепингъ за общее родовое имя разныхъ Ивановъ, о которыхъ много сказокъ въ народѣ. Но только въ одной сказкѣ (сколько намъ извѣстно) названъ Иванъ богатыремъ; въ остальныхъ же онъ богатыремъ не называется и не изображается; онъ -- просто любимецъ тайныхъ чародѣйныхъ силъ, ему помогающихъ. Въ сказкѣ же, гдѣ названъ онъ Русскимъ богатыремъ, ничего особенно народнаго въ немъ по является,-- Впрочемъ не объ этомъ хотимъ мы поговорить.
   Г. авторъ далѣе сравниваетъ Ивана царевича и находитъ сходство въ немъ съ лицами пѣсенъ Владиміровыхъ: съ Иваномъ, гостинымъ сыномъ, съ Иваномъ Годиновичемъ, съ богатырями Ильею, Добрыней и пр.-- Находя въ пѣсняхъ о первыхъ двухъ лицахъ общій характеръ Ивановскихъ сказокъ, г. авторъ говоритъ:
   Хотя въ нашихъ эпическихъ пѣсняхъ и не упоминается нигдѣ объ Иванѣ царевичѣ, тѣмъ не менѣе мы найдемъ много сходнаго съ нашимъ преданіемъ въ личности и дѣйствіяхъ Алеши Поповича и Добрыни Никитича и въ особенности (?) Дуная Ивановича и Ильи Муромца, быть можетъ, потому именно, что они оба Ивановичи (стр. 23).
   Мы, напротивъ, здѣсь никакого сходства ни въ чемъ и нисколько не находимъ.
   Ошибка автора произошла, кажется, отъ взгляда его на сказки и пѣсни; по его мнѣнію, "почти положительно сказать можно, что подлинно Русскія простонародныя сказки входили нѣкогда въ составъ нашихъ эпическихъ пѣсенъ" и проч. (стр. 20). Разницу между сказками и пѣснями считаетъ онъ дѣломъ времени, изустнаго преданія, личнаго произвола разскащика, и т. д. (стр. 21).
   Мы несогласны съ этимъ.
   Между сказками и пѣснями, по нашему мнѣнію, лежитъ рѣзкая черта. Сказка и пѣсня различны изначала. Это различіе уставилъ самъ народъ, и намъ всего лучше прямо принять то раздѣленіе, которое онъ сдѣлалъ въ своей литературѣ. Сказка -- складка (вымыселъ), а пѣсня -- быль, говорить народъ, и слова его имѣютъ смыслъ глубокій, который объясняется, какъ скоро обратимъ вниманіе на пѣсню и сказку.
   Предметъ пѣсни или религіозный (стихи), или народный: народныя событія, историческая и бытовая жизнь; или частный: событіе и чувство личное. Все это -- быль. Пѣвца и сочинителя въ пѣснѣ не слышно. Иногда попадается въ ней припѣвъ, гдѣ поющій обращается къ слушателю: "здравствуй хозяинъ съ хозяюшкою" и пр.; но это не измѣняетъ дѣла. Припѣвъ уже не пѣсня; онъ является по окончаніи пѣсни; въ немъ спѣвшій пѣсню обращается къ слушателямъ обыкновенію за наградой. Намъ скажутъ, можетъ быть, что въ пѣсняхъ эпическихъ повѣствуются невѣроятныя дѣла, но они повѣствуются, какъ дѣла, бывшія дѣйствительно, былыя (отсюда и слова быль (фактъ) и былина).
   Совсѣмъ другое сказки. Съ самыхъ первыхъ словъ дается знать, что это вымыселъ. Сказки безпрестанно сама называетъ себя сказкою; она даже начинается обыкновенно такими словами: "Начинается сказка отъ сивки отъ бурки, отъ вѣщей коурки, отъ богатырскаго посвисту, отъ молодецкаго поѣзду." Нѣсколько разъ повторяется въ теченіи сказки: "скоро сказка сказывается, не скоро дѣло дѣлается." Разскащикъ слышенъ постоянно; постоянно предъ нимъ слушатель; постоянно слышна даже какая-то затаенная шутка надъ всѣмъ разсказомъ, шутка, которая наконецъ проявляется въ окончаніи сказки, обыкновенно при описанія пира, гдѣ разскащикъ, обращаясь прямо къ себѣ, говоритъ: "Я тамъ былъ, медъ пилъ, по усамъ текло, а въ ротъ не попало."
   Такъ сказываются сказки, даже и теперь; таковъ ихъ настоящій видъ. Печать отчасти измѣнила ихъ, но не изгладила основнаго общаго ихъ характера.
   Къ сказкѣ, кажется, преимущественно должна относиться пословица: красно поле рожью, а рѣчь ложью (вымысломъ).
   Изъ этого же значенія пѣсни, какъ были, и сказки, какъ вымысла, выходитъ, что само содержаніе сказокъ, мѣсто дѣйствія и лица -- существенно различны отъ пѣсенъ. Въ пѣсняхъ географія можетъ быть плоха, во это происходитъ отъ незнанія. Въ сказкѣ, очень сознательно, разскащикъ нарушаетъ всѣ предѣлы времени я пространства, говоритъ о тридесятомъ царствѣ, о небывалыхъ странахъ и всякихъ диковинкахъ. Отсюда выходитъ также, что содержаніе эпическихъ пѣсенъ народа -- всегда лица или событія его народной жизни. Пѣсни -- всегда народны. Сказка же, напротивъ, уходитъ въ чужіе края, и, какъ вымыселъ, носится гдѣ угодно. Значеніе вымысла даетъ возможность пользоваться чужою фантазіею, и потому многія изъ сказокъ зашли къ намъ цѣликомъ изъ чужихъ краевъ (наиболѣе съ востока); иныя переиначены по своему, и почта всѣ говорятъ о странахъ чуждыхъ. Само собою разумѣется, что самое наложеніе, слогъ народныхъ Русскихъ сказокъ принадлежитъ Русскому человѣку; что если, въ своихъ сказкахъ, народъ не всегда самъ выдумщикъ, то всегда разскащикъ; что и чужое, переиначивая его или нѣтъ, разсказываетъ онъ по своему; и это-то изложеніе придаетъ сказкѣ народный характеръ и цѣну, независимо отъ ея содержанія. Въ какой же мѣрѣ самое содержаніе той или другой сказки выраженъ народный духъ,-- это уже особый, очень важный и занимательный вопросъ, рѣшаемый при разсматриваніи самихъ сказокъ.
   Какъ на различіе между пѣснями и сказками, можно также указать на элементъ волшебный. Въ сказкахъ онъ постоянно присутствуетъ, и почти всѣ герои сказокъ находятъ себѣ опору помощь въ волшебствѣ и волшебникахъ. Въ пѣсняхъ хотя нельзя не признать чародѣйственнаго элемента, но онъ всегда на враждебной сторонѣ, противенъ Русскому духу, и богатыри Русскіе не только не почерпаютъ въ немъ силъ, но постоянно ведутъ съ нимъ бой, прибѣгая съ молитвою къ одному Богу. Правда, есть пѣсня о Волхвѣ; но это преданіе (а не вымыселъ) о древнемъ сильномъ чародѣѣ, который самъ герой пѣсни, и стоятъ совершенно одиноко между всѣми богатырями старины, глубже всѣхъ уходя въ древность; слѣдовательно эта пѣсня составлять исключеніе не можетъ. Всѣ же богатыри и вообще всѣ герои пѣсенъ, начиная съ Ильи Муромца до Гордея, не водятся ни съ волшебствомъ, ни съ волшебниками, а вездѣ бьютъ и преслѣдуютъ ихъ, какъ мы уже сказали объ этомъ {Намъ могутъ указать, пожалуй, на то, что рѣка Смородина видитъ безвременного молодца, что Ильмень озеро посылаетъ богатую добычу Садку. Но это не волшебство и не волшебники; это олицетворенныя силы природы, благопріятствующія иногда человѣку. Сверхъ того, человѣкъ не входитъ здѣсь съ ними въ какія-нибудь близкія сношенія. Ему посылаетъ милость озеро или рѣка. Вогатырь Потокъ женятся во чародѣйкѣ, но какъ-будто самъ того хорошенько не понимаетъ. Крестная мать Добрыни говоритъ Маринѣ, что она мудрѣе ея; но это угроза, а чародѣйства ея мы не видимъ нигдѣ въ пѣсняхъ.}.
   Г. Шепингъ находитъ сходство въ языкѣ и выраженіяхъ между сказками и пѣснями; по тутъ ничего нѣтъ удивительнаго. B тамъ и здѣсь языкъ Русской, народный; и тамъ и здѣсь подчиненъ онъ извѣстнымъ сочетаніямъ словъ, эпитетамъ, и пр. Такое сходство необходимо; оно основано только на единствѣ языка. Но если вглядѣться попристальнѣе, то сейчасъ увидишь существенную разницу языка и слога пѣсеннаго съ сказочнымъ. Стоить обратить вниманіе хоть на тѣ отрывки сказокъ, которые приводитъ г. Шепингъ, выставляя ихъ въ примѣръ сходства. Вотъ нѣкоторыя выраженія: "Шелкъ не рвется, булатъ не трется, яровицкое золото въ грязи не ржавѣетъ." Или: "Конь бѣжитъ, земля дрожитъ, изъ ушей дымъ столбомъ, изъ ноздрей полымя."
   Всякой, думаю я, согласится, что самый слогъ, отрывистый и скорый, пересыпанный близкими другъ отъ друга риѳмами, показываетъ, что сказка сказывалась говоркомъ или даже скороговоркой, а не пѣлась. Теперь, не угодно ли сравнить какую-нибудь пѣсню, на пр.:
   
   Да изъ Орды золотой земля,
   Изъ тоя Могозеи богатыя,
   Когда подымался злой Калинъ Царь,
   Злой Калинъ Царь Калиновичь...

или

   Немного съ Дюкомъ живота пошло, --
   Что куякъ и панцирь чиста серебра....

или

   А и буйные вѣтры не вихнугь на ее,
   А красное солнце не печетъ лице....

или

   А ты мать быстра рѣка, ты быстра рѣка Смородина;
   Ты скажи мнѣ, быстра рѣка, ты про броды конные.... (1).
   (1) Мы написали эта отрывки изъ пѣсенъ старины, какъ читаются она въ сборникѣ Кирши Данилова; но напишите ихъ хоть сплошною строкой, все выйдетъ тоже. Кстати, мы не видимъ, почему не удержать имени Кирши Данилова за сборникомъ и ихъ древнихъ пѣсенъ, изданныхъ, а не собранныхъ Калайдовичемъ. Калайдовичъ издалъ сборникъ древнихъ пѣсенъ, кѣмъ собранныхъ, не извѣстно. Прежній издатель увѣрялъ, какъ свидѣтельствуетъ Калайдовичъ, что на заглавномъ листкѣ стояло имя Кирши Данилова. Въ какой степени это вѣрно, рѣшить не беремся; но ужъ если нужно какое-нибудь названіе этому драгоцѣнному сборнику древнѣйшихъ народныхъ пѣсенъ, то лучше и основательнѣе удержать за нимъ названіе сборника Кирши Данилова.
   
   Вы видите, что рѣчь здѣсь не торопится, медлитъ и очевидно указываетъ, что она должна пѣться. Эти повторенія, эти вставочныя: что, а и, тотъ и пр., показываютъ очевидно" что они нужны были какъ для гармоніи пѣнія, такъ я для оттѣнка самого слога, совершенно особеннаго, слога собственно пѣсеннаго.
   И такъ, кромѣ того необходимаго сходства, которое вытекаетъ изъ единства языка, мы. напротивъ, видимъ рѣшительную, глубокую и существенную разницу между слогомъ пѣсенъ и слогомъ сказокъ.
   Очевидно, что поэтическимъ произведеніемъ считалась только пѣсня, и, подобно какъ въ древности Римскіе поэтъ называется vales, пѣсня зовется былью. Къ пѣснѣ также относится замѣчательная пословица: изъ пѣсни слова не выкинешь.
   Что касается до вопроса, стихами ли писаны пѣсни, то мы здѣсь о немъ распространяться считаемъ неумѣстнымъ. У насъ уже написана статья о богатыряхъ Князя Владиміра (о другихъ лицахъ того-же времени мы не говоримъ въ ней), которая, можетъ быть, появится въ непродолжительномъ времени; въ ней коснулись мы вопроса о Русскихъ стихахъ. Здѣсь же скажемъ лишь въ нѣсколькихъ словахъ свое мнѣніе.-- У нашего народа стиховъ собственно нѣтъ, т. е. нѣтъ данныхъ условныхъ формъ, по которымъ можно было бы писать Русскими стихами. Русской стихъ рождается и образуется въ ту минуту, какъ онъ говорится; это есть гармоническое сочетаніе словъ, гармоническое сочетаніе рѣчи, не подлежащее никакимъ, заранѣе готовымъ условіямъ, и неуловимое внѣшнимъ образомъ, возникающее согласно съ поэтическимъ настроеніемъ духа. Первоначально пѣніе сопровождало такую рѣчь. Она дѣлится, какъ на аккорды, на особыя сочетанія звуковъ слова, на цѣлыя гармоническія реченія, которыя, если хотите, назовите стихами, но вы не подведете ихъ ни подъ какія условныя правила стиховъ. Эту гармоническую рѣчь можемъ мы встрѣтить всюду, въ грамотахъ, въ посланіяхъ и т. д., между прочимъ, мы встрѣчаемъ ее въ посланіи Гермогена; вотъ его слова, которыя мы раздѣляемъ на отдѣльные стихи:
   
   Солгалось про старыхъ то слово,
   Что красота граду старые мужи.
   (Ак. Арх. т. II, стр. 290).
   
   Какъ замѣчательное, глубокое чувство гармоніи въ Русской поэзіи, является нелюбовь нашего народа къ риѳмѣ, музыкальность которой слишкомъ груба, матеріальна, нагла, такъ сказать. Рѣдко, рѣдко попадется она въ важной пѣснѣ, и то совершенно особеннымъ образомъ. Русской народъ употребляетъ ее почти всегда только для шутокъ, да и часто замѣняетъ ассонансомъ, не столько осязательнымъ, какъ риѳма.
   Но мы отдалились въ сторону; возвратимся къ Ивану царевичу.
   
   Повѣствованіе объ Иванѣ царевичѣ, объ Иванѣ крестьянскомъ сынѣ, объ Иванушкѣ дурачкѣ и пр.,-- есть сказка и, слѣдовательно, къ пѣснямъ быть отнесено не можетъ. Сказавъ это, мы рѣшительно отдѣлили сказочнаго Ивана отъ всего міра пѣсенъ, въ которыхъ можетъ встрѣтиться Иванъ, сходный по имени, но только по имени, съ сказочнымъ Иваномъ, только чисто наружно, не болѣе; а это не сходство.
   Сверхъ того, мы видимъ, что даже нѣтъ здѣсь и наружнаго сходства. Г. Шепингъ дѣлаетъ многія сближенія между Иваномъ сказочнымъ и въ особенности между Иваномъ гостинымъ сыномъ, а также между Иваномъ Годиновичемъ, лицами Владиміровыхъ пѣсенъ. Если находить сходство (какъ находитъ г. авторъ) въ томъ, что Иванъ гостиный сынъ званія купеческаго, а Иванъ сказочный (въ иныхъ только сказкахъ) званія крестьянскаго; что у Ивана гостинаго сына -- бурый конь, а у Ивана сказочнаго -- сивка-бурка, то послѣ этого всюду можно найдти сходство: и у Дюка Степановича конь бурый. Конь Ивана гостинаго сына говоритъ; но и конь Добрыни, въ одной изъ пѣсенъ, еще неизданныхъ, говоритъ. Сивка же бурка, напротивъ, ее говоритъ, и имѣетъ совсѣмъ другое значеніе. Этимъ-то и ограничивается все сходство. Съ Иваномъ Годиновичемъ сходства еще меньше. Я между Иваномъ сказочнымъ и между Ильею Муромцемъ Ивановичемъ и Дунаемъ Ивановичемъ есть сходство развѣ только въ томъ, что оба эти богатыри -- Ивановичи; на это сходство между прочимъ указываетъ авторъ (см. выше). Впрочемъ между Ильей о Иваномъ авторъ хочетъ видѣть сходство въ характерѣ того и другаго; на это, кажется, не нужно и возражать; на это возражаютъ всего сильнѣе самъ Илья и Иванъ, если ихъ только поставить рядомъ.
   И такъ между сказочнымъ Иваномъ и лицами Владиміровыхъ пѣсенъ нѣтъ даже и наружнаго сходства, кромѣ такого, но которому чуть не всякой человѣкъ можетъ попасть въ Иваны, или имѣть съ нимъ что-нибудь общее.
   Кромѣ этихъ замѣчаній на главное значеніе статьи автора, скажемъ нѣсколько замѣчаній на отдѣльныя его заключенія.
   Авторъ говоритъ о смѣшеніяхъ въ нашихъ пѣсняхъ Татарскаго съ Польскимъ, и приводитъ въ примѣръ выраженіе: "сидятъ мурзы улановья" (стр. 18). Онъ видитъ, конечно, смѣшеніе въ томъ, что мурзы поставлены рядомъ съ словомъ улановья. Но уланъ слово Татарское и очень старинное на Руси. Оно упоминается въ древнихъ грамотахъ и стоитъ тамъ выше Татарскихъ князей. Напр. въ грамотѣ 1508 года, въ шертной записи царя Абдулъ-Летифа говорится: "и мнѣ Абдылъ-Летифу царю и моимъ уланомъ и княземъ и нашимъ казакомъ" (Спб. Г. Г. и Д., т. II, стр. 32). Народъ выраженіемъ своимъ: мурзы улановья, показалъ здѣсь ту историческую память, которая часто проникаетъ въ самую отдаленную древность; такъ въ пѣснѣ о Калинѣ царѣ, гдѣ говорится о нашествіи Татарскомъ на Кіевъ, удержано имя Сартака, сына Батыева.
   Г. Шепингъ приводитъ мѣсто изъ Сборника Кирша Данилова, гдѣ перечисляются нѣкоторые Русскіе богатыри; вотъ это мѣсто:
   
   Выходили тутъ князи бояра,
   Bсѣ Русскіе могучіе богатыри;
   Самсоъ богатырь Колывановичь;
   Суханъ богатырь сынъ Домантьевичь,
   Святогоръ богатырь и Полканъ другой,
   И семь-то братьевъ Збродовичей,
   Еще мужики были Залешана,
   И еще два брата Хопиловы,
   Только было у Князя ихъ 30 молодцовъ....
   
   "Отыскать имена этихъ 30 молодцовъ -- вещь для насъ теперь невозможная", говоритъ авторъ (стр. 19). Но онъ нѣсколько ошибается. Часть этихъ молодцовъ уже названа въ предыдущемъ начисленіи. Пѣсня, переставая вычислять, говоритъ разомъ: только было у князя ихъ 30 молодцовъ. Только значитъ здѣсь: однимъ словомъ.
   Видя въ Афросиньѣ королевичнѣ особый типъ женскій, авторъ говоритъ: "Эта бѣдная и слабая дѣвица, смиренно покоряющаяся волѣ родителей", и пр. (стр. 35). Но Афросинья королевична вовсе не похожа на этотъ образъ. Она была "любимая" дочь; берегли ее, какъ сокровище, за замками, берегли и отъ солнца и отъ вѣтра; -- и только. Ни на жалкую, ни на.слабую она не похожа, а еще менѣе послѣ замужства.
   Подъ мужественный типъ женскій подводитъ авторъ Настасью Дмитріевну; но она вовсе не героиня: она рѣшается измѣнить мужу и погубить его: это еще не придаетъ лицу ни воинственнаго, ни мужественнаго характера.
   Авторъ, въ доказательство древней привязанности простаго народа къ имени Иванъ, приводитъ одну весьма знаменательную, но его мнѣнію, пословицу, "выражающую вполнѣ всю любовь Русскаго человѣка къ имени Ивана: "Горе мужъ Григорій, лучше хоть болвана да Ивана" (стр. 36).
   Странно.-- Позволяемъ себѣ замѣтить, что авторъ, по нашему мнѣнію, не вникнулъ въ значеніе именъ собственныхъ въ вашихъ пословицахъ. Если изъ этой пословицы выводить любовь къ имени Ивана, то надобно вывести отвращеніе къ имени Григорія. Положимъ, имя Иванъ -- употребительно (и только), но имя Григорій вовсе не въ пренебреженія. Подобное употребленіе собственныхъ именъ въ пословицахъ, прибауткахъ, шутливыхъ пѣсенкахъ и разсказахъ, у насъ не рѣдко. Оно объясняется вообще желаніемъ, вполнѣ художественнымъ, придать полную живость образу; употребленіе же такого или другаго имени вызывается риѳмою и иногда музыкальнымъ значеніемъ слова, тѣнь значеніемъ, но которому рохля звуками выражаетъ вялаго чеяовѣка, и по которому фалалей значитъ розиня. Въ настоящемъ случаѣ, имена вызваны риѳмой, и вся пословица -- шутка, шутка надъ тѣмъ, что какъ-будто вся бѣда въ томъ, что мужъ Григорій, а не Иванъ!
   Иванъ и Марья встрѣчаются вмѣстѣ, какъ имена самыя употребительныя. Приводя пословицу: Иванъ былъ въ Ордѣ, а Марья вѣсти сказываетъ, г. Шепингъ ставитъ въ скобкахъ вопросительный знакъ послѣ словъ: въ Ордѣ. Мы не понимаемъ этого знака вопроса. Пословица очевидно временъ Татарскаго ига. Шутка здѣсь заключается въ томъ, что одинъ съѣздилъ куда-нибудь далеко, а разсказываетъ, вмѣсто него, другой. Это все равно, какъ еслибъ теперь сказали: Иванъ ѣздилъ въ чужіе край, а Марья разсказываетъ новости.
   Вотъ наши замѣчанія. Мы сочли нужнымъ сдѣлать ихъ трудолюбивому автору. Это взаимная обязанность людей, для которыхъ занимательны вопросы науки {Нельзя не замѣтить здѣсь странной ошибки, въ которую впадаютъ два извѣстные наши собиратели пѣсенъ, повѣрій и пр.: гг. Сахаровъ и Терещенко. Оба они, въ числѣ народныхъ игръ, говорятъ объ одной, которую называютъ: безъ соли соль (Сахарова, т. I. народныя игры стр. 74--75; Терещенко, часть IV, стр. 50). Описываютъ они ее довольно вѣрно и почти одинаково; тѣмъ непонятнѣе названіе, которое они придаютъ ей. Я самъ въ дѣтствѣ игрывалъ не разъ въ эту игру, а потому разскажу ее, какъ она играется. Двое садятся другъ противъ друга, какъ бы образуя заставу; остальные проходятъ промежъ ихъ; какъ скоро проходящіе говорятъ: безъ соли, ихъ не трогаютъ. Какъ скоро скажутъ они: съ солью! они должны бѣжать, что есть духу, ибо тутъ ихъ ловятъ сидящіе, не вставая однакожъ съ мѣстъ. Это явно намекаетъ ни таможенную пошлину съ соли. Восклицаніе же: безъ соли соль! очевидно не имѣетъ смысла.}.
   Въ заключеніе скажемъ наше мнѣніе о сказкѣ: Иванъ царевичъ, со всѣми ея варіантами. Г. авторъ, кажется, справедливо во всѣхъ этихъ сказкахъ видитъ одну. Ошибка автора въ томъ, что онъ смѣшиваетъ пѣсню съ сказкой вообще, и потомъ сближаетъ пѣсня Сборника Кирши Данилова съ сказкою объ Иванѣ.-- Нечего и думать сравнивать Ивана съ Ильею Муромцемъ, совершенно особеннымъ, несравненнымъ, единственнымъ лицомъ, богатыремъ по преимуществу Русскимъ, выражающимъ собою Русскую землю, Русской народъ. Оставимъ же Илью Муромца въ сторонѣ; ваша рѣчь теперь объ Иванѣ. Самое лице Ивана -- лицо, вполнѣ принадлежащее Русскому народу, вполнѣ Русское, но изъ этого, не слѣдуетъ, чтобы онъ былъ представителемъ Русскаго народа: это только одинъ изъ Русскихъ образовъ. Иванъ -- это не видный, не яркій человѣкъ, вовсе не глупый, но не имѣющій гордости и блеска ума, слывущій дурачкомъ и дѣлающій все лучше умныхъ. Въ этой сказкѣ есть насмѣшка, не надъ разумомъ, по надъ умомъ людскимъ, надъ тѣмъ, что считается умомъ между людьми, вмѣстѣ надъ гордостью ума. Во всемъ разсказѣ умъ постоянно побѣжденъ смиренною простотою, находящею сочувствіе и въ сверхъестественныхъ силахъ и силахъ природы; простотѣ открывается таинственный міръ. Торжествующая простота производитъ зависть непримиримую въ тѣхъ, которые выдаютъ себя и слывутъ за умныхъ. Эта исторія повторяется и теперь нерѣдко въ жизни, и ничто не обидно такъ для гордости человѣческой, какъ побѣда скромнаго смиренія. Мысль сказки, объясненная вами, проводится во всѣхъ сказкахъ объ Иванѣ. Мысль вполнѣ Русская; но она выразилась сказкою, и по этому здѣсь вся обстановка сказочна: здѣсь и тридесятое царство, и сѣрый волкъ, сивка-бурка, и золотые дворцы и пр.
   Вотъ наше мнѣніе; въ какой степени вѣрно оно, рѣшитъ подробное изслѣдованіе сказокъ.
   Что касается до того, что въ сказкѣ объ Ерусланѣ Лазаревичѣ называется Иванъ царевичъ Русскимъ богатыремъ, то это пока зываетъ только, что мѣсто дѣйствія этой сказки не въ Россія. Въ чужихъ краяхъ Русскаго богатыря непремѣнно назовутъ Русскимъ. Такъ говоритъ и Илья Муромецъ, обращаясь къ иноземному королевичу: если бы ты попалъ на нашихъ Русскихъ богатырей.
   Есть особый отдѣлъ сказокъ: это сказки домашнія, т. е., дѣтскія, о волкѣ, медвѣдѣ, лисѣ, пѣтухѣ и пр. Онѣ исполнены невыразимой красоты и также заслуживаютъ полнѣйшаго вниманія.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru