Аксаков Иван Сергеевич
Из писем

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об М. М. Достоевскому, А. Н. Плещееву, А. Ф. Благонравову, О. Ф. Миллеру о Ф. М. Достоевском

И. С. Аксаков

Из писем

   Публикация и комментарии Л. Р. Ланского
   "Литературное наследство", том 86
   М., "Наука", 1973
   OCR Бычков М. Н.

И. С. АКСАКОВ -- М. М. ДОСТОЕВСКОМУ

  

<Москва. 20 марта 1864 г.>

  
   ...Вот вам две статьи Сергея Колошина1. Пригодятся они вам -- напечатайте их и пошлите деньги, сколько там придется, по расчету, прямо к нему в Рим, poste restante. He пригодятся -- возвратите их мне для передачи М. П. Погодину. Колошин предлагает вам быть вашим корреспондентом из Рима и вообще из-за границы. Он очень болен и очень нуждается <...>
   Передайте от меня поклон Федору Михайловичу2.
  
   Автограф. ЛБ, ф.93.III.14.58.
   Иван Сергеевич Аксаков (1823--1886) -- публицист, один из идеологов позднего славянофильства. См. о нем ниже в ряде писем.
   1 Сергей Павлович Колошин (псевд. Не я, 1825--1868) -- московский публицист-славянофил, находившийся в это время в Италии (см. "Лит. наследство", т. 83, стр. 235). Ему протежировали М. П. Погодин и Аксаков. Ряд писем Погодина и Аксакова к М. М. Достоевскому по поводу Колошина и письма самого Колошина к тому же адресату от весны 1864 г. сохранились в ЛБ.
   2 В недатированном письме к М. П. Погодину, относящемся к весне 1864 г., Аксаков писал:
   "О Колошине ответа нет. Я ведь вовсе не в приятельских отношениях с Мих. Достоевским, видел его всего раза два у Плещеева. А Федор Достоевский в дела журнала и в денежные соображения своего брата не вмешивается. Да и его здесь нет, он уехал. Колошин -- издатель "Зрителя", а это плохая рекомендация для серьезного журнала или претендующего на серьезность..." (Авт. ЛБ, ф. 231.II. 1.22). Упоминаемый Аксаковым еженедельный журнал "Зритель общественной жизни, литературы и спорта" издавался Колошиным в Москве с 16 декабря 1861 г. по 1863 г. Это был консервативный орган, открыто поддерживавший репрессивную политику правительства по отношению к революционно-демократической прессе и польским повстанцам. Хотя по своей политической программе и симпатиям "Зритель" примыкал к аксаковскому "Дню", Аксаков, как мы видим, был весьма невысокого мнения об этом журнале.
   В "Эпохе" было помещено несколько компилятивных статей Колошина ("Рим, папа и Антонелли" -- 1864, No 3; "Иезуиты и их уложение" -- No 6) и др. Летом 1864 г. М. П. Погодин писал братьям Достоевским:
   "Не угодно ли будет милостивому государю Михаилу Михайловичу или Федору Михайловичу повидаться со мною и получить от меня статью г. Колошина? Я остановился в Бассейной в доме Кокорева. Ныне середа, весь день дома. Завтра -- утром и вечером. А в пятницу думаю выехать за границу.
   Я был бы у вас сам, но с бумагами неудобно. Пришлите, и без церемоний, пожалуйста..."
   Приписано М. М. Достоевским И. Г. Долгомостьеву:
   "Сделайте одолжение, добрый мой Иван Григорьевич, съездите к М. П. Погодину и скажите ему, что мне очень жаль лишиться случая познакомиться с ним. Я болен и приеду в город разве дня через три" (ЛБ, ф. 93.2.7.101).
   В приходо-расходной книге по изданию "Эпохи" рукой М. М. Достоевского под датой 15 мая 1864 г. отмечена посланная Колошину через Аксакова сумма 65 руб. 62 коп. (ЛБ, ф. 93.1.3.21).
   О намерении Достоевского написать Колошину -- см. "Лит. наследство", т. 83, стр. 201--202.
  

И. С. АКСАКОВ -- А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ, без даты:

  
   "Любезнейший Алексей Николаевич!
   Я изъездил всю Старую Басманную, отыскивая Достоевского, но нигде дома Белонегркина или Безнегркина не нашел. Не можете ли вы мне описать точнее местность, где стоит сей дом? Или, может быть, я переврал адрес? Или ошибся сам Достоевский? До свидания, надеюсь.
   Ваш Ив. Аксаков. Четверг ночью" (Авт. ЛБ, ф. 93.II.1.24).
  
  

И. С. АКСАКОВ -- А. Ф. БЛАГОНРАВОВУ

  

Москва. 20 октября 1879 г.

   Я ужасно виноват пред вами, многоуважаемый Александр Федорович, что до сих пор не отвечал вам на ваше письмо1. Прочитав его, я решил в уме, что необходимо выждать окончательного результата оценки, о чем и хотел вам писать. Но тут случились разные обстоятельства, совершенно отвлекшие мое внимание. Выждать -- я и теперь стою на этом. Еще неизвестно, какой отзыв дадут Гончаров и Достоевский. Если даже ваша сказка не получит премии, то все же будет иметь значение всякий похвальный отзыв о ней таких авторитетных писателей. Попросите секретаря, г. Рогова, чтоб непременно сообщил их отзыв, каков бы он ни был <...> Я очень охотно представлю ваш рассказ в Общество распространения полезных книг. Комитет же грамотности находится в Петербурге. Если вы не получите Фребелевской премии2, то прежде всего нужно напечатать и затем экземпляр представить в Комитет...
  
   Автограф. ЦГЛМ.ОФ.3985.
   Александр Федорович Благонравов -- провинциальный врач. Ему адресовано письмо Достоевского, датированное 19 декабря 1880 г. ("Письма", IV, стр. 220--221).
  
   1 Среди бумаг Достоевского сохранилось письмо Благонравова из Юрьева-Польского (10 декабря 1880 г.):
   "... Из того, что ваш последний роман "Братья Карамазовы", захватывающий в себя, предрешающий глубину вопросов, в нем поставленных, читается многими в нашей глухой провинции, хотя и под руководством лиц, более способных понимать ваше художественное создание, вы можете заключить, что живущая в провинции молодежь (я разумею чиновников и молодое купеческое поколение, воспитываемое на пустых романах) перестает коснеть в невежестве и мало-помалу умственно развивается,-- идет вперед.
   Едва ли кому-либо, кроме вас, суждено так ярко и так глубоко анализировать душу человека во время различных ее состояний,-- изображение же галлюцинации, происшедшей с И. Ф. Карамазовым вследствие сильной душевной напряженности (я пока остановился на этой главе, читая ваш роман по-немногу), создано так естественно, так поразительно верно, что, перечитывая несколько раз это место вашего романа, приходишь в восхищение. Об этом обстоятельстве я могу судить поболее других, потому что я медик. Описать форму душевной болезни, известную в науке под именем галлюцинаций, так натурально и вместе так художественно, навряд ли бы сумели наши корифеи психиатрии: Гризингеры, Крафт-Эбинги, Лораны, Сенкеи и т. п., наблюдавшие множество субъектов, страдавших нарушенным психическим строем..." (Авт. ЛБ, ф.93.11.1.96).
   2 Летом 1871 г. в России было организовано Фребелевское общество (Ф. Фребель -- известный немецкий педагог, создатель "детских садов"). Начиная с 1878 г. Совет Общества проводил конкурсы на лучшие рассказы для детей младшего возраста. В "Отчете Совета С.-Петербургского Фребелевского общества 1871--1896" (СПб., 1897) отмечается: "Совет не может не вспомнить с благодарностью и Федора Михайловича Достоевского, сочувствовавшего целям Общества и являвшегося всегда на помощь, когда обращались к его содействию. Он принимал участие в детских праздниках и в комиссии о присуждении премий" (стр. 25).
   В число членов комитета по присуждению премий входили также Гончаров, Плещеев и др.
   В перечне лиц, получивших фребелевские премии за 1878--1895 гг. (стр. 53--59), имя Благонравова не названо.
  

И. С. АКСАКОВ -- О. Ф. МИЛЛЕРУ

  

Троекурово. 14 июля 1880 г.

  
   ...И я очень жалею, что вас не было в Москве на пушкинских празднествах1.
   Вышло, как и всегда у нас бывает, совершенно неожиданно хорошо и как-то само собою, вопреки нелепости людской, тысяче промахов и нашему скептицизму. Как хотите, а воздвижение памятника Пушкину среди Москвы при таком не только общественном, но официальном торжестве -- это победа духа над плотью, силы и ума и таланта над великою, грубою силою, общественного мнения над правительственною оценкою, до сих пор удостоивавшею только военные заслуги своей признательности. Это великий факт в истории нашего самосознания. Приятно мне знать, что вы разделяете мое мнение насчет речи Достоевского. Но, без сомнения, еще важнее содержания его речи -- впечатление, им произведенное. То есть, я хочу сказать, что Достоевский мог бы изложить те же мысли в каком-нибудь романе или в своем "Дневнике", и мысли эти, конечно, были бы замечены ж достаточно оценены нами, но это обстоятельство не имело бы того значения, какое приобрели те же его слова, сказанные [всенародно] с трибуны, в присутствии нескольких тысяч человек, прямо в упор массе молодых людей и всему сонму петербургских литераторов, вслед за всякого рода речами, изобиловавшими captatione benevolentiae {заискиваниями (лат.).}. Вот это-то искусство, этот дар выразить истину в такой сравнительно сжатой, простой форме -- и без всяких повелительных ораторских приемов, без всякого заискиванья и смазыванья, повернуть все умы в другую сторону, поставить их внезапно на противоположные для них точки зрения, озарить их, хотя бы и на мгновение, светом истины и вызвать в них восторг, вернее сказать -- восторженное отрицание того, чему еще четверть часа назад восторженно поклонялись,-- вот что было удивительно, вот что важно, вот что явилось событием и привело меня в радость. Вот почему я счел нужным подчеркнуть, так сказать, значение этого факта и, взойдя на кафедру, сказал несколько слов, может быть даже слишком восторженных2. Но если б вы видели, что такое было, и не со стороны одной молодежи, а со стороны столпов так называемого западничества, не исключая Тургенева и Анненкова!
   Весьма простая вещь -- воздать должное Татьяне за соблюдение верности мужу и спросить, по этому случаю, публику: можно ли на несчастии другого созидать свое счастие? Но грянувший от публики взрыв сочувственных рукоплесканий, что же он значил, как не опровержение всех теорий о свободных любвях и всех возгласов Белинского к женщине по поводу Татьяны и ее же подобия в Маше Троекуровой (в "Дубровском" Пушкина же), и всего этого культа страсти"?! Когда девицы высших курсов тут же устремились к Достоевскому с выражением благодарности, что привело их в восторг? Они сами не могли бы отдать себе ясного отчета: это было неотразимое действие истины непосредственно на душу, это была своего рода радость эмансипации от безнравственности коверкающих их доктрин, возвращения к своему нравственному первообразу. Вероятно, всем им, бедным, досталось или достанется еще от профессоров; в первую минуту никто не спохватился, а потом, уже к вечеру, Ковалевские3, Глебы Успенские4 и т. п. повесили носы, вероятно, выругали себя сами за то, что "увлеклись", и стали думать о том, как бы сгладить, стушевать или перетолковать в свою пользу все случившееся. Мне передавали сами студенты возникшие между ними потом разговоры: "Аведь знаете, господа, куда мы с нашим восторгом по поводу Достоевского влетим: в мистицизм!"5 Но если бы даже два десятка душ удержали в себе благотворное воздействие речи Достоевского, и то слава богу.
   Не понимаю Градовского. Зачем нашел нужным он ослаблять действие речи Достоевского и вступаться за скитальцев?..6 Можно бы, конечно, многое сказать о бродяжничестве на Руси; это самый народный тип, некогда меня пленивший7, но всего менее может быть он истолкован отсутствием политической свободы и присутствием Держиморд8...
  
   Автограф. ЛБ, ф.93.II.1.23.
  
   1 Миллер находился в это время в Петербурге, где также торжественно отмечался пушкинский праздник.
   2 В отчете о чествовании памяти Пушкина в Москве выступление Аксакова изложено следующим образом: "Я. С. Аксаков сказал, что едва ли кто-нибудь из присутствовавших испытывает такой восторг от речи Достоевского, как сам г. Аксаков. Последний собирался говорить именно на эту тему, так художественно, так гениально обработанную Достоевским. Отныне вопрос о том, народный ли Пушкин поэт, -- решен окончательно, и толковать больше нечего..." ("Венок на памятник Пушкину". СПб., 1880, стр. 62).
   3 Максим Максимович Ковалевский (1851--1916) -- историк н этнограф, профессор Московского университета. Достоевский относил его во время пушкинских торжеств к "враждебной партии" вместе с Тургеневым и "всем университетом" ("Письма", IV, стр. 157).
   4 Отчет Г. И. Успенского о пушкинских торжествах был напечатан в "Отеч. записках", 1880, No 6. См. о нем в "Лит. наследстве", т. 83, стр. 75.
   5 См. примеч. 4 к п. 211.
   6 Профессор Петербургского университета Александр Дмитриевич Градовский (1841--1889) напечатал 25 июня 1880 г., в No 174 "Голоса", статью "Мечта и действительность", полемически направленную против речи Достоевского. "Нам представляется прежде всего недоказанным,-- писал он,-- что "скитальцы" отрешались от самого существа русского народа, что они переставали быть русскими людьми. До настоящего времени нисколько не определены пределы их отрицания, не указан его объект, так сказать. А пока не определено это, мы не вправе произнести о них окончательное суждение". Приведя цитату из речи Достоевского о необходимости искать правду внутри себя, "подчинить себя себе", Градовский заявлял: "В этих строках г. Достоевский выразил "святая святых" своих убеждений, то, что составляет одновременно и силу, и слабость автора "Братьев Карамазовых". В этих словах -- великий религиозный идеал, мощная проповедь личной нравственности, но нет намека на идеалы общественные". Ср. "Письма", IV, стр. 182--183. Ответ Достоевского -- в "Дневнике писателя", 1881. См. также "Лит. наследство", т. 83, стр. 705.
   7 Аксаков являлся автором поэмы "Бродяга" (1852), пользовавшейся некоторым успехом в 1850-х годах.
   8 Пересылая публикуемое письмо Достоевскому для передачи его жене, коллекционировавшей автографы, Миллер писал 1 сентября 1880 г.:
   "Вот письмо Аксакова -- в вечное и потомственное владение Анне Григорьевне. Передайте ей при этом мой глубокий, глубокий поклон. Я с своей стороны рассчитываю на то, что вы по возвращении на брега Невы позволите мне когда-нибудь прочесть письмо Аксакова к вам. Итак -- вы постоянно священнодействуете -- творите! Берегите только себя, дорогой Федор Михайлович, давайте себе отдыхать по временам, дышите свежим воздухом, который к тому же так упорно дышит летом и до сих пор..." (Авт. ЛБ, ф.93.II.6.85).
  

И. С. АКСАКОВ -- О. Ф. МИЛЛЕРУ

  

Троекурово. 17 августа 1880 г.

   ...Конечно, нечего меня называть при упоминании впечатления, произведенного речью Достоевского на Тургенева и Анненкова1. Это неудобно. Скажу, впрочем, что оба они, особенно Тургенев, был отчасти (и даже не отчасти, а на две трети) подкуплены упоминанием о Лизе Тургенева {Это сопоставление было покрыто рукоплесканиями.-- Примеч. Аксакова.} 2. Ив. Сергеевич вовсе этого от Достоевского не ожидал, покраснел и просиял удовольствием. Такое сопоставление создания Пушкина, препрославленного в данную минуту, сопоставление публичное, торжественное, с его собственным творением,-- не могло, разумеется, не быть приятно Тургеневу3. Некоторые тогда же подумали, что со стороны Достоевского это было своего рода captatio benevolentiae {заискиванье (лат.).}. Это несправедливо. Ровно дней за двенадцать (Достоевский приехал в Москву к первому сроку, назначенному для празднования, 26 мая) Достоевский в разговоре со мною о Пушкине повторил почти то же, что потом было им прочтено в "Речи" и так же упомянул о Лизе Тургенева, прибавив, впрочем, при этом, что после этого Тургенев ничего лучшего не написал <...>
   Вообще же ошибочно считать речь Достоевского за трактат, за какое-то догматическое изложение и подвергать в этом смысле критике. Ее нужно отделить от самого факта произнесения и впечатления, ею произведенного. Мысли, в ней заключающиеся,-- не новы ни для кого из славянофилов. Глубже и шире поставлен этот вопрос у Хомякова и у брата Константина Сергеевича. Но Достоевский поставил его на художественно-реальную почву, но он отважился в упор публике, совсем не под лад ему и его направлению настроенной, высказать несколько мыслей, резко противоположных всему тому, чему она только что рукоплескала, и сказать с такою силой суждения, которая, как молния, прорезала туман их голов и сердец,-- и, может быть, как молния же, и исчезла, прожегши только души немногих4...
   Вышла августовская книжка "Русской мысли". Очень рад, что там нет статей против Достоевского. А должны были быть. Кошелев приезжал сюда на один день и сказал мне, что он послал свою статью Юрьеву, который также пишет статью. Может быть, Кошелев устыдился после сильных моих слов и отменил помещение своей статейки8...
  
   Автограф. ЛВ, ф.93.11.1.23.
  
   1 Миллер работал в это время над статьей для "Русской мысли" о пушкинских торжествах.
   2 13 июня 1880 г. Тургенев писал М. М. Стасюлевичу: "И в речи Ив. Аксакова, в во всех газетах сказано, что лично я совершенно покорился речи Достоевского и вполне ее одобряю. Но это не так <...> Эта очень умная, блестящая и хитроискусная при всей страстности речь всецело покоится на фальши, но фальши, крайне приятной для русского самолюбия <...> Но понятно, что публика сомлела от этих комплиментов; да и речь была действительно замечательная по красивости и такту. Мне кажется, нечто в этом роде следует высказать. Г-да славянофилы нас еще не проглотили" (И. С. Тургенев. Письма, т. XII, кн. 2-я. Л., 1967, стр. 272).
   А. А. Киреев записал в дневнике 19 июля 1880 г.: "Тургенев -- совершенный ramolli, делает гадости, позволяет всякой дряни (вроде редакции "Голоса") злоупотреблять его именем в борьбе с Достоевским, про которого эта партия черт знает что рассказывает. Достоевский -- христианин и консервативного направления, и при его громадном таланте и зарождающейся популярности среди молодежи он опасен для наших нигилистов в вицмундирах. Inde irae! <Оттуда и гнев! (лат.)> Тургенев идет на все из-за мелочного (но доходящего до колоссальности в этой своей мелочности) самолюбия. Quelle degringolade!.. <Что за падение!.. (франц.)> (Авт. ЛБ, ф.126.2.8).
   3 Характеризуя в речи о Пушкине Татьяну Ларину как "апофеозу русской женщины", Достоевский прибавил: "Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе -- кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева" (X, 447). Л. Ф. Нелидова, присутствовавшая при выступлении Достоевского, упоминает "о всем памятном" "движении руки, поцелуе, посланном Тургеневым Достоевскому в минуту, когда он в своей речи говорил о Лизе из "Дворянского гнезда". Все знали о их неприязненных отношениях, и это была одна из лучших минут этого удивительного праздника" ("Вестник Европы", 1909, No 9, стр. 236).
   4 Приводим выдержки из двух неизданных писем Аксакова к Достоевскому, относящихся к этому времени. В первом из них, 20 августа, Аксаков писал:
   "Я с нетерпением ожидал получения в Москве вашего "Дневника", дорогой Федор Михайлович, справлялся о нем у Живарева и был несказанно обрадован и благодарен вам за присылку. По прочтении же -- экземпляров уж с десяток мною роздано и по указанию моему приобретено. Появление "Дневника" с разъяснением речи было необходимо. Речь вашу трудно было отделить от факта произнесения и произведенного ею впечатления, ибо в этом взаимодействии было непосредственно принято и почувствовано несравненно более того, что высказано было словами речи и что услышано слухом и сознанно. Столько было электричества, что речь сверкнула молнией, которая мгновенно пронизала туман голов и сердец и так же быстро, как молния, исчезла, прожегши души немногих. На мгновение раскрылись умы и сердца для уразумения, может, и неотчетливого, одного намека. Потому что речь ваша -- не трактат обстоятельный и подробный, и многое выражено в ней лишь намеками. Как простыли, так многие даже и не могли себе объяснить толково, что же так подвигло их души? А некоторые -- и, может быть большая часть,-- спохватились инстинктивно через несколько часов и были в прекомичном негодовании на самих себя! "А черт возьми,-- говорил в тот же день один студент, больше всех рукоплескавший, моему знакомому студенту:-- Ведь он меня чуть в мистицизм не утащил! Так-таки совсем и увлек было!.." Но это молодежь, а записные "либералы" затеяли, как сами знаете, ретираду похитрее и поковарнее. Одним словом, разъяснение было нужно, и вы разъяснили превосходно <...> Конечно, самое важное в "Дневнике", самое многосодержательное -- это ваши четыре лекции Градовскому. "Упрекнуть вас можно лишь в том, что слишком уж крупна порция, не по внешнему, а по внутреннему объему. Тут у вас мимоходом, стороною, брошены истинные перлы, например, хоть место о встрече человекобога с богочеловеком, и другие места, годящиеся в темы для целых сочинений. Жаль, что они выброшены так, в полемической статейке. Статьи эти хороши безусловно, и я с вами вполне и во всем согласен. От Градовского не осталось ни клочка <...> Вас можно упрекнуть только в том (но это уже, я думаю,-- органическое свойство), что вы проявляете мало экономической распорядительности мыслей и потому слов; слишком большое обилие первых, причем основная обставляется и иногда заслоняется множеством побочных; крупная черта подчас теряется в богатстве мелких. Еще пред взором читателя не выяснились линии всего здания, а вы уже лепите детали. Этот недостаток свойствен художникам-мыслителям, у которых образ или мысль возникает со всеми частностями, во всей жизненности, с случайностями, разнообразными воплощениями, так что им очень мудрено охолащивать, так сказать, свою мысль или образ. Я как-то упрекал Льва Толстого, что у него все на первом плане, все одинаково сильно живет, тогда как в живописи, например, и в натуре для глаза -- ярко видно лишь то, что на первом плане, а остальное, по мере отдаления, бледнеет, сереет. Что было бы, если б глаз одинаково отчетливо и живо видел и близкое и на краю горизонта! Он бы лопнул. Так и вы. Вы даете читателю слишком много зараз, и кое-что, по необходимости, остается недосказанным. Иногда у вас в скобках, между прочим, скачок в такой отдаленный горизонт, с перспективою такой новой дали, что у иного читателя голова смущается и кружится,-- и только скачок. Я это говорю на основании делаемых мною наблюдений о впечатлении, производимом вашими статьями на большинство читателей. Для меня понятен каждый ваш намек, каждый штрих,-- ну а для читателя вообще -- слишком, повторяю, крупная порция.
   Я слышал от Кошелева, приезжавшего в Москву на один день, что в августовской книжке "Русской мысли" должна была появиться статья Юрьева не то что против вас, но по поводу вас с некоторым возражением. Да и он сам (Кошелев) махнул было статейку на тему о смирении и гордости: слишком-де превозносите русский народ, и т. д...." Через три недели, 3 сентября 1880 г., Аксаков писал Достоевскому: "И не торопитесь мне отвечать, дорогой Федор Михайлович, и не отвлекайтесь от вашего дела. Я знаю и без ваших слов, как вы пишете и чего стоит вам писание романа, особенно такого, как "Братья Карамазовы". Такое писание изводит человека; это не произведение виртуоза -- тут ваша собственная кровь и плоть -- в переносном смысле. Для меня достаточно уже то, что вы именно так отнеслись к моему письму; если в нем есть что верного, так оно с вас не соскользнет и вы уже распорядитесь им по-своему. Письмо ваше меня очень утешило. Посылаю для вашей супруги три автографа: Гоголя, моего отца и брата Константина Сергеевича..." (Авт. ЛБ, ф.93.II.1.20).
   5 См. примеч. 1 к п. 214.
  

И. С. АКСАКОВ -- О. Ф. МИЛЛЕРУ

  

<Москва> Ночь на 29 января <1881 г.>

  
   Я уже знал о смерти Достоевского, когда получил вашу телеграмму, многоуважаемый Орест Федорович1. Известие получено было ночью Катковым и помещено в "Московских ведомостях"2. Горе, горе! Это незаменимая потеря! Теперь из художников-писателей и хоронить уже некого. Угасла сила положительная, незаменимая. Он один держал знамя высших нравственных начал. Дело художественного творчества было для него делом души. Не прошло и десяти дней, даже меньше, как я ему писал!3 Я написал о нем несколько слов в номере "Руси", который завтра печатается4. Это казнь божия, которой, впрочем, мы стоим. В обществе и литературе у нас царит только одна богема, как выражаются французы. Я вовсе сиротею. Становится жутко...
  
   Автограф. ЛБ, ф.93.II.1.23.
  
   1 Телеграмма Миллера к Аксакову неизвестна.
   2 Привожу текст заметки, появившейся в "Московских ведомостях" 30 января, No 30: "Как гром, поразило нас вчера ночью известие о кончине Федора Михайловича Достоевского. Еще накануне, 27 января, получили мы от него собственноручное письмо, написанное твердым почерком и не возбуждавшее никаких опасений. Было, однако в этом письме зловещее слово, которое тогда скользнуло для нас незаметно. Прося нас об одном деле, он прибавил: "Это, быть может, моя последняя просьба". Только теперь стал нам понятен скорбный смысл этого слова последняя. В нем сказалось предчувствие смерти еще прежде, чем совершилось роковое кровоизлияние, которое так быстро погасило дорогую жизнь нашего друга. Но предчувствие смерти не нарушило мира и ясности его души. Тон этих предсмертных строк его совершенно спокоен. Он входит в некоторые деловые подробности и шлет поклон друзьям...
   Прости, добрый делатель на русской ниве! Мы еще многого ждали от тебя, но довольно и сделанного, чтоб имя твое сохранилось навеки в русской народной памяти. Земля возьмет свое, тленное предастся тлению, но духовное наследие твое останется навсегда дорогим достоянием твоего отечества..."
   Упоминаемое в этом сообщении письмо Достоевского (с датой 26 января) было адресовано Н. А. Любимову.
   3 Письмо Аксакова к Достоевскому, датированное 21 января 1881 г.: "Уже сколько завалялось у меня начатых и недоконченных к вам писем, глубокоуважаемый Федор Михайлович! Благодарил я в свое время и за "Братьев Карамазовых" и за письма ваши, которыми так дорожу, и вся эта написанная благодарность теперь уже запоздала! Примите же ее от меня теперь свежую. С нетерпением ожидаю вашего "Дневника" <...> Ваше слово захватывает еще больший круг и, главное, проникает туда, куда едва ли досягает мое,-- в среду молодежи, и проникает сквозь затворенные двери силою художественного очарования <...> С нетерпением жду вашего "Дневника", берегите свое здоровье, а пока вас крепко обнимаю..." (Авт. ЛБ, ф.93.II.1.20).
   4 Аксаков писал анонимно в "Руси" 31 января (No 12): "Достоевский умер! Потеря незаменимая!.. В нашей современной литературе это была чуть ли не единственная положительная сила, не растлевающая, не разрушающая, а укрепляющая и зиждительная. Это был мощный талант и замечательный мыслитель. Никто из наших писателей не был равен ему по глубине и бесстрашию психического анализа, по важности и широте нравственных задач, к разрешению которых он так страстно стремился в своих сочинениях, которые были для него личным делом, делом души, всей жизни, всего его существа. Его романы, с точки зрения исключительно эстетической, может быть, именно и грешат тем, что слишком запечатлены характером субъективности,-- но это-то и придает им власть и обаяние искренности. Все они писались плотью и кровью,-- на каждой странице изводилась жизнь самого автора: болезненный процесс творчества, преждевременно унесший его в могилу! Преждевременно, потому что талант его не слабел, но, казалось, только теперь достиг настоящего блеска и зрелости. Еще многого вправе мы были ожидать от него... Старые силы, старые дарования сходят со сцены... Кто же является им на смену?.. Нет ответа!.."
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru