Ахшарумов Иван Дмитриевич
Майор Бессонов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ИВАНА ДМИТРІЕВИЧА
АХШАРУМОВА.

Томъ 1-ый.

ПОВѢСТИ И РАЗСКАЗЫ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданія книгопродавца Н. Г. МАРТЫНОВА.
1894.

МАІОРЪ БЕЗСОНОВЪ.
Разсказъ.

I.

   Раннею весною 1878 г. передовыя войска наши стояли въ С. Стефано, подъ Константинополемъ. Прелестный городокъ этотъ, еще недавно тихій и спокойный, кипѣлъ народомъ. Война была окончена, пушки замолкли, и заговорилъ другой языкъ -- человѣческій, началась мирная жизнь, съ ея торговыми и промышленными интересами. Масса разнаго народа -- турокъ, грековъ, итальянцевъ, французовъ -- нахлынула въ С. Стефано; множество лавокъ, ресторановъ, театровъ, кафе-шантановъ появилось, волшебствомъ, на берегахъ Мраморнаго моря. Маленькое мѣстечко закипѣло жизнію большаго города и превратилось въ столицу; въ немъ находилась русская главная квартира, и на него обращены были взоры всей Европы.
   Тѣсно стало въ С. Стефано отъ наплыва войска, купцовъ, военныхъ агентовъ, корреспондентовъ разныхъ газетъ и другаго разношерстаго и разноплеменнаго люда, до того тѣсно, что вновь прибывающій находилъ съ трудомъ для себя помѣщеніе.
   Близость моря и Константинополя (1/2 часа ѣзды по желѣзной дорогѣ или часъ на пароходѣ) придавала всему этому особую окраску, а военный лагерь и яркое, весеннее солнце довершали картину.
   Хорошо и весело жилось тогда въ С. Стефано. Общество было многолюдное и самое разнообразное; къ нашимъ офицерамъ, отдыхавшимъ отъ тяжкихъ трудовъ похода, наѣхали ихъ жены изъ Россіи, и всѣ чаяли возвращенія на родину, хотя суровую, но милую сердцу.
   Погода стояла великолѣпная, южное солнце свѣтило и грѣло, все цвѣло и благоухало вокругъ, а днемъ становилось такъ жарко, что мы, русскіе, не привыкшіе къ теплу, уже начинали купаться въ синихъ волнахъ моря.
   По вечерамъ въ городѣ, въ разныхъ концахъ его, гремѣла музыка и зажигалась цѣлая иллюминація, составлявшаяся изъ ярко освѣщенныхъ лавокъ, театровъ и ресторановъ.
   Да, хорошо жилось тогда въ маленькомъ городкѣ, обращенномъ волею судебъ въ своего рода столицу, и кто самъ не видалъ этой жизни, тотъ не можетъ составить себѣ о ней понятія по однимъ разсказамъ и описаніямъ. Чего тамъ ни было въ то время: даже итальянская опера открыта была на площади, въ какомъ-то досчатомъ сараѣ, и услаждала звуками оперъ Верди и Россини волшебные берега Мраморнаго моря.
   Сарай былъ въ одну доску, совсѣмъ сквозной, и отдѣлялся такой же перегородкой отъ ресторана, куда входъ былъ безплатный. Спросивъ себѣ стаканъ чаю или бутылку пива, легко было прослушать всю оперу даромъ, чѣмъ и пользовались меломаны, не любившіе платить за мѣсто въ театрѣ.
   Днемъ на рейдѣ виднѣлись военныя и коммерческія суда, прибывшія изъ Россіи, и противоположный берегъ залива съ силуэтами его живописныхъ горъ въ туманѣ, а вдали дымились большіе пароходы, спѣшившіе со всѣхъ концовъ свѣта къ Босфору.
   Въ числѣ ресторановъ, открытыхъ въ С. Стефано, былъ одинъ, совсѣмъ лѣтній, на берегу моря, въ рощѣ изъ старыхъ, тѣнистыхъ липъ и дубовъ. Буфетъ и кухня помѣщались въ шатрахъ, а для публики были поставлены столы и столики на свѣжемъ воздухѣ, подъ открытымъ небомъ. Столы эти были почти всегда полны въ обѣденное время, такъ какъ въ ресторанѣ кормили недурно, хотя и дорого.
   Въ ресторанъ этотъ мы пришли какъ-то разъ пообѣдать въ большой компаніи и заняли цѣлый столъ подъ сѣнью столѣтняго дуба.
   Обѣдъ былъ веселый, шумный, а воздухъ и видъ на море такіе, за которые охотно можно было простить многія погрѣшности противъ кулинарнаго искусства.
   Обѣдъ нашъ близился къ концу, когда къ одному изъ сосѣднихъ столиковъ подошелъ толстый армейскій маіоръ въ сопровожденіи мальчика, одѣтаго въ русское платье съ примѣсью турецкаго костюма. Маіоръ сѣлъ, а мальчикъ остался стоять возлѣ него; онъ спросилъ обѣдъ на одного, вслѣдствіе чего ему поставили одинъ приборъ; но при всякомъ новомъ блюдѣ происходило слѣдующее: маіоръ бралъ къ себѣ на колѣни ребенка и предоставлялъ ему кушать сколько угодно изъ своей тарелки, за симъ снималъ его съ колѣнъ и ставилъ опять возлѣ себя, а самъ доѣдалъ остатки и запивалъ ихъ обильно пивомъ, давая по нѣсколько глотковъ и мальчику.
   Такой способъ насыщенія обратилъ на себя мое вниманіе, тѣмъ болѣе, что раздѣлявшіе трапезу были вовсе не похожи другъ на друга и нельзя было, допустить, чтобы они были связаны между собою близкимъ родствомъ: маіоръ былъ толстъ, съ одутловатомъ лицомъ, имѣлъ бѣлокурые, съ просѣдью, волосы и плѣшь на головѣ, маленькій красный носъ и добродушнѣйшую улыбку,-- спутникъ его былъ худощавый смуглый мальчикъ, съ черными, какъ смоль, волосами и строгимъ красивымъ профилемъ; глаза у него горѣли, какъ уголья, и онъ озирался ими испуганно кругомъ.
   Послѣ третьяго кушанья маіоръ, нѣсколько раскраснѣвшійся, такъ какъ, кромѣ пива, употреблялъ еще за обѣдомъ и водочку, обратился ко мнѣ, ближе всѣхъ къ нему сидѣвшему, и, погладивъ ребенка по головѣ добродушно сказалъ.
   -- А вотъ Богъ мнѣ сынка далъ въ походѣ.
   -- Какъ такъ? спросилъ я, заинтересованный его словами.
   -- Да такъ. И онъ словоохотливо разсказалъ, какъ, всходя на Шипку со своимъ баталіономъ въ одно холодное декабрское утро, онъ нашелъ близь дороги, въ канавѣ, ребенка полузамерзшаго въ снѣгу, поднялъ его изъ жалости и положилъ въ свой тарантасъ, ѣхавшій сзади съ войсковымъ обозомъ; какъ, придя на ночлегъ, онъ отогрѣлъ маленькаго больнаго, напоилъ его горячимъ чаемъ и уложилъ собственноручно спать, укутавъ буркою. На другое утро мальчикъ проснулся совсѣмъ здоровый, и съ тѣхъ поръ они неразлучны.
   -- Вотъ ужо вернемся домой, продолжалъ онъ: -- возьму съ собой; куда же его дѣвать? Сирота!
   -- А можетъ быть у него родители здѣсь найдутся? спросилъ я у добраго маіора.
   -- Гдѣ тамъ, батюшка, отвѣчалъ онъ:-- ужъ я искалъ вездѣ, даже объявленія вывѣшивалъ съ переводомъ на турецкій и болгарскій языки, ни, ни, никто не откликнулся, должно быть родители погорѣли, какъ деревни жгли въ походѣ.
   -- Куда же вы его дома дѣнете? полюбопытствовалъ я:-- вы женаты, семью имѣете!
   -- Нѣтъ никого, одинъ, какъ перстъ, а теперь вдвоемъ будемъ.
   Онъ съ любовью посмотрѣлъ на ребенка, и я невольно подумалъ, что найдись родители, онъ счелъ бы это для себя большимъ горемъ и неохотно отдалъ бы имъ своего найденыша.
   Скоро вся наша компанія заинтересовалась разсказомъ маіора и его пригласили пересѣсть къ нашему столу и выпить шампанскаго, за что онъ охотно согласился, но, осушивъ бокалъ, объявилъ, что заморскія вина, конечно, не худы, въ особенности въ мирное время, но что въ походѣ наша русская водочка не въ примѣръ лучше.
   Мы приласкали и ребенка, стали пичкать его разными сластями, которыя онъ кушалъ исправно, но продолжалъ глядѣть на насъ испуганно и ничего не отвѣчалъ на наши вопросы.
   -- Дикарь, пояснялъ маіоръ:-- точно волчонокъ, только ко мнѣ сталъ привыкать немного, а то всѣхъ боится.
   -- По русски понимаетъ? спросилъ кто-то изъ нашей компаніи.
   -- Начинаетъ понимать немножко, отвѣчалъ маіоръ: -- и то больше, когда я говорю съ нихъ, а вотъ деньщикъ мой совсѣмъ съ нимъ столковаться не можетъ -- не понимаютъ другъ друга, хоть убей!
   -- Какой онъ націи?
   -- А Богъ его знаетъ, должно быть турчонокъ, кабы болгарушкой былъ, все понималъ бы по нашему хоть немножко, а то бормочетъ что-то по своему -- не разберешь ничего. Ну, да все равно, продолжалъ маіоръ, выпивъ еще шампанскаго: -- я его окрестилъ въ православную вѣру и Александромъ назвалъ -- въ честь нашего Царя-батюшки; меня Николаемъ зовутъ, вотъ и будетъ Александръ Николаевичъ. Ужо, какъ вернемся въ Россію, усыновлю его и фамилію свою дамъ -- будетъ Безсоновымъ и еще родъ нашъ дворянскій продолжитъ; самъ я старый холостякъ и на это дѣло негожъ.
   Маіоръ Безсоновъ крякнулъ и проглотилъ рюмку коньяку, такъ какъ шампанское очевидно его не удовлетворяло. Его примѣру послѣдовали и мы, выпивъ за здоровье новаго представителя рода Безсоновыхъ и пожелавъ ему счастья и всевозможныхъ успѣховъ въ жизни.
   -- Я его въ военную службу отдамъ! воскликнулъ маіоръ, воодушевляясь:-- генераломъ будетъ!
   И онъ съ такою гордостію посмотрѣлъ на будущаго генерала, какъ будто онъ и въ самомъ дѣлѣ уже прославилъ и воскресилъ вымирающій родъ Безсоновихъ.
   Вообще отношенія маіора къ своему пріемному сыну были трогательны. Маіоръ былъ старый холостякъ, очевидно любившій выпить, о чемъ свидѣтельствовали его красный носъ и пристрастіе къ коньяку и водочкѣ. Въ жизни своей онъ испыталъ много невзгодъ, какъ я узналъ впослѣдствіи, но никогда не ропталъ на судьбу и сохранилъ свѣжесть сердца и способность увлекаться, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ съ хвостикомъ. Вотъ эту-то способность онъ и перенесъ всецѣло на посланнаго ему Богомъ сынка, какъ называлъ своего пріемыша, и полюбилъ его такъ нѣжно, какъ можетъ любить только преданная мать свое родное дѣтище.
   Обѣдъ нашъ окончился, но случайное знакомство мое съ маіоромъ Безсоновымъ не прекратилось. Онъ такъ полюбился мнѣ, что мы стали часто видѣться и скоро съ нимъ подружились.
   Николай Гавриловичъ Безсоновъ былъ типъ стараго холостяка, рѣдко встрѣчающійся въ наше время.
   Люди эти черствѣютъ обыкновенно съ годами и становятся крайними эгоистами, но маіоръ былъ добръ до безконечности, готовъ былъ снять съ себя послѣднюю рубашку и отдать ее ближнему. Онъ былъ не глупымъ человѣкомъ, хотя получилъ весьма плохое образованіе, но много видѣлъ на своемъ вѣку и умѣлъ наблюдать; разсказы его изъ походной жизни и вообще о своей службѣ въ полку были очень интересны и даже назидательны. Командуя ротой и баталіономъ въ продолженіе многихъ лѣтъ, онъ изучилъ основательно своего подчиненнаго -- русскаго солдата, а въ походѣ сжился съ нимъ, какъ съ товарищемъ.
   -- Солдатикъ, говорилъ онъ, прихлебывая чай, обильно разбавленный ромомъ:-- это, сударь мой, такой субъектъ, котораго понять надо; понялъ ты его -- и онъ тебя уразумѣетъ, а не понялъ -- все дѣло дрянь выйдетъ. Видывалъ я много на своемъ вѣку офицериковъ, но не всякій это дѣло разумѣлъ. Иной и близко къ солдату подойти боится, брезгливо смотритъ на него: пахнетъ отъ него родименькаго и насѣкомыя въ одеждѣ его водятся, безъ этого нельзя, особливо въ походѣ. За это ты не взыщи съ него и не все въ морду тычь, а приласкай иногда солдатика, вѣдь онъ тоже сирота. Вотъ и ищетъ онъ къ кому бы привязаться на службѣ и ежели откликъ найдетъ въ сердцѣ начальника, тогда ты спи спокойно -- не выдастъ онъ тебя ни въ мирѣ, ни въ воинѣ, и ты изъ него, что хоть, то и дѣлай, хоть веревки ней, все стерпитъ и роптать не станетъ.
   -- А какъ же, перебилъ я его:-- Николай Гаврилычъ, дисциплина въ войскѣ, вѣдь она строгихъ мѣръ требуетъ?
   -- Еще бы! воскликнулъ онъ:-- на солдата палка нужна и въ морду его ткнуть можно -- ничего, особливо въ походѣ, да только ты не все его бей, а приласкай хоть изрѣдка, онъ и возлюбитъ тебя, да какъ возлюбитъ! пуще самого себя.
   Николай Гаврилычъ замолчалъ и сталъ опять прихлебывать свой чай съ ромомъ, а я подумалъ, что солдаты навѣрно любили своего маіора, хотя, можетъ быть, онъ и поучалъ ихъ, отечески, собственноручно.
   Разговоръ этотъ происходилъ вечеромъ въ ресторанѣ возлѣ театра, гдѣ шла въ это время опера "Трубадуръ" Верди. Маіоръ былъ со мною одинъ, безъ своего маленькаго адъютанта. На вопросъ мой -- что онъ дѣлаетъ?-- отвѣтилъ, что спитъ -- Христосъ съ нимъ, умаялся. День-деньской за мной топчется, а я, какъ маятникъ, болтаюсь съ утра до вечера и по дѣлу, и по бездѣлью. Вотъ уложилъ его спать, да къ вамъ и пришелъ сюда.
   Маіоръ всегда самъ укладывалъ спать своего пріемнаго сынка, чему я неоднократно былъ свидѣтелемъ, и никому не довѣрялъ этого важнаго дѣла, онъ, какъ нянька, ухаживалъ за нимъ, умывалъ, раздѣвалъ, укладывалъ въ постель, крестилъ его на сонъ грядущій и не отходилъ отъ него, покуда ребенокъ не засыпалъ.
   Въ эту минуту теноръ за стѣной театра запѣлъ вдругъ такъ громко и затянулъ такую высокую ноту, что даже маіоръ обернулся.
   -- Экъ его разбираетъ! сказалъ онъ, улыбаясь: -- вѣдь тоже жрать хочетъ, оттого и воетъ. Поди ты, вѣдь и имъ трудно, все равно что на канатѣ ходить.
   -- Что вы, Николай Гаврилычъ, артиста, пѣвца, съ канатнымъ танцоромъ сравнили, развѣ это можно?
   Но маіоръ махнулъ рукой -- въ знакъ того, что считалъ ихъ на одной ступени той лѣстницы, которая называется практической пользой въ жизни человѣческой, и мы вышли съ нимъ изъ ресторана.
   Ночь была волшебная, звѣзды ярко горѣли на небѣ, море тихо плескалось о берегъ; тепло было такъ, какъ у насъ въ іюлѣ.
   -- Экая ночь! сказалъ я, вдыхая въ себя теплый ароматный воздухъ.
   -- Благодать Господня! возразилъ мой собесѣдникъ.-- поди-ка у насъ теперь въ Питерѣ или Москвѣ снѣгъ глыбами лежитъ, а здѣсь цвѣты цвѣтутъ.
   -- Хорошо здѣсь, Николай Гаврилычъ, вѣкъ бы, кажется, прожилъ.
   -- Соскучитесь, батюшка, домой потянетъ, на родину.
   -- Можетъ быть, но на родинѣ холодно, а здѣсь тепло; смотрите ночь наступила, а мы съ вами гуляемъ въ кителяхъ. Какъ хотите, а первое благо въ жизни тепло и солнышко.
   -- Первое благо въ самомъ человѣкѣ, сказалъ маіоръ, помолчавъ съ минуту:-- внутри его, а не снаружи, и въ Сибири люди живутъ и какъ еще! Жизнь наша, скажу я вамъ, все одно, что зеркало: какъ посмотришь въ него, такъ оно тебѣ и отвѣтитъ.
   -- Э, да вы, я вижу, философъ!
   -- Какой тамъ философъ! Я и не знаю, что такое ваша философія, не читалъ никогда.
   -- Хотите почитать? у меня книжка чудесная: обзоръ всѣхъ философій въ переводѣ на русскій языкъ, очень интересно.
   -- Не пойму я вашей книжки, отвѣтилъ маіоръ:-- не но мнѣ она писана, мы на мѣдныя дѣньги учились. Вотъ ужо подростетъ мой мальчишка, мы его не такъ воспитаемъ, всему научимъ, всякой премудрости.
   И тотчасъ, увлекшись своими мечтами, онъ сталъ развивать цѣлый планъ воспитанія, широко задуманный.
   -- До сихъ поръ я жилъ какъ скотъ, заключилъ онъ: -- для себя одного и, грѣшнымъ дѣломъ, водочкой занимался, но теперь шабашъ -- цѣль въ жизни есть, сынокъ, хоть не по плоти и крови, а все равно сынъ, Богомъ данный. Вотъ я и долженъ о немъ заботиться, коли принялъ на попеченіе, какъ о родномъ дѣтищѣ.
   Я нисколько не сомнѣвался, что маіоръ исполнитъ свой долгъ и свои обязанности по отношенію къ пріемному сыну, и боялся только одного, какъ бы сынъ не измѣнилъ своимъ обязанностямъ и не понялъ, не оцѣнилъ такого отца. Но я, конечно, не высказалъ своихъ сомнѣній маіору и замѣтилъ только, что высшее образованіе дорого стоитъ и не всякому по средствамъ.
   -- Чтожъ, вы не нищіе, отвѣчалъ Николай Гавриловичъ:-- есть у меня кое-какой грошъ, накопленный, да имѣньице небольшое, оставшееся послѣ родителя; недостанетъ наличныхъ -- имѣніе по боку, а ужъ не пущу мальчишку неучемъ по свѣту, вотъ какъ я грѣшный.
   Мы все шли далѣе, разговаривая и, выйдя за городъ, подошли къ русскому лагерю. Часовой окликнулъ насъ, но узнавъ своихъ, отдалъ честь и пропустилъ.
   -- Спятъ, родимые, сказалъ маіоръ, указывая на палатки:-- а сколько ихъ тамъ полегло, позади, въ чужой землѣ... о-охъ! онъ вздохнулъ и набожно перекрестился.
   -- Случай, замѣтилъ я:-- слѣпой случай, какъ много дѣлаетъ онъ въ жизни! на войнѣ, напримѣръ, шальная пуля...
   Но маіоръ перебилъ меня.
   -- Не случай, сударь мой, воскликнулъ онъ сердито:-- а воля Божія! пуля что, слѣпая дура, ударитъ кого по нашему не нужно, а кому жизнь надоѣла, кто самъ на смерть лѣзетъ, того пощадитъ. Вотъ что съ нами случилось въ походѣ, я вамъ доложу, по истинѣ удивительно, хотите разскажу?
   -- Сдѣлайте милость.
   -- Было это въ самый разгаръ войны, началъ свой разсказъ маіоръ:-- прислали къ намъ въ полкъ офицерика и къ моему баталіону прикомандировали; молоденькій такой былъ, бѣленькій, румяненькій, точно красная дѣвица. Ну, думаю, этотъ въ огнѣ не бывалъ, какъ-то мы съ нимъ поладимъ? Изнѣженный такой, набалованный былъ, не приведи Богъ! сундуковъ однихъ да чемодановъ цѣлую кучу навезъ. Такъ нельзя, говорю я ему, Иванъ Александровичъ: въ походѣ подъ васъ однихъ генеральскій обозъ нуженъ, половину вещей надо бросить. Онъ на дыбы:-- какъ, говоритъ, бросить?-- все мнѣ необходимо!-- Я махнулъ на него рукой, и какъ онъ ужъ тамъ размѣстился со своими чемоданами -- не знаю; денегъ у него была куча, одѣтъ съ иголочки -- ну, маменькинъ сынокъ, одно слово; только добрый такой былъ, со всѣми ласковый, даже съ простымъ солдатомъ. Вотъ пошли мы далѣе, и онъ съ нами; все распрашиваетъ:-- гдѣ-жъ это непріятель, и скоро ли мы съ нимъ встрѣтимся?
   -- Увидите, говорю, не безпокойтесь.
   -- Съ нетерпѣніемъ, говоритъ, жду, для того и къ вамъ пріѣхалъ. Мать не выпускала меня на войну, на колѣняхъ умоляла не ѣздить, но я не послушалъ ее: -- извѣстно, бабы, всего боятся.
   -- Ладно, думаю я, посмотримъ, какъ-то ты расхрабришься. Только недолго пришлось ему ждать: вечеромъ того же дня шли мы подъ дождичкомъ къ лѣску: онъ въ буркѣ кавказской храбро такъ шагаетъ. Направо поле и деревня, налѣво лѣсъ. Только мы поравнялись съ лѣскомъ, какъ оттуда пафъ, пафъ, пули непріятельскія на насъ такъ и посыпались. Оглянулся я, вижу, мой офицерикъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, да вражьимъ пулямъ такъ и кланяется.
   -- Что это значитъ? спросилъ я, какъ статскій, не бывавшій въ бою.
   -- А это значитъ, другъ ты мой, отвѣчалъ маіоръ, все больше и больше увлекаясь своимъ разсказомъ: -- кто съ непривычки, тотъ пулямъ и кланяется, т. е. летитъ это пуля мимо него, онъ и нагнетъ голову, думаетъ укроется отъ нея; ну вздоръ, конечно, гдѣ-жъ тутъ укрыться, ударитъ она тебя куда ни попало: въ животъ, либо въ ногу, или въ ту же голову.
   -- Братцы, за мной! крикнулъ я, продолжалъ маіоръ свой разсказъ,-- и самъ бросился въ лѣсъ. Дали два залпа такъ, не цѣлясь, туда, откуда пули сыпались; только должно быть горячо попало: послышались крики, стоны, и увидѣли мы, какъ непріятель, сидѣвшій въ засадѣ въ лѣсу, побѣжалъ оттуда, мелькая своими красными фесками. Преслѣдовать было некогда -- ночь наступала, да и торопились мы къ большому нашему отряду, выступавшему на другое утро. Ну, стрѣльнули еще раза два въ догонку непріятелю, и я скомандовалъ -- стой!
   Стали считать своихъ,-- чтожъ бы вы думали: всѣ цѣлы до единаго солдатика, ни на комъ ни царапины, только офицерикъ мой новый пропалъ куда-то; ну, думаю: спрятался вѣрно въ канаву, сробѣлъ, а теперь вылѣзать стыдно; только успѣлъ я подумать это, а фельдфебель мой и кричитъ: "сюда, ваше высокоблагородіе, сюда пожалуйте, здѣсь они!" Я подбѣжалъ, гляжу, лежитъ сердечный ничкомъ на травѣ у самой опушки лѣса; мы повернули его: пуля въ груди навылетъ, кровь такъ и сочится. Такъ мнѣ его вдругъ жалко стало и сказать не могу; солдатикъ одинъ побѣжалъ къ ручью, водицы досталъ, смочили мы ему лобъ, испить дали, онъ и очнулся. Доктора не было съ нами, я самъ ему раскрылъ рану, гляжу плохо, а онъ шепчетъ мнѣ: "помогите, умираю!" а гдѣ тутъ помочь, капутъ совсѣмъ; кровь хлынула горломъ, откашлялся и опять шепчетъ что-то; я наклонился къ нему ухомъ, а онъ кольцо на рукѣ своей показываетъ, дорогое такое, такъ и блеститъ, "если умру, говоритъ, ей отдайте", а кому ей и не сказалъ; стадъ ни крестикъ на груди показывать, на золотой цѣпочкѣ висѣлъ: "это, говоритъ, матери; не послушался я ее и вотъ..." Опять кровь хлынула у него изъ горла, и онъ не договорилъ. А кто мать, гдѣ живетъ, такъ и не добились мы отъ него: вздохнулъ еще разъ и померъ. Я даже заплакалъ, продолжалъ маіоръ,-- повѣрите ли? И солдатики мои, кто поближе стоялъ, тоже заморгали. Ну, сняли мы шапки, перекрестились, я ему глаза закрылъ и молитву надъ нимъ прочелъ замѣсто попа.
   Снялъ я съ него крестикъ и кольцо, бумаги какія при немъ были и деньги изъ кармана вынулъ (они и по сейчасъ при мнѣ); ужо вернемся въ Россію, все матери его отдамъ, коли розыщу ее, а ужъ кольцо пускай сама отдаетъ кому знаетъ -- вѣрно невѣстѣ.
   Здѣсь маіоръ прервалъ свой разсказъ, видимо самъ взволнованный.
   -- Чтожъ дальше было? спросилъ я его.
   -- А дальше что: вырыли мы ему могилу, опустили туда, въ барабанъ забили и землей засыпали; крестъ надъ нимъ поставили изъ сухихъ вѣтвей -- какой съумѣли. Къ тому времени ночь наступила, продолжалъ онъ:-- небо расчистилось и луна взошла, освѣтила она могилу и насъ грѣшныхъ, безъ шапокъ, вокругъ. Какъ теперь вижу все это: лѣсъ и могилку, и мостъ черезъ ручей, который мы перешли всѣ, оставивъ покойника одного на чужой землѣ. Такъ вотъ, сударь мой, какіе случаи бываютъ, заключилъ свой разсказъ маіоръ: -- одинъ былъ между нами, никогда огня не видавшій, младенецъ, такъ сказать, его одного и пристукнуло, а насъ грѣшныхъ Господь помиловалъ. Ты говоришь случай, а я говорю воля Божія, какъ знаешь, такъ и называй.
   Собесѣдникъ мой началъ говорить мнѣ ты для большей назидательности, но я не обратилъ на это вниманія, самъ растроганный его разсказомъ.
   Мы повернули назадъ и опять прошли черезъ спящій лагерь, теперь ярко освѣщенный взошедшею полною луною.
   -- Николай Гаврилычъ, спросилъ я:--бывало ли вамъ когда нибудь досадно на то, какъ убійственно равнодушна природа къ намъ людямъ, къ нашимъ радостямъ и печалямъ. Вотъ луна, поглядите на нее -- она одинаково свѣтитъ надъ живымъ и мертвымъ, надъ этимъ многолюднымъ спящимъ лагеремъ и надъ одинокою могилою вашего бѣднаго офицерика, такъ безвременно павшаго на чужой землѣ.
   -- Что дѣлать, батюшка, что дѣлать! повторилъ маіоръ -- на то воля Божія.
   -- Конечно такъ, отвѣтилъ я,-- но все-таки жалко, и за кого онъ погибъ такъ рано, во цвѣтѣ лѣтъ?-- за этихъ дрянныхъ братушекъ (такъ называли у насъ въ походѣ болгаръ), которые, повѣрьте, намъ пожалуй и спасибо не скажутъ за то, что мы проливали кровь за ихъ свободу.
   -- Это все равно, сказалъ маіоръ:-- не за спасибо добро дѣлаютъ.
   -- А за что же? спросилъ я, желая услышать его часто оригинальные отвѣты.
   -- За что? и онъ задумался на минуту,-- а за то, что братушка, хотя и дрянь человѣкъ, а все же намъ братъ по Христу и по вѣрѣ.
   -- Ну, а еслибы онъ былъ нехристь. За турку, напримѣръ, пошли бы вы сражаться?
   -- Пошелъ, коли бы было приказано, на то я солдатъ, а впрочемъ, что же, и турка человѣкъ; вотъ мы разъ въ походѣ одного изъ нихъ подстрѣлили; лежитъ онъ и стонетъ; товарищи его всѣ тягу дали, онъ одинъ остался. Солдатики мои хотѣли его покончить, да я не позволилъ, за что? говорю, онъ тоже человѣкъ, живъ еще, можетъ и поправится. Ну перевязали мы ему рану, напиться дали -- раненые всегда воды просятъ -- и донесли на носилкахъ до ближайшаго госпиталя.
   -- Что-жъ онъ живъ остался, поправился?
   -- А ужъ не знаю, батюшка, не знаю, на все воля Божья; только какъ уходили мы, схватилъ онъ меня за руку и такъ поглядѣлъ, что я даже смутился. "Аллахъ, Аллахъ!" воскликнулъ онъ и еще что-то бормоталъ по своему, пожимая мою руку, да я не понялъ.
   Лагерь, который мы проходили съ Николаемъ Гавриловичемъ, былъ только однимъ звеномъ цѣпи, окружавшей Константинополь, такъ какъ по другую его сторону, примыкая къ Босфору, были тоже выдвинуты русскія войска. Стоило только сжать эту цѣпь, и многолюдная столица Оттоманской имперіи была бы въ нашихъ рукахъ. Но судьба рѣшила иначе -- войска были отодвинуты назадъ, главная квартира переведена въ Адріанополь и С.-Стефано вымерло вдругъ такимъ же волшебствомъ, какимъ оно воскресло къ жизни.
   Адріанополь не представлялъ ничего новаго для чиновъ главной квартиры; они проходили его на пути къ Царьграду, но тогда была весна въ сердцахъ и въ природѣ, а теперь наступила осень повсюду. Блестящія надежды на будущее не осуществились, и грозныя тучи надвигались на политическомъ горизонтѣ. Онѣ висѣли и на небѣ надъ нами; свѣтлые дни стали рѣдки, не видать было больше синяго моря и теплаго солнышка, а мнѣ не видать было и моего милаго маіора. Онъ уѣхалъ еще изъ С.-Стефано со своимъ полкомъ въ Россію. Сначала онъ писалъ мнѣ изъ Москвы и Рязани, но понемногу письма его стали приходить рѣдко, наконецъ совсѣмъ превратились, и я потерялъ его изъ виду.
   

II.

   Прошло нѣсколько лѣтъ. Многое пережитое было забыто, новые интересы возникли въ жизни, многихъ товарищей, знакомыхъ и родныхъ не стало больше на свѣтѣ.
   Въ числѣ послѣднихъ оказалась одна старая тетушка моя, которой я былъ наслѣдникомъ.
   Разъ какъ-то вернувшись домой со службы, я засталъ у себя на письменномъ столѣ телеграмму, извѣщавшую, что тетушка при смерти больна и чтобы я пріѣзжалъ немедленно. Вечеромъ того же дня я катилъ съ курьерскимъ поѣздомъ изъ Петербурга въ Москву, откуда мнѣ предстоялъ дальнѣйшій путь, по другимъ желѣзнымъ дорогамъ, во внутреннія губерніи. По пріѣздѣ въ деревню, гдѣ жила тетушка, я однако не засталъ ее въ живыхъ и мнѣ пришлось только похоронить покойницу, со всею пышностію, которую допускала мѣстная обстановка.
   Имѣніе, которое досталось мнѣ, было большое, хорошо устроенное, и я обратился сразу изъ чиновника, жившаго своимъ жалованьемъ, въ независимаго человѣка. При домѣ, гдѣ тетушка прожила свой вѣкъ, состоялъ цѣлый штатъ домашнихъ и прислуги, который она поручила моему попеченію, и первымъ моимъ долгомъ было распорядиться такъ, чтобы никого не обидѣть и не увольнять безъ нужды. Штатъ состоялъ изъ управляющаго, человѣка, повидимому, толковаго, буфетчика, старика Осипа, ключницы Степаниды, пользовавшейся, какъ говорили, большимъ авторитетомъ у покойницы, двухъ приживалокъ, дальнихъ родственницъ тетушки, и затѣмъ прислуги, очень многочисленной. Сверхъ того былъ сѣрый попугай, въ большой металлической клѣткѣ, безпрестанно повторявшій: "барыни, барыня", и двѣ собаченки, которыя неистово лаяли, покуда не привыкли ко мнѣ.
   Въ письмѣ, оставленномъ на мое имя, тетушка просила меня: стариковъ оставить доживать свой вѣкъ въ имѣніи, въ томъ числѣ стараго попугая и двухъ собачонокъ, поручивъ ихъ попеченіямъ ключницы Степаниды, молодыхъ же разрѣшала уволить, если они мнѣ не нужны, но наградивъ каждаго и каждую, по моему усмотрѣнію, за ихъ вѣрную службу старой барынѣ.
   Письмо тетушки заканчивалось благословеніями и просьбой заказать сорокоустъ по грѣшной душѣ ея и соблюдать въ чистотѣ и благолѣпіи ея могилу.
   Соблюденіе необходимыхъ формальностей задержало меня нѣкоторое время въ деревнѣ, и я уже начиналъ скучать одиночествомъ, какъ вдругъ судьба послала мнѣ неожиданное утѣшеніе.
   Разъ какъ-то утромъ, въ дождливый день (осень все болѣе и болѣе вступала въ свои права), я сидѣлъ въ бывшемъ кабинетѣ покойной и разбиралъ ея бумаги, когда вошелъ старикъ Осипъ и доложилъ, что пріѣхалъ какой-то господинъ, который желаетъ меня видѣть.
   -- Кто такой? спросилъ я.
   -- Маіоръ Безсоновъ, отвѣчалъ Осипъ.
   Я вскочилъ и быстро пошелъ на встрѣчу посѣтителю.
   Неужели это онъ? думалъ я, мой милый маіоръ? Да, это онъ: знакомый голосъ послышался въ сосѣдней комнатѣ, дверь распахнулась, и маіоръ упалъ въ мои объятія.
   -- Вотъ радость! воскликнулъ я, усаживая его на дивавъ и горячо пожимая ему руки.
   -- Николай Гавриловичъ, повѣрите ли, еслибы меня спросили за минуту передъ тѣмъ, кого я болѣе всѣхъ желаю увидѣть здѣсь, въ моемъ одиночествѣ, я бы назвалъ васъ, и вдругъ вы сами являетесь! Да что обо мнѣ толковать, лучше вы разскажите -- какъ поживаете и какимъ чудомъ сюда попали?
   -- А сюда попалъ я, отвѣчалъ маіоръ: -- по волѣ Божіей. Назначенъ я былъ опекуномъ къ одной дальней родственницѣ-сироткѣ; вотъ я и сталъ принимать сиротское имущество; вижу между прочимъ другимъ имѣньице въ вашемъ уѣздѣ, 200 слишкомъ десятинъ земли, усадьба, лѣсъ, покосы хорошіе, и все это, но доходу, значится въ минусъ 5 рублей ежегодно. Нѣтъ, думаю, шалишь, самому посмотрѣть надо; вотъ я и пріѣхалъ, а усадьба въ 6-ти верстахъ отъ насъ -- "Дядкино" прозывается. Тутъ я и услыхалъ про васъ и про ваше наслѣдство: фамилію вашу, имя и отчество не разъ при мнѣ поминали, думаю, съѣзжу я, посмотрю -- не мой ли это Василій Петровичъ, анъ онъ и есть.
   И мы снова обнялись. Маіоръ провелъ у меня цѣлый день и даже ночевать остался по моей просьбѣ. Мы въ волю наговорились. Я узналъ, что онъ въ отставкѣ, на пенсіи, украшенъ Георгіемъ за храбрость и Владиміромъ съ бантомъ, что пріемный сынъ его здравъ и невредимъ и живетъ вмѣстѣ съ нимъ въ Москвѣ.
   -- И какое мнѣ Богъ въ немъ утѣшеніе послалъ -- вы не повѣрите! говорилъ маіоръ;-- одинъ я вѣдь былъ, какъ перстъ, родные всѣ перемерли, жениться хотѣлъ, семьей обзавестись, да не выгорѣло.
   -- Что такъ?
   -- Да какъ вамъ сказать -- карта не выпала.
   И маіоръ разсказалъ, какъ онъ въ молодости былъ влюбленъ въ одну дѣвицу; красавицы такой, по его словамъ, не было другой на свѣтѣ; хороша была, умна и образована, ну словомъ всѣ совершенства въ себѣ соединяла; онъ же, Безсоновъ, ничего ровно въ себѣ не имѣлъ и самъ сознавалъ это.
   -- Чучеломъ съ молоду былъ, говорилъ онъ совершенно искренно.
   -- Куда мнѣ съ неумытымъ рыломъ къ такой красавицѣ свататься? Такъ нѣсколько лѣтъ и промаялся, все собирался посвататься, да не рѣшался, а она тѣмъ временемъ за другаго замужъ вышла.
   -- Напрасно, сказалъ я,-- вы такъ нерѣшительно дѣйствовали: да за васъ бы всякая разумная дѣвица и теперь замужъ пошла, такой вы человѣкъ прекрасный.
   -- Ну, ужъ теперь! засмѣялся маіоръ:-- а тогда похрабрѣе былъ бы, пожалуй бы и выгорѣло..
   -- Вы представьте себѣ, Василій Петровичъ, продолжалъ онъ съ примѣсью грусти:-- встрѣтился я съ ней нѣсколько лѣтъ спустя, уже когда она замужемъ была,-- узнать нельзя: похудѣла, выцвѣла, дѣтей цѣлая куча; мужъ негодникъ попался, мазурикомъ первой руки оказался. Жалко мнѣ ее стало, печальная такая, со мною ласковая. Я и брякнулъ ей: Марья Михайловна, говорю (ее Марьей Михайловной звали), а какъ я васъ любилъ! знаете ли вы?-- Знаю, сказала она, вздохнувъ.
   -- И все собирался предложеніе вамъ сдѣлать.-- Напрасно не сдѣлали, отвѣчала она:-- я долго ждала и вышла бы за васъ, не задумавшись ни минуты.
   -- Какъ сказала она мнѣ это, меня даже за сердце захватило; три дня потомъ ходилъ какъ потерянный. Ну, да что дѣлать, вздохнулъ Николай Гавриловичъ: -- назадъ не вернешь, близокъ локоть, да не укусишь. Такъ и остался бобылемъ на всю жизнь.
   Вообще жизнь моего пріятеля была невеселая.
   По его разсказамъ, онъ еще съ дѣтства много натерпѣлся. Отецъ его, небогатый помѣщикъ, жилъ въ деревнѣ и рано овдовѣлъ; матери своей Николай Гавриловичъ почти не помнилъ, а когда въ домѣ появилась мачиха, то она отравила молодую его жизнь, поѣдомъ ѣла ребенка и не только его, но и мужа и всѣхъ въ домѣ. Разсказы о злой мачихѣ очень обыкновенны въ нашей жизни, но въ устахъ Николая Гавриловича они получали особый колоритъ, какъ и все то, что онъ разсказывалъ.
   -- Ребенокъ, сударь мой, говорилъ онъ,-- это такое растеніе, которое ухода требуетъ, забрось его, оно и одичаетъ. Ласка ребеночку нужна, все равно какъ тепло и солнышко травкѣ Божіей; а я вмѣсто ласки только затрещины получалъ отъ мачихи, какъ ни подойдешь въ ней -- хлопъ въ ухо, либо за вихорь ухватитъ, да и отца била, чего грѣха таить. Разъ такъ въ него вцѣпилась, что я не вытерпѣлъ, заступился за него, какъ ни былъ малъ, и пошла у насъ тутъ потѣха: дрались мы всѣ трое, дрались до остервенѣнія, ужасъ какъ долго, такъ что прислуга даже вмѣшалась и розняла. Сраму что было, синяковъ, вою, плачу, и не приведи Богъ. Мачиха трое сутокъ въ постели пролежала, я горячкой захворалъ, чуть не померъ; а какъ выздоровѣли всѣ, опять давай драться. Я одичалъ совсѣмъ, повѣрите ли, Василій Петровичъ, въ лѣсъ убѣгалъ изъ дому, или въ деревню, тамъ у меня были пріятели, бабы и мужики, которые меня жалѣли. Одну бабу, въ особенности, по сію пору помню; теткой Аленой ее прозывали; какъ вздуютъ меня, бывало, дома, я сейчасъ къ ней съ воемъ и плачемъ; она меня утѣшитъ и приласкаетъ, вымоетъ лицо и голову, холодной водой синяки примочитъ.
   -- Желанный ты мой, бывало причитаетъ она надо мною, обнимаетъ меня и цѣлуетъ, а сама такъ и заливается слезами; добрая такая была, молочной сестрой моей покойной матери приходилась, и кабы не она, кажись не выжилъ бы. Отецъ мой тоже былъ добрый, продолжалъ свой разсказъ Николай Гавриловичъ, да только слабый, очень ужъ мачиха его заѣздила. Бывало какъ останемся мы съ нимъ вдвоемъ, онъ двери запретъ, высмотритъ все кругомъ -- нѣтъ ли кого -- и давай меня цѣловать.
   -- Бѣдный ты мой, Николаша!
   И оба мы въ слезы.
   Наконецъ мы придумали съ отцомъ, что надо меня въ школу отдать въ ближайшій городъ, и мачиха на это согласилась. Но, повѣрите ли, и школа оказалась никуда не годной; содержалъ ее какой-то семинаристъ, не попавшій въ попы; и что онъ только съ нами, школьниками, не выдѣлывалъ, упаси Боже! Учить почти-что не училъ, а наказывалъ строго: линейкой по головѣ билъ и голодомъ морилъ. По цѣлымъ днямъ мы на дворѣ въ бабки играли, да прохожимъ на улицѣ скандалы устраивали. Учился я въ этой школѣ до того плохо, что даже экзамена на юнкера не выдержалъ и отдали меня въ полкъ простымъ солдатомъ. Къ тому времени отецъ мой померъ, и мачиха осталась хозяйничать въ имѣніи; у ней былъ свой сынъ, сводный мой братъ, и ему-то она и хотѣла передать все наслѣдство, а меня устранить какъ-нибудь. Денегъ она мнѣ не высылала въ полкъ ни копѣйки, и я жилъ вмѣстѣ съ простыми солдатами, несмотря на то, что былъ дворяниномъ. Тутъ-то я и узналъ солдата, что онъ за человѣкъ такой, и всегда помнилъ и послѣ, когда въ офицеры попалъ. Тѣмъ временемъ къ намъ поступилъ въ полкъ одинъ поручикъ, изъ гвардіи за какой-то поступокъ переведенный. Этому поручику я и обязанъ всѣмъ въ жизни: онъ обратилъ на меня вниманіе, какъ на своего брата-дворянина и сталъ учить уму-разуму. И сколько онъ возился со мной -- просто даже удивительно, бесѣдовалъ по цѣлымъ часамъ, книжки давалъ читать; я даже пристрастіе получилъ къ чтенію до того, что бывалъ за это штрафованъ по службѣ неоднократно. Онъ же, поручикъ этотъ, помогъ мнѣ и отъ мачихи отвязаться. Сынъ ея, мой сводный братъ, померъ, и я остался единственнымъ наслѣдникомъ отцовскаго имѣнія. Мачиху мы живо скрутили, меня въ офицеры произвели, и съ тѣхъ поръ я все служилъ въ военной службѣ, дослужился до маіорскаго чина, былъ въ походѣ, какъ вы знаете, а теперь въ отставкѣ на полной пенсіи и живу себѣ припѣваючи, съ Богомъ даннымъ мнѣ сыномъ. Здѣсь онъ вернулся опять къ разсказамъ о своемъ Сашѣ и къ планамъ о его воспитаніи.
   Я сталъ говорить о нашей жизни въ С.-Стефано, о нашихъ прогулкахъ у береговъ синяго моря, но маіоръ все возвращался къ своему пріемышу. Оказалось, что онъ усыновилъ его, отдалъ въ кадетскій корпусъ въ Москвѣ, откуда мечталъ перевести въ какую-нибудь академію, чтобы онъ былъ ученымъ и карьеру военную могъ сдѣлать. Онъ самъ жилъ зимою въ Москвѣ, чтобы не разлучаться съ сыномъ, и только лѣтомъ, на каникулярное время, увозилъ его въ свою деревню.
   Узнавъ печальную исторію жизни моего милаго маіора, я еще болѣе полюбилъ его и понялъ вполнѣ его горячую привязанность къ своему пріемышу. Доброе сердце его всегда жаждало любви, но, по странной случайности, любовь не давалась ему, какъ кладъ. Въ дѣтствѣ злая мачиха отравила ему жизнь, въ молодости неудачная привязанность къ дѣвушкѣ-красавицѣ, которой онъ не признавалъ себя достойнымъ и не рѣшился сдѣлать ей предложенія. Затѣмъ одинокая жизнь, безъ семьи, безъ родныхъ, безъ цѣли существованія, и вдругъ онъ нашелъ на дорогѣ, въ чужой землѣ, маленькое существо, полузамерзшее, беззащитное, всѣми покинутое. Онъ поднялъ его, пригрѣлъ и воскресилъ въ жизни; онъ тотчасъ же и полюбилъ его всѣми силами своей души.
   Своего собственнаго, роднаго сына онъ не могъ бы полюбить такъ сильно: у родныхъ дѣтей бываютъ кромѣ отца, мать, братья, сестры, они не такъ беззащитны и безпомощны, какъ круглые сироты; ихъ любятъ, ласкаютъ и грѣютъ въ семьѣ. Пріемышъ же былъ одинъ на свѣтѣ, и его единственною связью съ жизнію оказался старый маіоръ; порвись эта связь, онъ погибъ бы вѣроятно; но связь эта не порвалась, она, напротивъ, окрѣпла и выросла, обратилась въ горячую, самоотверженную любовь, которой давно жаждало сердце добраго старика. О онъ замѣнилъ сиротѣ все въ жизни: заботливую няньку, мать нѣжнѣйшую, отца, сестеръ и братьевъ.
   "Дай Богъ", подумалъ я, невольно, "чтобы такая любовь не была обманута!".
   

III.

   Завѣщанное покойной тетушкой имѣніе такъ мнѣ понравилось, что я рѣшился перевезти туда на лѣто свою семью и сдѣлалъ соотвѣтствующія распоряженія. Весь штатъ тетушки я оставилъ въ цѣлости, съ небольшими только сокращеніями, оставилъ въ неприкосновенности и всю обстановку въ домѣ, носившую на себѣ несомнѣнную печать старины; за нее какой-нибудь любитель далъ бы хорошія деньги, но я пожелалъ сохранить все, какъ было въ старомъ гнѣздѣ, на память о доброй старушкѣ, прожившей въ немъ столько лѣтъ.
   Я только измѣнилъ нѣсколько конюшенный штатъ, въ которомъ тетушка мало понимала толку, да пригласилъ маіора Безсонова со своимъ сыномъ провести будущее лѣто съ нами въ деревнѣ, на что онъ охотно согласился.
   Я никогда не забуду первыхъ дней нашего пріѣзда въ деревню, въ маѣ слѣдующаго года. Все цвѣло и благоухало, воздухъ былъ такой, что, казалось, никакіе цѣлебные источники въ мірѣ не могли бы замѣнить его и никакая болѣзнь въ человѣческомъ тѣлѣ не устояла бы противъ его живительнаго дѣйствія. Имѣніе находилось въ той полосѣ Россіи, гдѣ уже грѣетъ южное солнце, но гдѣ лѣса еще не вырублены, воды не изсякли, и гдѣ природа является во всей своей свѣжей силѣ.
   Погода стояла волшебная; жена моя и дѣти не могли нарадоваться на новое лѣтнее пребываніе послѣ наскучившихъ всѣмъ намъ петербургскихъ дачъ, и все казалось такъ хорошо вокругъ, все радовало насъ до послѣдняго куста въ саду, до малаго цвѣтка въ полѣ. Дѣти мои, какъ птички, выпущенныя изъ клѣтки, разлетѣлись по лѣсамъ и полямъ. Я и жена хозяйничали; всѣ были довольны; даже старый попугай, выставленный на балконѣ въ своей клѣткѣ, кричалъ неистово -- должно быть отъ радости -- и все повторялъ: "барыня, барыня!".
   Мѣсяцъ прошелъ, какъ одинъ день, а въ началѣ іюня пріѣхалъ маіоръ со своимъ сыномъ. Мы встрѣтили его какъ роднаго, и онъ живо освоился съ моею семьею, но сынокъ его долго дичился насъ и глядѣлъ какимъ-то волченкомъ.
   Одѣтый въ кадетскую форму и обстриженный подъ гребенку, онъ, тѣмъ не менѣе, вовсе не походилъ на русскаго кадета: онъ былъ писанный красавецъ, и южный, своеобразный типъ ярко высказывался въ его лицѣ и всей фигурѣ; высокаго, не по годамъ, роста, со смуглой кожей, черными, какъ смоль, волосами и большими горящими глазами, онъ поражалъ своею наружностію, но, несмотря на то, въ лицѣ его было что-то жесткое и недоброе.
   -- Знаешь, сказала мнѣ жена на второй день послѣ пріѣзда нашихъ гостей:-- твой маіоръ необыкновенно милъ, но сынка его я просто боюсь!
   -- Что ты! воскликнулъ я съ удивленіемъ:-- развѣ можно бояться дѣтей?
   -- Да, сказала она: -- но онъ смотритъ уже юношей и притомъ какимъ-то коршуномъ, или хищныхъ звѣремъ.
   -- Это по сравненіи съ нашими дѣтьми, засмѣялся я,-- которыя все смотрятъ мокрокурыми.
   -- Тѣмъ страшнѣе для нихъ коршуны, замѣтила жена.
   Понемногу однако коршунъ и куры познакомились и стали играть вмѣстѣ. Въ забавахъ этихъ Саша Безсоновъ былъ всегда зачинщикомъ и изобрѣтателемъ; онъ сочинялъ и устраивалъ разныя игры и отличался въ особенности въ гимнастическихъ упражненіяхъ: лазилъ, какъ кошка, на самыя высокія деревья, перепрыгивалъ широкіе рвы и канавы, плавалъ, какъ рыба, ѣздилъ верхомъ, какъ цыганъ. Я помню, какъ однажды мы вышли всѣ на дворъ полюбоваться на молодаго жеребца, котораго кучеръ вывелъ подъ уздцы изъ конюшни. Жеребецъ прыгалъ и рвался изъ рукъ, билъ задомъ, становился на дыбы и былъ до того рѣзвъ, что самъ кучеръ боялся сѣсть на него, но молодой Безсоновъ, у котораго глаза загорѣлись при видѣ лихаго коня, подбѣжалъ къ нему, выхватилъ у кучера изъ рукъ узду, перекинулъ ее черезъ голову лошади и, вскочивъ на нее однимъ прыжкомъ, въ мигъ вылетѣлъ въ отворенныя ворота. Мы успѣли только ахнуть и выбѣжали на дорогу посмотрѣть -- не убилъ ли его тутъ же бѣшеный конь, но увидѣли только пыль на поворотѣ, а конь и всадникъ уже исчезли изъ вида. Маіоръ, съ крикомъ, побѣжалъ за нимъ, кучеръ поскакалъ на другой лошади, но не прошло и четверти часа, какъ мы увидѣли Сашу, возвращающагося домой шагомъ, а вслѣдъ за нимъ кучера и запыхавшагося маіора. Лошадь была вся въ мылѣ, а всадникъ съ пылающимъ лицомъ и торжествующимъ взглядомъ красиво сидѣлъ на ней и трепалъ по шеѣ; подъѣхавъ къ намъ, онъ ловко соскочилъ и повелъ лошадь подъ уздцы; видно было, что конь и всадникъ познали другъ друга и насладились оба бѣшеной скачкой.
   Съ тѣхъ поръ Саша сталъ часто кататься на жеребцѣ, и это сдѣлалось его любимой забавой.
   Вечеромъ въ тотъ же день, когда мы остались одни, жена высказала мнѣ свое предположеніе, что мальчикъ цыганъ, по происхожденію.
   -- Отчего ты думаешь? спросилъ я.
   -- Такъ, по всему видно. Да скажи, пожалуйста, Николай Гавриловичъ знаетъ ли самъ -- какого рода и племени сынъ его.
   -- Нѣтъ, откуда же ему знать: онъ нашелъ его полумертвымъ на дорогѣ въ походѣ, призрѣлъ его и съ тѣхъ поръ о родителяхъ не было ни слуху, ни духу; они не откликнулись даже на неоднократныя объявленія о найденномъ ребенкѣ.
   -- Ну цыганъ навѣрное, объявила жена и съ тѣхъ поръ стала въ шутку называть Сашу Безсонова цыганомъ.
   Николай Гавриловичъ былъ въ восторгѣ отъ своего сынка; онъ любовался его красотой, восхищался удалью и не замѣчалъ только его недостатковъ, а въ числѣ ихъ былъ одинъ весьма крупный: мальчикъ былъ до крайности золъ и жестокъ. Однимъ изъ его любимыхъ занятій, напримѣръ, было смотрѣть какъ рѣжутъ куръ и цыплятъ на кухнѣ или телятъ на скотномъ дворѣ, и онъ самъ однажды выхватилъ ножъ у скотника и зарѣзалъ имъ собственноручно животное, любуясь, какъ оно корчилось въ предсмертныхъ судорогахъ. Кошекъ, собакъ и даже стараго попугая онъ постоянно дразнилъ, и разъ, когда попугай больно укусилъ его за палецъ, онъ выхватилъ его изъ клѣтки и навѣрное свернулъ бы ему шею, еслибы ключница Степанида, прибѣжавшая на крикъ несчастной птицы, не вырвала ее изъ рукъ злодѣя, какъ она называла потомъ нашего юнаго гостя.
   Одну изъ собачекъ покойной тетушки (другая, старая, околѣла за зиму) онъ бросилъ, въ видѣ забавы, въ прудъ со всего размаха, и бѣдное животное, не привыкшее къ подобнымъ эволюціямъ, вѣроятно утонуло бы, если бы его не спасли случившіеся у пруда дворовые люди. Когда я сдѣлалъ ему за это замѣчаніе, то онъ покраснѣлъ, какъ ракъ, ничего не отвѣтивъ мнѣ, на взглядъ, который онъ бросилъ на меня въ эту минуту, ясно говорилъ, что онъ самого меня утопилъ бы въ прудѣ, если бы былъ въ силахъ.
   Любилъ ли онъ своего отца и благодѣтеля? Вотъ вопросъ, который я неоднократно задавалъ себѣ, но не могъ на него отвѣтить. Мнѣ казалось, что любилъ и не могъ не любить, но иногда сомнѣнія закрадывались невольно въ мою душу, и въ глазахъ этого мальчика, когда онъ глядѣлъ на своего отца, я ловилъ какое-то враждебное къ нему чувство.
   У меня была знакомая молодая дѣвушка, очень умная и хорошо воспитанная, которая увѣряла, что благодарность есть самое мучительное чувство въ сердцѣ человѣческомъ, и что она не въ силахъ заставить себя любить своихъ благодѣтелей. Круглая сирота, она была принята въ одно богатое семейство какъ дочь; ее любили наравнѣ съ родными дѣтьми и не дѣлали ни въ обращеніи съ нею, ни въ воспитаніи ни малѣйшей между ними разницы.
   Наблюдая за пріемнымъ сыномъ маіора Безсонова, мнѣ приходило иногда въ голову -- нѣтъ ли и у него въ сердцѣ подобной же аномаліи, еще не ясно имъ сознаваемой, но грозившей великимъ горемъ въ будущемъ. Мракъ, покрывавшій его происхожденіе, исторія его жизни и отношенія къ пріемному отцу были ему хорошо извѣстны, но онъ никогда не говорилъ о нихъ ни съ кѣмъ, даже съ дѣтьми моими, съ которыми подружился.
   Одно случайное происшествіе подтвердило мои предположенія: въ домѣ у насъ проживали двѣ сестры, старыя дѣвицы и дальнія родственницы покойной тетушки, которыхъ она призрѣвала много лѣтъ по ихъ бѣдности и убожеству и которыхъ завѣщала мнѣ, письмомъ, съ прочими древностями наслѣдства. Я счелъ священнымъ долгомъ оставить этихъ дѣвицъ на прежнемъ положеніи, а по прибытіи нашемъ на лѣто въ деревню, ввелъ ихъ въ свою семью и старался окружить всевозможнымъ вниманіемъ; онѣ обѣдали и завтракали вмѣстѣ съ нами, вечеромъ пиля чай за общимъ столомъ и только утромъ имъ подавали кофе въ ихъ апартаменты. Сестрицъ этихъ звали одну, Глафирой Дмитріевной, другую,-- Анной Дмитріевной; онѣ были довольно безобидны, хотя не безъ претензій, и въ особенности чувствительна ко всякону сравненію ихъ теперешняго положенія съ тѣмъ, которое онѣ занинали при тетушкѣ; онѣ называли ее благодѣтельницей и святою и безпрестанно поминали ее, какъ попугай свою старую барыню. Жена моя, умѣвшая уживаться со всѣми, ладила и съ сими сестрицами; но дѣти и прислуга ихъ не любили, а старая ключница Степанида разсказывала, будто онѣ поѣдомъ ѣли покойную тетушку, а она терпѣла ихъ по своей добротѣ и по ихъ убожеству.
   Какъ бы то ни было, но старыя дѣвицы эти составляли чуждый элементъ въ нашей семьѣ и нужно было быть постоянно насторожѣ, чтобы ихъ не обидѣть.
   Разъ какъ-то, въ іюлѣ мѣсяцѣ, въ день именинъ одной изъ сестеръ, Анны, у насъ давали обѣдъ, на который былъ приглашенъ мѣстный священникъ со своею попадьею и еще одна мелкопомѣстная дворянка, пріятельница именинницы. Сестры явились къ столу разодѣтыя въ совершенно одинаковыя свѣтлыя платья, украшенныя одинаковыми бантами, и даже съ букетиками на груди и въ волосахъ.
   Обѣдъ шелъ чинно, и все обстояло благополучно; маіоръ былъ милъ до-нельзя и отпускалъ комплименты сестрицамъ, что онѣ очень любили и за что сладко ему улыбались. Священникъ велъ душеспасительные разговоры со своимъ сосѣдомъ, нашимъ управляющимъ, какъ вдругъ случилось неожиданное происшествіе, всѣхъ поразившее: послѣ жаркаго а велѣлъ подать крымскаго шампанскаго, котораго былъ у насъ запасъ на погребѣ. Когда бокалы были налиты, я всталъ, чтобы провозгласить тостъ за здоровье именинницы, и всѣ встали вмѣстѣ со мною, но когда пришлось садиться, то находившемуся возлѣ Глафиры Дмитріевны Сашѣ Безсонову пришла глупая мысль -- отодвинуть ногой стулъ своей сосѣдки, вслѣдствіе чего несчастная дѣвица эта, садясь, плюхнулась самымъ скандальнымъ образомъ на полъ, свернувъ при этомъ свой парикъ на сторону.
   Переполохъ произошелъ невообразимый: Глафира громко взвыла, Анна тоже, и всѣ повскакали со своихъ мѣстъ -- поднимать упавшую. Не знаю -- всѣ ли замѣтили, отчего произошло паденіе, но я видѣлъ ясно, какъ. сосѣдъ Графиры отодвинулъ ея стулъ; это же видѣлъ и маіоръ, прочитавшій глубокое негодованіе въ моихъ глазахъ; онъ вспыхнулъ, въ одно мгновеніе обѣжалъ кругомъ стола, и не успѣлъ я опомниться, какъ онъ влѣпилъ увѣсистую оплеуху своему Сашѣ. Мальчикъ взвизгнулъ, какъ раненый звѣрь, помертвѣлъ и бросился на отца съ ножемъ въ рукахъ, который онъ выхватилъ откуда-то изъ-за пазухи; общій крикъ ужаса раздался въ комнатѣ, но храбрый маіоръ ринулся впередъ.
   -- Ты на меня! воскликнулъ онъ, внѣ себя отъ гнѣва и негодованія:-- на, рѣжь! И онъ подставилъ ему свою грудь, но я уже успѣлъ выхватить ножъ изъ рукъ негоднаго мальчишки и крѣпко скрутилъ ему руки.
   Съ минуту отецъ и сынъ глядѣли другъ на друга. Въ глазахъ отца я прочелъ глубокую тоску, смѣнившую горячую вспышку гнѣва, въ глазахъ сына -- ненависть и жажду мести; онъ тяжело дышалъ и бился въ моихъ рукахъ, но я выпустилъ его, видя, что маіоръ падаетъ на полъ, и мальчикъ въ два прыхка выскочилъ изъ комнаты. Я поспѣшилъ на помощь старику и увидѣлъ, что онъ лежитъ въ обморокѣ, вѣроятно первомъ въ своей жизни.
   Николая Гавриловича отнесли въ постель, и я до утра просидѣлъ у его изголовья.
   Сцены этой я никогда не забуду, и она произвела тяжелое впечатлѣніе на всѣхъ присутствующихъ.
   Обморокъ Николая Гавриловича былъ очень глубокій. Когда онъ пришелъ въ себя, среди ночи и увидѣлъ меня у своей постели, то протянулъ мнѣ руку, но, казалось, не вдругъ могъ припомнить случившееся, а когда припомнилъ, то глухо застоналъ и сказалъ мнѣ: "простите!".
   Я сталъ утѣшать его и старался выставить все дѣтскою шалостью, которая останется безъ послѣдствій; но я самъ понималъ, что шалостью можно было назвать паденіе Глафиры и несчастіе съ ея парикомъ, но никакъ не ножъ, поднятый Сашей на своего отца.
   -- Лучше бы онъ убилъ меня! говорилъ маіоръ: -- чѣмъ пережить такое горе.
   -- Какое горе? спросилъ я.
   -- Помилуйте, если онъ теперь, бывши ребенкомъ, поднялъ на меня руку, что-жъ будетъ послѣ, когда онъ выростетъ?
   -- А выростетъ -- поумнѣетъ, отвѣчалъ я.
   -- Нѣтъ, это не то, не то! Но что именно -- больной не досказалъ, заснувъ въ неизнеможеніи. Я оставилъ его спать до утра.
   Когда маіоръ проснулся, первою его заботою было узнать, гдѣ Саша, и первымъ желаніемъ повидаться съ нимъ. Но оказалось, что Саша съ обѣда не возвращался.
   Тогда Николай Гавриловичъ, страшно встревоженный, просилъ меня разослать людей на поиски, и самъ уѣхалъ за тѣмъ же. Но въ отсутствіе его Саша вернулся; онъ былъ весь мокрый, въ грязи и съ изодраннымъ платьемъ; видно было, что онъ не ночевалъ подъ кровлей. Пройдя прямо въ свою комнату, онъ бросился на постель, какъ былъ нераздѣтый, и тотчасъ же крѣпко заснулъ.
   Успокоенный насчетъ физической цѣлости своего любимца, маіоръ сталъ придумывать, какъ бы возстановить его и нравственно въ нашихъ глазахъ. Онъ скоро пришелъ къ странному заключенію, что не Саша, ребенокъ, а онъ, старикъ, взрослый, виноватъ во всемъ.
   -- Я ударилъ его въ лицо при всѣхъ, говорилъ онъ:-- а такую обиду не легко снести! Да, дѣтей оскорблять нельзя, а бить, Боже избави! И какъ я могъ такъ забыться?
   При такомъ настроеніи отецъ и сынъ скоро помирились, и все пошло попрежнему. Только Глафира Дмитріевна не могла простить Сашѣ пережитаго ею стыда, да попугай, которому онъ чуть не свернулъ шеи, сохранилъ на него затаенную злобу и громко кричалъ, когда врагъ подходилъ къ его клѣткѣ.
   

IV.

   Саша Безсоновъ учился очень плохо и не ужился съ военной дисциплиной. Онъ не выдержалъ экзамена при переходѣ въ старшіе классы и, какъ замѣченный сверхъ того въ дурномъ поведеніи, былъ исключенъ изъ корпуса.
   Мечты маіора о будущемъ разсыпались въ прахъ. Онъ пробовалъ опредѣлить сына въ гимназію, но и это не удалось. Наконецъ, съ моею помощью, молодой Бенсоновъ былъ принятъ на службу въ одно желѣзно-дорожное правленіе и переѣхалъ вмѣстѣ съ отцомъ на жительство въ Петербургъ.
   Дружба моя съ маіоромъ продолжалась по прежнему. Сначала сынъ его посѣщалъ насъ часто, такъ какъ у насъ собиралась молодежь и въ домѣ было весело, но мало-по-малу его посѣщенія стали рѣдки, и мы иногда по цѣлымъ мѣсяцамъ не видали его.
   -- Гдѣ это пропадаетъ вашъ Саша? спросилъ я однажды у маіора; но мой вопросъ замѣтно его смутилъ.
   -- Не знаю. Я и самъ по цѣлымъ днямъ не вижу его, отвѣчалъ онъ съ горечью.
   -- Ну, не печальтесь -- онъ взрослый и няньки ему не нужны.
   -- Такъ-то такъ, Василій Петровичъ, да только общество, въ которомъ онъ вращается, мнѣ не нравится!
   -- Какое общество?
   -- А ужъ не знаю право, какъ и назвать... Всего понемножку, но, кажется, болѣе по картежной части.
   -- А вы ему не давайте денегъ, такъ поневолѣ отстанетъ.
   -- Это не такъ легко, какъ кажется, отвѣчалъ маіоръ: -- не будешь давать -- долговъ надѣлаетъ. Я и такъ платилъ за него два раза во векселямъ.
   -- Напрасно! Сразу бы осадили да и конецъ.
   -- Легко сказать -- не заплатить по векселю! Сраму сколько, да пожалуй еще объявятъ несостоятельнымъ.
   -- Едва ли. А такъ оставить хуже всего: попадетъ въ лапы ростовщиковъ: его высосутъ, да и васъ раззорятъ.
   -- Какъ быть-то? сказалъ маіоръ, въ глубокомъ смущеніи.
   -- Усовѣстите его, уговорите.
   -- Пробовалъ, батюшка: обѣщаетъ исправиться, а тамъ, глядишь, опять векселекъ какой-нибудь вынырнулъ.
   -- А вы не платите. Серьезно вамъ говорю -- безъ гроша останетесь.
   -- Знаете что, Василій Петровичъ, поговорите вы съ нимъ, онъ васъ скорѣе послушаетъ.
   Я обѣщалъ и какъ-то, заставъ молодаго Безсонова у отца, когда маіора не было дома, началъ читать ему наставленія. Я говорилъ, что говорятъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, но отвѣтъ его удивилъ меня.
   -- Василій Петровичъ, сказалъ онъ, хмурясь: -- я мало видалъ, какъ люди живутъ, но то, что видалъ, это такая гниль, что чѣмъ скорѣе придетъ ей конецъ, тѣмъ лучше... Вотъ вы говорите: не оправдалъ отцовскихъ надеждъ, а желалъ бы я знать, на что онъ надѣялся?.. Военная служба для человѣка, какъ я, безъ связей и состоянія, это каторга. Знавалъ я армяшекъ... Стоятъ круглый годъ въ какомъ нибудь подломъ, жидовскомъ мѣстечкѣ, гдѣ нѣтъ ничего, кромѣ непролазной грязи; выйти некуда, дѣлать съ собою нечего, ну и пьянствуютъ или дуются въ карты. Но и здѣсь, въ Петербургѣ, для бѣднаго человѣка немногимъ лучше. Возьмемъ, напримѣръ, хоть у насъ въ правленіи. Нарочно выдумывай, ничего скучнѣе не выдумаешь. Это тюрьма съ никому ненужной, но обязательной работой,-- тюрьма, изъ которой тебя выпускаютъ въ сумерки. Иди куда знаешь и дѣлай съ собой до слѣдующаго утра, что хочешь; но дѣлать съ собою нечего, потому что жалованье грошовое. Если отецъ надѣялся, что я примирюсь съ такою жизнію, то жестоко ошибся; онъ оказалъ мнѣ плохую услугу, поднявъ меня на большой дорогѣ полузамерзшимъ. Вы говорите неблагодаренъ... А спрашивается: за что мнѣ его благодарить? Оставь онъ меня тогда, онъ бы теперь со мною не мучился; да и мнѣ бы одинъ конецъ. Ну, а поднялъ, такъ на меня не жалуйся, самъ виноватъ!
   -- Саша! воскликнулъ я съ ужасомъ.-- Побойтесь Бога! Откуда у васъ въ ваши года такія чувства и убѣжденія?.. Вы говорите, гниль? Да вѣдь, гниль-то не около васъ, а въ васъ, въ вашемъ собственномъ сердцѣ!
   -- Василій Петровичъ, я не одинъ такъ думаю. Вамъ хорошо говорить, потому что вы пожилой человѣкъ и обезпечены, а спросите любаго изъ нашего брата, что бьется, какъ рыба объ ледъ, въ этой поганой ямѣ, которая называется Петербургомъ. Всякій вамъ скажетъ то же.
   -- Господи! и это говоритъ молодой человѣкъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Саша, голубчикъ! да неужели это искренно?
   -- Съ чего мнѣ вамъ лгать?
   -- Неужели въ вашей жизни нѣтъ ничего, что бы васъ радовало и увлекало?
   -- Да я же вамъ говорю, что это не жизнь, а мученье!
   -- Такъ гдѣ же по вашему жизнь?.. Вѣдь есть же гдѣ нибудь люди довольные, даже счастливые?
   Онъ задумался.-- Да, гдѣ нибудь... Я не знаю гдѣ, только навѣрно не здѣсь... Здѣсь воздуху нѣтъ, простора! Прикованъ въ мѣсту и руки у тебя связаны!.. Василій Петровичъ, продолжалъ онъ, одушевляясь:-- я задыхаюсь въ вашихъ домахъ и улицахъ! Меня тянетъ отсюда прочь, далеко!.. На вольную волю!.. Въ степь?-- "Цыганъ!" вспомнилъ я слова жены въ первые дни ея знакомства съ Сашей. Его въ таборъ тянетъ... Но я еще не терялъ надежды.
   -- Оставимъ это, перебилъ я его.-- Скажите мнѣ просто: неужели возлѣ васъ нѣтъ ничего, что грѣло бы ваше сердце порой и хоть отчасти мирило васъ съ вашей долей? Ну, напримѣръ, хотя бы трогательная, самоотверженная любовь къ вамъ вашего нареченнаго отца?
   Онъ вспыхнулъ при этомъ вопросѣ и мнѣ показалось, что я наконецъ задѣлъ его за живое.
   -- Да, отвѣчалъ онъ: -- отецъ несомнѣнно любитъ меня, но...
   Молодой человѣкъ замялся и опустилъ глаза.
   -- Что же "но"?
   -- Совѣстно вамъ признаться, но я не желаю вамъ лгать. Еслибы вы знали, какъ эта нѣжная, самоотверженная любовь его для меня тяжела!.. Еслибы вы знали, какъ онъ меня мучитъ своими ласками и своими заботами обо мнѣ! Бѣжалъ бы, кажется, безъ оглядки, за тысячу верстъ, бѣжалъ бы, чтобы отъ нихъ избавиться!.. Да и что толку отъ этихъ его попеченій? Ни мнѣ, ни ему они не даютъ ни минуты счастья... Думаешь, вотъ, всю жизнь жили вмѣстѣ, а до сихъ поръ не понимаемъ другъ друга.
   -- Послушайте, Саша, сказалъ я, теряя терпѣніе,-- вашихъ вкусовъ и взглядовъ на жизнь я не буду оспаривать, но я вынужденъ вамъ сказать, что они ни на волосъ не оправдываютъ вашего поведенія. Вы раззоряете отца, по своей слабости готоваго вамъ отдать послѣднюю рубашку... Развѣ это честно?
   Онъ взялъ меня за руки и началъ мнѣ клясться, что никогда не подпишетъ болѣе векселя. Но едва ли этотъ порывъ шелъ отъ сердца. Во всей манерѣ его замѣтно было какое-то принужденіе, словно онъ бросилъ мнѣ эту уступку нехотя, чтобы скорѣе отъ меня отдѣлаться. Во всякомъ случаѣ я уже больше не вѣрилъ ему. Мнѣ казалось, что я, наконецъ, понимаю его необузданную, но холодную и сухую натуру. Дичокъ! думалъ я, дичокъ, которому съ молоду не успѣли привить ничего культурнаго; а теперь уже поздно. Но съ нимъ предстоитъ еще много хлопотъ и отцу его много горя... Что дѣлать, чтобы ему помочь, я не зналъ. Единственное, что могло бы еще подѣйствовать, думалъ я, это не разговоры и увѣщанія, а крутыя мѣры... Къ несчастію, бѣдный мой Николай Гавриловичъ окончательно не способенъ на нихъ.
   Я получилъ около этого времени командировку по службѣ, заставившую меня уѣхать на нѣсколько мѣсяцевъ изъ Петербурга. По возвращеніи я узналъ, что маіоръ мой приходилъ нѣсколько разъ къ намъ освѣдомиться -- не пріѣхалъ ли я -- и имѣлъ видъ весьма плачевный. На другой день онъ явился и самъ.
   Трудно было узнать его, такъ онъ перемѣнился за нѣсколько мѣсяцевъ: похудѣлъ, осунулся, и даже маленькій носъ его вытянулся и пересталъ быть краснымъ.
   -- Николай Гаврилычъ! воскликнулъ я, уводя его въ свой кабинетъ и усаживая въ покойное кресло: -- вы больны! что съ вами?
   -- Боленъ, другъ мой, нравственно, проговорилъ онъ мрачно.
   -- Вѣрно опять какія нибудь шалости вашего Саши?
   -- Раззорили насъ, въ конецъ раззорили! былъ его отвѣтъ.
   -- Какъ такъ?
   -- Подали ко взысканію всѣ векселя, ихъ было много; я и не зналъ.
   -- То есть векселей вашего Саши?
   -- Ну, конечно, я самъ отъ роду векселя не подписывалъ и не знаю даже какъ писать его.
   -- И вы заплатили?
   -- Заплатилъ.
   -- Что вы надѣлали! возможно ли это, вѣдь вы погубили себя!
   -- Въ конецъ погубилъ: все ушло, имѣніе заложилъ и того не хватило.
   -- Чѣмъ же вы будете жить?.
   -- И самъ не знаю; изъ пенсіи моей даже вычеты дѣлаютъ, а велика ли пенсія, вы посудите.
   -- Боже мой, вѣдь я предупреждалъ васъ.
   -- Чтожъ дѣлать, Василій Петровичъ, не могъ же я не помочь ему и позволить этимъ разбойникамъ загубить своего сына, и безъ того дѣла его плохи.
   -- Да самъ-то онъ, самъ что? воскликнулъ я, въ негодованіи.-- Неужели вы не говорили съ нимъ, не объяснили ему всей гнусности и всей нелѣпости его поступковъ?
   -- Говорилъ.
   -- Чтожъ онъ?
   -- Я, говоритъ, думалъ нажиться: лошадьми торговалъ, да прогорѣлъ.
   -- Вздоръ, не вѣрьте, на лошадяхъ не прогоритъ тотъ, кто въ нихъ понимаетъ толкъ, какъ вашъ сынъ; просто моталъ и игралъ въ карты.
   -- Да, и въ карты игралъ, отвѣчалъ печально маіоръ: -- думалъ отыграться.
   -- Какъ странно дѣйствуютъ иные люди, сказалъ я съ досадой: -- они оказываются злѣйшими врагами тѣхъ, кого любятъ больше всего на свѣтѣ. Вотъ вы, напримѣръ, вы злѣйшій врагъ своего Саши.
   Маіоръ посмотрѣлъ на меня удивленно.
   -- Да, продолжалъ я: -- вы своей непростительной слабостію испортили и развратили его; еслибы вы не платили его долговъ, у него не было бы кредита, и долговъ бы не было.
   -- Чтожъ дѣлать, сказалъ Николай Гавриловичъ:-- можетъ быть я и ошибся, но теперь не вернешь назадъ.
   -- И еслибы за все это онъ сказалъ вамъ сердечное спасибо, а то... Я хотѣлъ разсказать отцу, какъ смотритъ на жизнь и на свои отношенія къ нему его сынъ, но не рѣшился огорчить человѣка и безъ того убитаго горемъ.
   Я предложилъ ему посильную денежную помощь, но онъ отказался. Старикъ былъ гордъ и слабъ только въ своей безмѣрной любви къ сыну.
   Съ этого дня я долго не видѣлся съ маіоромъ: какой-то ложный стыдъ мѣшалъ ему показываться мнѣ на глаза. Стороной я слышалъ, что молодой Безсоновъ вышелъ изъ правленія и пересталъ бывать въ обществѣ, даже въ томъ тѣсномъ кружкѣ, гдѣ онъ игралъ когда-то роль, благодаря своей красотѣ и ловкости; мнѣ говорили, что о немъ жалѣли многіе, въ особенности женщины.
   Я все еще любилъ своего стараго пріятеля и поѣхалъ навѣстить его, но на прежней квартирѣ мнѣ сказали, что онъ выбылъ куда-то, никто не зналъ куда. Такъ я и не видалъ его.
   Зима подходила къ концу, и я не имѣлъ никакихъ извѣстій о Безсоновыхъ, какъ вдругъ получилъ письмо отъ Николая Гавриловича, въ которомъ онъ умолялъ меня навѣстить его; адрессъ былъ данъ на Выборгскую сторону. Я насилу розыскалъ его.
   Домъ былъ деревянный, старый: грязная лѣстница вела со двора во второй этажъ. Я постучался въ указанную мнѣ дверь; отвѣта не было, и я вошелъ. Зрѣлище, которое мнѣ представилось, поразило меня: комната была холодная, сырая и почти безъ мебели -- старый комодъ, два стула и поломанный столъ составляли всю ея обстановку; двѣ кровати стояли вдоль стѣны, изъ нихъ одна была пустая, на другой лежалъ мой бѣдный маіоръ, еще болѣе блѣдный и исхудалый; въ старомъ халатѣ и туфляхъ. Онъ дремалъ, повидимому, и не вдругъ проснулся, когда я вошелъ. Увидѣвъ меня, онъ вскочилъ и вскрикнулъ отъ радости; сердце мое болѣзненно сжалось, когда я взялъ его за исхудалую руку.
   -- Николай Гаврилычъ! родной мой, да гдѣ же вы пропадали все это время? и не грѣхъ вамъ было совсѣмъ забыть насъ!
   -- Стыдно было на глаза показаться, Василій Петровичъ, проговорилъ онъ:-- обносился совсѣмъ, обнищалъ, видите, какъ живу.
   -- А сынъ?
   -- Сынъ!.. И онъ тяжело вздохнулъ.
   -- Гдѣ же онъ, говорите, неужели васъ бросилъ?
   -- О, нѣтъ! отвѣтилъ онъ, какъ бы съ гордостью.
   -- Такъ отчего же вы одни? Вы больны, вамъ нуженъ докторъ, лекарства. И дѣйствительно глаза его горѣли лихорадочнымъ блескомъ, горячая рука дрожала въ моихъ рукахъ.
   -- Сашу моего, проговорилъ онъ съ трудомъ: -- арестовали, и онъ сидитъ теперь въ тюрьмѣ.
   -- За что?
   -- Ужъ не могу вамъ сказать. Купчиха была тутъ какая-то, вдова, богачка, какъ говорили, онъ съ нею и сошелся.
   -- Ну, что же? спросилъ я, видя, что онъ запнулся.
   -- Ну, она и объявила, будто онъ обворовалъ ее. Онъ всхлипнулъ и утеръ глаза.
   Я былъ пораженъ и тотчасъ же рѣшилъ увезти его изъ этой ужасной обстановки, взять къ себѣ, окружить заботами и лаской.
   -- Прочь отсюда! воскликнулъ я, вставая: -- сейчасъ ѣдемъ ко мнѣ, въ мою семью, тамъ васъ утѣшатъ и вылечатъ.
   -- Нельзя, сказалъ онъ кротко: -- нельзя, Василій Петровичъ.
   -- Отчего нельзя?
   -- Надо прежде Сашѣ помочь.
   -- А ну его къ чорту, вашего Сашу! чуть не сорвалось у меня съ языка, но я не рѣшился оскорбить его и спросилъ только: -- чѣмъ же возможно помочь Сашѣ?
   -- Онъ въ тюрьмѣ, отвѣчалъ старикъ жалобно: -- вотъ уже недѣлю, какъ его арестовали.
   -- Чтожъ дѣлать? придется высидѣть до суда, и если онъ не виновенъ...
   -- Не виновенъ, Василій Петровичъ, не виновенъ, перебилъ онъ меня: -- все выдумала на него эта глупая баба изъ злобы и ревности.
   Но мнѣ казалось, что онъ самъ не былъ убѣжденъ въ истинѣ своихъ завѣреній, и что догадка о справедливости обвиненія и была злобой дня его наболѣвшаго сердца.
   -- На поруки бы взять его, сказалъ онъ какъ-то робко; -- измается въ тюрьмѣ!
   Я молчалъ.
   -- Да залогъ нуженъ, продолжалъ онъ жалобно: -- А у меня нѣтъ: все продали дочиста, имѣніе съ молотка пошло, вотъ я и хотѣлъ... Онъ остановился и отеръ потъ, выступившій на лбу.-- Василій Петровичъ! и онъ опять остановился, тяжело дыша и съ трудомъ выговаривая слова: -- вы когда-то предлагали мнѣ помощь, но я отказался, помогите теперь, спасите его! И онъ съ плачемъ повалился мнѣ въ ноги.
   Черезъ нѣсколько дней, по соблюденіи необходимыхъ формальностей, я пріѣхалъ съ Николаемъ Гавриловичемъ въ каретѣ въ домъ предварительнаго заключенія, гдѣ содержался молодой Безсоновъ, для освобожденія его на поруки. Маіоръ былъ сіяющій и, увидѣвъ сына, бросился обнимать его. Сынъ тоже, казалось, обрадовался свиданію съ нимъ, но со мною обошелся холодно. Маіоръ поспѣшилъ объявить ему, что это я, по добротѣ своей, беру его на поруки, чтобы онъ благодарилъ меня и скорѣе собирался съ нами.
   -- Напрасно вы это сдѣлали, сказалъ молодой Безсоновъ, адресуясь ко мнѣ: -- въ моемъ положеніи лучше сидѣть въ тюрьмѣ, чѣмъ быть на свободѣ; а, впрочемъ, благодарю васъ, и онъ какъ-то злобно усмѣхнулся, протянувъ мнѣ руку.
   Въ каретѣ Николай Гавриловичъ поспѣшилъ объявить сыну, что они ѣдутъ на новую квартиру, которую онъ нанялъ, благодаря моей же помощи, что въ квартирѣ тепло и хорошо, не такъ какъ въ той, въ которой они жили на Выборгской; что къ пріѣзду ихъ заказанъ обѣдъ, и онъ, бѣдный Саша, поѣстъ досыта и отдохнетъ въ хорошей постели. Но разсказы эти и нѣжныя заботы о немъ, казалось, мало тронули жестокосердаго Сашу; онъ все время переѣзда изъ тюрьмы на новоселье сидѣлъ волкомъ въ своемъ углу и упорно молчалъ. По пріѣздѣ я оставилъ ихъ вдвоемъ, пожелавъ обоимъ отдохнуть хорошенько отъ всѣхъ треволненій послѣдняго времени.
   Я мало разсчитывалъ на успѣхъ сдѣланнаго мною дѣла и взялъ обвиняемаго на поруки только для того, чтобы успокоить и утѣшить его отца. Что касается сына, то пѣсенка его казалась спѣтою. Кража была совершена со взломомъ и улики на лицо: воръ пойманъ съ поличнымъ и при немъ найдены деньги и цѣнныя вещи, которыя онъ не успѣлъ спустить. Участниковъ не было, все это онъ смастерилъ одинъ, пользуясь довѣріемъ любившей его женщины. Тѣмъ не менѣе онъ упорно не сознавался въ преступленіи и утверждалъ, что все обвиненіе подстроено нарочно, изъ личной къ нему злобы. Вѣрилъ ли ему отецъ его -- я не знаю, но онъ несомнѣнно надѣялся на лучшій оборотъ дѣла на судѣ или по крайней мѣрѣ на спасеніе чести сына. Онъ сталъ попрежнему часто бывать у насъ, но имѣлъ деликатность не приводить съ собою Сашу. По правдѣ сказать, мнѣ и его посѣщенія стали тяжелы -- не потому, чтобы я разлюбилъ его или осуждалъ за его слѣпую любовь къ сыну, а потому, что онъ все благодарилъ меня и постоянно допрашивалъ о томъ, что я думаю о дѣлѣ сына. А чтожъ я могъ сказать ему, кромѣ того, что сынъ его негодяй и недостоинъ его любви.
   Дѣло близилось къ развязкѣ, и назначенъ былъ день судебнаго засѣданія, какъ вдругъ я получилъ увѣдомленіе изъ полиціи о томъ, что обвиняемый внезапно скрылся, и вмѣстѣ съ тѣмъ требованіе, какъ поручитель, немедленно представить его къ суду. Одновременно съ сямъ явился во мнѣ и злосчастный маіоръ.
   Ужасъ и отчаяніе были написаны на его лицѣ. Онъ молчалъ и боялся взглянуть на меня.
   -- Надо искать его, можетъ быть онъ вернется, сказалъ я въ видѣ утѣшенія, но онъ подалъ мнѣ письмо, найденное имъ на своемъ столѣ. Въ письмѣ было всего нѣсколько строкъ, написанныхъ крупнымъ, твердымъ почеркомъ, вотъ оно:
   "Не ищите меня -- я не вернусь. Звѣрь, выпущенный изъ клѣтки, назадъ не прибѣжитъ. Если меня поймаютъ, я не дамся живымъ, а мертваго судите, пожалуй, если вамъ это занятно".
   Въ короткихъ словахъ этихъ было высказано многое: сознаніе въ своей винѣ, презрѣніе къ смерти, насмѣшка надъ обществомъ и его законами; не было только одного: теплаго слова къ отцу и благодарности за его горячую, самоотверженную любовь.
   Вотъ это-то и убило окончательно бѣднаго маіора. Онъ все готовъ былъ забыть: позорное преступленіе, подлый поступокъ сына со мною, его поручителемъ, но одного не могъ онъ простить: черной неблагодарности и черстваго, закоснѣлаго сердца, никогда никого не любившаго, кромѣ себя.
   -- Вотъ я опять одинъ! проговорилъ онъ мрачно: -- и опять мнѣ не кого любить!
   -- А меня-то, Николай Гаврилычъ, развѣ вы не любите? сказалъ я, протягивая ему обѣ руки:-- не любите болѣе вашего стараго друга и товарища!
   Онъ бросился ко мнѣ, схватилъ мои руки и сталъ ихъ цѣловать.
   Занавѣсъ опускается надъ разсказомъ о старомъ маіорѣ. Жизнь, наконецъ, сломила его, и здоровье его рухнуло. Онъ дожилъ свой вѣкъ у меня въ деревнѣ, но въ какомъ жалкомъ положеніи! разбитый параличомъ и едва волочившій ноги. За нимъ ковыляла, хромая на всѣ лапы, старая собачка покойной тетушки, та самая, которую его Саша когда-то чуть не утопилъ въ прудѣ. Животное это совсѣмъ одряхлѣло, также было разбито параличомъ и, по симпатіи должно быть, привязалось въ больному старику; онъ также полюбилъ ее остатками своего разбитаго сердца, и они стали неразлучны. Трогательно было видѣть, какъ они вмѣстѣ гуляли по саду: маіоръ на костыляхъ, въ военной фуражкѣ и длиннополомъ военномъ сюртукѣ безъ погоновъ, собака сзади, хромая и подвизгивая. Добравшись до какой нибудь скамейки, они оба садились, запыхавшись,-- маіоръ на скамейку, собака на дорожку; но онъ неизмѣнно подымалъ ее лѣвой рукой (правая совсѣмъ не дѣйствовала), сажалъ къ себѣ на колѣни и гладилъ, а иногда и цѣловалъ въ посѣдѣвшую морду, когда думалъ, что никто ихъ не видитъ. Спали они тоже вмѣстѣ въ одной комнатѣ, маіоръ на постели, собачка на полу, у ногъ его, на особой подушкѣ, отданной въ ея пользованіе. Маіоръ самъ кормилъ ее и пряталъ для нея лучшіе куски за обѣдомъ; вообще онъ полюбилъ это животное тою же безкорыстною любовью, которою стремился всю жизнь свою, но, увы! такъ неудачно, любить своихъ ближнихъ.
   Всѣ поиски за Александромъ Безсоновымъ оказались тщетными. Онъ пропалъ безъ вѣсти. Сложилъ ли онъ свою буйную голову гдѣ нибудь въ лѣсу или въ полѣ или, перебравшись на родину, началъ тамъ новую жизнь, мнѣ неизвѣстно. Залогъ мой, внесенный при взятіи его на поруки, конечно, пропалъ, но я никогда не говорилъ объ этомъ съ его отцомъ. Не вспоминалъ никогда уже болѣе, въ разговорахъ со мной, о своемъ блудномъ сынѣ и самъ Безсоновъ.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru