Ахшарумов Дмитрий Дмитриевич
Из моих воспоминаний

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Годы солдатской ссылки. (1851-1857).

   

Изъ моихъ воспоминаній.

Годы солдатской ссылки.

(1851--1857) *).

   *) Записки эти составляютъ третій отдѣлъ моихъ воспоминаній. Первая часть была напечатана въ 1901 г., въ "Вѣстникѣ Европы", въ ноябрьской и декабрьской книжкахъ; вторая -- въ "Мірѣ Божьемъ" въ 1904 г.-- въ январѣ, февралѣ и мартѣ мѣсяцахъ. Приступая къ описанію послѣдовавшихъ годовъ моей военной службы, продолжавшейся около шести лѣтъ -- съ 1851 г. по 1857 -- я нахожусь, также какъ при предыдущихъ начинаніяхъ моихъ трудовъ, въ тревожномъ состояніи объ успѣшномъ выполненіи нынѣ задуманнаго мною новаго труда: по продолжительному теченію описываемыхъ годовъ, онъ слишкомъ великъ для меня, а по возрасту моему онъ, можетъ быть, составляетъ для меня теперь уже и очень отважное предпріятіе, -- тѣмъ не менѣе и эти пережитые мною, давно прошедшіе, года оставили въ памяти моей своеобразный глубокій и живой слѣдъ особыхъ впечатлѣній, которыя какъ бы давно забытые и заброшенные уже, но еще не разбитые цѣнные негативы, неотступно требуютъ отъ меня ихъ проявленія въ печати,-- и я принимаюсь съ полной готовностью за предстоящій мнѣ новый трудъ.

Д. Ахшарумовъ.

   1904 года 2-го мая
   г. Вольскъ.
   

I.
Выѣздъ изъ Херсона, дорога, Керчь, Ставрополь, Владикавказъ.

   Была весна 1851 г., апрѣль мѣсяцъ, часъ двѣнадцатый дня, погода теплая и ясная, когда я выѣхалъ изъ Херсона, на почтовой перекладной повозкѣ, запряженной парой бодро бѣжавшихъ лошадей. По выѣздѣ за городъ отпущенъ былъ колокольчикъ, привязанный къ дышлу. Со мною рядомъ сидѣлъ незнакомый мнѣ человѣкъ -- унтеръ-офицеръ стоявшаго въ Херсонѣ Виленскаго пѣхотнаго полка.
   Я быть погруженъ въ грустныя думы о пережитой мною двухлѣтней неволѣ. Кругомъ зеленѣла степь, по сторонамъ встрѣчались подгородные сады, покрытые сплошнымъ бѣлымъ цвѣтомъ миндально-пахучихъ вишневыхъ деревьевъ.
   Я сидѣлъ молча, какъ бы въ полуснѣ. Мой спутникъ, повидимому, замѣтилъ это и вѣжливо сохранялъ молчаніе, не нарушая моего спокойствія.
   Въ этомъ состояніи полузабвенія обо всемъ, однако же, всплывали на мгновеніе одиночныя мысли и тонули вновь въ общемъ лонѣ неопредѣленнаго настроенія. То были личности людей, которыхъ я только что оставилъ -- мои острожные сожители и семья пріютившая меня въ своемъ жилищѣ и провожавшая меня въ дорогу, -- семья инженера Рудыковскаго. Повозка катилась легко и ровно при пѣвучемъ звонѣ колокольчика. Весенній воздухъ обдавалъ меня своимъ теплымъ душистымъ вѣяніемъ, онъ убаюкивалъ меня и навѣвая на сердце тихія думы. Впервые, послѣ двухлѣтней неволи, ощущалъ я давно желанное. Изъ такого состоянія грустнаго отдыха выведенъ я былъ остановкою экипажа: мы подъѣхали къ переправѣ черезъ Днѣпръ и вмѣстѣ съ другими разнаго рода экипажами спустились къ водѣ и въѣхали на большую баржу. Маленькій буксирный пароходъ, пыхтя и шумя, потянулъ насъ съ помощью веревки на другой пологій берегъ Днѣпра, залитый водою, еще не полнаго весенняго разлива. Достигнувъ пристани, мы спустились по доскамъ и потянулись шагомъ по глубокому песку, поднимаясь въ гору, и выѣхали на луговую, лѣсистую степь; медленно выбрались на сухую дорогу и скоро доѣхали до какого то мѣстечка, гдѣ перемѣнили лошадей и отправились далѣе. Я познакомился съ моимъ, казалось мнѣ, скромнымъ, молчаливымъ спутникомъ. Онъ былъ годами значительно старше меня, средняго роста, смуглый, круглолицый, одѣтый въ солдатскую шинель, какъ и я, но унтеръ-офицеръ, съ нашивками на плечахъ, я же былъ ниже его чиномъ, простой рядовой. Проѣхавъ нѣсколько станцій, мы проголодались, и, проѣзжая черезъ болѣе населенное мѣстечко, пожелали остановиться у встрѣчнаго постоялаго двора. Спутникъ мой пошелъ на станцію позаботиться о лошадяхъ, оставивъ меня одного -- въ положеніи, мнѣ еще къ тому малопривычномъ.
   У насъ была подорожная по казенной надобности, потому задержки въ лошадяхъ не предвидѣлось,-- но мы не торопились, и товарищъ мой продолжительнымъ своимъ отсутствіемъ заставилъ меня даже призадуматься. Вѣдь ему поручено меня доставить къ. мѣсту моей службы на Кавказѣ, гдѣ я никогда не былъ. Ему вручены начальствомъ, отправлявшимъ меня изъ Херсона, служебныя предписанія -- и ему же дана почти вся сумма моихъ денегъ, необходимая для путевыхъ издержекъ.
   Между тѣмъ подали ѣсть, и я, голодный, принялся одинъ за ѣду, а спутника моего не было. Продолжительное его отсутствіе по столь пустяшному дѣлу -- заказать повозку съ лошадьми -- начало меня не мало безпокоить; невольно самъ собой возникалъ вопросъ: "ну, а если съ нимъ что нибудь случилось и онъ не придетъ, и я останусь одинъ безъ денегъ для дальняго пути, даже безъ всякаго вида". Я думалъ уже пойти на почтовую станцію освѣдомиться, куда дѣвался мой спутникъ, какъ размышленія эти были прерваны внезапнымъ его появленіемъ передъ окномъ; онъ шелъ медленно и, казалось мнѣ, нетвердой походкой.
   Войдя въ комнату, онъ сѣлъ на стулъ у стола и молча смотрѣлъ на меня, видимо, чѣмъ-то встревоженный.
   -- Что съ вами, -- спросилъ я его. Онъ ни отвѣтилъ ни слова. Разстегнувъ шинель и ощупавъ свой боковой карманъ, онъ вынулъ оттуда небольшой бумажный пакетъ.
   -- Пожалуйста, возьмите вы къ себѣ всѣ бумаги и деньги: они у васъ будутъ цѣлѣе, -- онъ положилъ передо мною пакетъ, завернутый въ газетную бумагу.
   -- Что же, развѣ что-нибудь случилось?-- спросилъ я, встревоженный.
   -- Слава Богу, -- отвѣтилъ онъ,-- но могъ бы и потерять -- я не привыченъ носить на себѣ такія вещи,-- пожалуйста спрячьте.
   Я былъ очень удивленъ и счелъ необходимымъ взять отъ него къ себѣ этотъ пакетъ.
   -- Но что вы мнѣ передаете на сохраненіе, я долженъ знать и видѣть,-- сказалъ я ему.
   -- Тутъ все, что мнѣ дано начальствомъ, отправлявшимъ меня въ дорогу.-- Онъ развернулъ пакетъ; въ немъ оказались двѣ бумаги -- предписаніе ему отъ мѣстнаго начальства и подорожная до Владикавказа, и затѣмъ денежный пакетъ сложенныхъ ассигнацій.
   Я пробѣжалъ на скоро предписанія о доставленіи меня на Кавказъ, къ мѣсту служенія. Мы посчитали деньги, которыхъ оказалось около двухъ сотъ рублей. Я отдалъ ему подорожную, остальныя бумаги завернулъ вновь въ пакетъ и положилъ его въ боковой карманъ въ шинели, который къ счастью былъ мною устроенъ наскоро при сборахъ моихъ въ путь въ Херсонѣ. Карманъ этотъ,-- даже два внутреннихъ холщевыхъ кармана были мнѣ заботливо вшиты подъ подкладку товарищемъ моимъ по заключенію, Кельхинымъ, и оба застегивающіеся сверху пуговицами.
   Видя, что я пакетъ положилъ въ карманъ унтеръ-офицеръ сказалъ: "Слава Богу! Пускай они будутъ у васъ, а вы будете выдавать мнѣ, сколько нужно для расходовъ въ дорогѣ".
   Мы продолжали путь благополучно и съ нимъ, кромѣ описаннаго, ничего подобнаго не случилось. Ѣхали мы, не торопясь, не утомляя себя скорой ѣздой, и ночевали, гдѣ это было удобно. На одной изъ послѣдующихъ остановокъ, я при спутникѣ моемъ вынулъ изъ кармана принятый мною отъ него на сохраненіе пакетъ, раскрылъ бумаги и сталъ каждую въ отдѣльности читать въ полголоса. Сущность написаннаго состояла въ томъ, что ему предписывалось мѣстнымъ начальствомъ сопровождать меня до самаго мѣста моего служенія. Я именовался рядовымъ 7-го Линейнаго батальона, по Сунженской линіи. По прибытіи нашемъ во Владикавказъ, онъ долженъ былъ, для дальнѣйшаго слѣдованія о мною по линіи, явиться мѣстному воинскому начальнику. Затѣмъ упоминалось въ предписаніи и о томъ, что онъ долженъ меня сопровождать безотлучно, и по дорогѣ не останавливаться не только въ городахъ, но избѣгать большихъ селеній и ѣхать безъ замедленія къ мѣсту моего служенія; назначенъ былъ и маршрутъ на Керчь, Ставрополь и Владикавказъ. Кромѣ этого упоминалось, что изъ денегъ, имъ полученныхъ, по прибытіи нашемъ не мѣсто моего служенія и явки его со мною начальству, онъ долженъ всѣ оставшіяся деньги передать мнѣ и получить отъ меня изъ нихъ, сколько придется по поверстному разсчету уплаты, для его обратнаго пути -- на одну лошадь. Наша поѣздка продолжалась безъ замедленія, но и безъ торопливости. Спутникъ мой оказался спокойнымъ, удобнымъ, сговорчивымъ. Для него поѣздка эта была рѣдкимъ отдыхомъ отъ докучливой, однообразной и вмѣстѣ съ тѣмъ хлопотливой службы. Это высказывалось въ его жизнерадостномъ настроеніи и благорасположеніи ко мнѣ. Нашъ путь до Керчи лежалъ на юго-востокъ по Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерніямъ.
   Новыя условія моей жизни по минованіи двухлѣтней неволи чувствовались мною на каждомъ шагу.
   Освободившись отъ стѣнъ заключенія, я чувствовалъ особое удовольстіе при видѣ простора окружавшихъ меня полей, но всѣ подробности этого путешествія исчезли у меня изъ памяти,-- до самого пріѣзда нашего въ Керчь.
   Передъ пріѣздомъ нашимъ въ этотъ городъ, между нами возникъ вопросъ, должны ли мы въ точности исполнять предписаніе начальства -- на пути нашемъ не останавливаться въ городахъ.. Мой спутникъ при этомъ сказалъ, что городъ Керчь онъ не можетъ проѣхать мимо, не повидавшись съ живущимъ въ немъ старымъ своимъ землякомъ, женатымъ на его родной сестрѣ: "такого случая мнѣ во всю жизнь не дождаться. Вы знаете нашу службу:-- переведутъ куда-нибудь нашъ Виленскій полкъ за сотни, тысячи верстъ и, Богъ знаетъ, куда"!
   Я, слыша это, обрадовался его образу мыслей и вполнѣ одобрилъ его намѣреніе.
   -- Мы въ дорогѣ сами себѣ хозяева, -- сказалъ я, и будемъ останавливаться, гдѣ хотимъ,-- на короткое время, но не на видныхъ улицахъ, и, конечно, не подадимъ повода обратить чѣмъ-либо на себя вниманіе. Я по крайней мѣрѣ вполнѣ увѣренъ въ томъ -- меня никто не знаетъ въ Керчи,-- да я могу сбросить съ себя солдатскую форму.-- Въ разговорахъ спутника моего я называлъ по имени и отчеству.
   Мы пріѣхали въ Керчь поздно вечеромъ, и ямщикъ, по нашему желанію, привезъ насъ въ какой-то скромный, уединенный на окраинѣ города, постоялый дворъ. Комната была просторная, съ двумя кроватями, но почти безъ мебели. Мы были голодны, и прежде всего попросили чего-нибудь поѣсть, и заказали самоваръ. Намъ скоро былъ поданъ какой-то разогрѣтый супъ, ржаной хлѣбъ, яйца и молоко. Поѣвъ, мы напились чаю и залегли спать, раздѣвшись, на жесткихъ кроватяхъ -- то были чистыя, гладкія доски, прикрытыя слоями какихъ-то давно полинялыхъ ковровъ.-- У меня была съ собою кожаная подушка -- та самая, на которой я спалъ на нарахъ въ арестантской казармѣ; солдатскую шинель я употребилъ для покрышки и былъ доволенъ моею постелью. Мы заснули крѣпкимъ сномъ до утра.
   Утромъ, проснувшись, мы увидѣли себя въ освѣщенной дневнымъ свѣтомъ комнатѣ, окнами на большой дворъ, и не торопились вставать, затѣмъ потребовали вновь самоваръ и пили чай не спѣша. Одно изъ самыхъ необходимыхъ условій всякаго отдыха есть отсутствіе заботы спѣшить куда-нибудь, и въ этомъ отношеніи мы наслаждались полнѣйшимъ спокойствіемъ. Характеръ спутника моего подходилъ къ моимъ скромнымъ желаніямъ -- и по служебному своему положенію, отчасти и настроенію, въ которомъ я себя чувствовалъ, только что вырвавшись на волю.
   Онъ очень интересовался предстоящимъ ему свиданіемъ и скоро ушелъ, оставивъ меня одного. Такое полное уединеніе, при тишинѣ и спокойствіи вокругъ меня, было мнѣ еще непривычнымъ, и въ столь новой для меня обстановкѣ, я чувствовалъ особое довольство и счастіе -- нѣтъ болѣе за мною надсмотрщиковъ. Паспортовъ въ то время въ дорогѣ не спрашивалось, и меня никто не безпокоилъ, да у меня лично его и не было.
   Для выхода въ городъ я пріодѣлся -- надѣлъ мой новый холщевый лѣтній костюмъ и фуражку, купленные въ Херсонѣ, и, положивъ въ боковой карманъ пиджака нашъ драгоцѣнный пакетъ съ бумагами и деньгами, вышелъ въ городъ. Идя по улицамъ, я смотрѣлъ съ большимъ любопытствомъ по сторонамъ. Городъ Керчь показался мнѣ, по сравненію даже съ Херсономъ, маленькимъ и бѣднымъ. Улицы ничѣмъ не привлекали моею вниманія; магазины, даже въ центральной части города, были плохіе, не нарядные; большею частью выдавались бакалейные. Мѣстами попадались турецкія кофейни, и я зашелъ въ одну изъ нихъ. Тамъ сидѣли за столиками турки и курили трубки. Я попросилъ кофе по-турецки -- мнѣ подали чашку горячаго кофе,-- мутнаго съ гущею -- такъ пьютъ они этотъ напитокъ -- и порцію сахару.
   Мой приходъ обратилъ вниманіе сидѣвшихъ въ кофейнѣ посѣтителей, и одинъ изъ нихъ, подойдя съ поклономъ, обратился ко мнѣ весьма любезно съ вопросомъ на турецкомъ языкѣ: "Вы не здѣшній, эфендимъ (господинъ мой), откуда изволили при; быть?" -- "Изъ Россіи, я русскій, прибылъ сюда изъ Херсона, проѣздомъ".
   -- По вашему разговору деликатному, просвѣщенному, можно полагать, что вы воспитывались, быть можетъ, въ Арзерумѣ или въ Истамбулѣ. Вы, эфендимъ, говорите чистымъ, благовоспитаннымъ турецкимъ языкомъ.
   -- Нѣтъ, я тамъ не былъ.
   -- Гдѣ же вы научились такъ говорить?
   -- Я учился въ Петербургѣ, въ большомъ училищѣ.
   -- Развѣ тамъ учатъ турецкому языку?
   -- Тамъ учатъ всѣмъ языкамъ и всѣмъ наукамъ... А вотъ кстати, скажите мнѣ, не можете-ли вы мнѣ достать алькоранъ печатный на арабскомъ языкѣ? Я обѣщалъ послать въ Херсонъ туркамъ эту книгу, и если найдется у васъ такая, продайте мнѣ ее.
   -- Можно, можно, я принесу вамъ, скажите, гдѣ вы живете здѣсь?
   -- Я самъ приду къ вамъ завтра вотъ сюда, но пожалуйста принесите мнѣ эту книгу.
   -- Завтра, завтра я принесу сюда.-- Мнѣ предлагали покурить, но я отказался и пилъ кофе. Съ любопытствомъ я разсматривалъ вновь неожиданно встрѣченныхъ мною турокъ, и былъ допрашиваемъ ими, какихъ турокъ я зналъ въ Херсонѣ, откуда они,-- пріѣзжіе должно быть, и какъ это я жилъ съ ними. Пришлось врать и отдѣлываться общими фразами. "А вы сами изъ россійскихъ?" -- Да я петербургскій, но бывалъ на востокѣ въ Смирнѣ, Каирѣ, Тегеранѣ, какъ переводчикъ.
   -- А вотъ что! Такъ вы терджуманъ?..
   Обѣщавъ завтра придти, я поспѣшилъ устраниться отъ ихъ разспросовъ, взбѣгая всякаго знакомства. Въ запретномъ для меня мѣстѣ стоянки, гдѣ я долженъ былъ сохранить инкогнито; да вмѣстѣ съ тѣмъ я опасался подвести подъ отвѣтственность моего скромнаго спутника, который тоже пользовался полнѣйшей свободой и отдыхомъ. Выйдя изъ кофейни, я шелъ медленно по улицѣ, встрѣчая все незнакомыя для меня лица, смотрѣлъ на дома, магазины. Послѣдніе были маленькіе, невзрачные. Книжныхъ не было, даже лавокъ книжныхъ я не видалъ ни одной.
   Такъ идя, впервые на свободѣ, въ неизвѣстномъ мнѣ городѣ, я дошелъ до Керченскаго пролива, гдѣ были лодки и между ними стоялъ одинъ пароходъ. Проливъ былъ широкій, верстъ 20, можетъ быть и болѣе. Справа вдали было Черное море, слѣва -- Азовское, и тутъ же поодаль, направо, я увидалъ большую гору на крутомъ берегу пролива. На пристани было нѣкоторое оживленіе, внизъ и вверхъ шли люди. Пароходъ только что прибылъ съ того берега -- изъ г. Тамани.
   На все это давно невиданное мною зрѣлище я смотрѣлъ въ большимъ интересомъ, и мнѣ хотѣлось сойти въ эту толпу говорящихъ,-- я такъ давно не былъ среди свободно движущихся людей, но я воздержался отъ этого, опасаясь какой-нибудь случайности. Направляясь по правому берегу пролива, я дошелъ скоро до горы,-- она была высотою на глазъ можетъ быть около 160--200 метровъ, покрытая слабою растительностью, мѣстами кустарникомъ, на вершинѣ голая.
   Былъ жаркій день, я у меня голова была какъ бы въ броженіи отъ вдругъ объявшихъ меня столькихъ новыхъ впечатлѣній; я чувствовалъ усталость и желаніе уединенія отъ встрѣчной, всюду движущейся мимо меня свободной людской толпы, и, повернувъ назадъ тою же дорогою, поспѣшилъ укрыться въ свой уединенный загородный пріютъ. Придя, я легъ, уставши, на кровать и заснулъ.
   Не знаю, сколько времени я спалъ; часовъ у меня еще не. было (бывшіе мои отцовскіе часы были въ Херсонѣ у меня отобраны и затѣмъ беззаконно проданы съ аукціона).
   Когда я проснулся, то увидѣлъ стоявшую передо мной хозяйку постоялаго двора; вѣроятно вхожденіемъ своимъ она меня и разбудила. Увидя меня проснувшимся, она меня спросила, когда буду обѣдать. Я всталъ и просилъ подать мнѣ, что у нея есть и затѣмъ съ большимъ аппетитомъ удовлетворилъ овой голодъ. Товарища моего не было, а на вопросъ хозяйки о немъ я сказалъ, что онъ, полагаю, раньше вечера не придетъ.
   Оставшись одинъ безо всякаго дѣла, я скучалъ, въ городъ же выйти вновь не было желанія и я вышелъ во дворъ. Дворъ былъ большой, обнесенный деревяннымъ заборомъ, съ двухъ сторонъ его были навѣсы для корма лошадей, тутъ же былъ колодезь и водопой. Видно было, что постоялый дворъ этотъ былъ для пріѣзжихъ съ грузомъ извозчиковъ въ ярмарочные дни. Теперь онъ былъ пустъ и кромѣ меня пріѣзжихъ не было. Я вышелъ за ворота взглянуть на мѣстность -- глазамъ моимъ предстала большая дорога, среди зеленыхъ степей, по обѣимъ сторонамъ ея виднѣлись рѣдкіе хутора и сады.
   Солнце клонилось къ закату, въ воздухѣ вѣяло вечерней прохладой и запахомъ полей, и я пошелъ по этой дорогѣ, ища уединенія среди природы.

-----

   Спутникъ мой возвратился поздно, заставивъ меня ждать и опасаться за его странствія. По возвращеніи его я прежде всего спросилъ, все-ли благополучно и нашелъ-ли онъ своихъ родныхъ, на что получилъ отвѣтъ вполнѣ успокоительный, съ выраженіемъ желанія побыть еще денекъ въ Керчи. Это соотвѣтствовало и моему желанію, такъ какъ я имѣлъ въ виду взойти на видѣнную мною гору и оттуда съ высоты полюбоваться двумя морями -- Азовскимъ и Чернымъ, видѣнными мною впервые.
   На другой день мы оба вышли по своимъ дѣламъ. Я долженъ былъ вновь зайти въ турецкую кофейню для полученія заказанной книги и придя туда, я нашелъ принесенную для меня книгу -- печатный алькоранъ -- экземпляръ хорошо сохранившійся, въ переплетѣ, въ 8-ю долю листа. Я очень обрадовался такой находкѣ, но цѣна ея -- 8 рублей была, по моимъ запасамъ, очень дорога. Послѣ переговоровъ, однако же, и моей просьбы продавецъ уступилъ мнѣ за пять руб. Мнѣ предложили вновь кофе и я не счелъ удобнымъ отказаться. Вновь я сидѣлъ въ кофейнѣ, вновь были разспросы о моихъ дѣлахъ и мои уклончивые отвѣты, съ примѣсью небылицы. Платы за угощеніе они съ меня не хотѣли получить. Простившись со всей компаніей и поблагодаривъ за книгу и угощеніе, я уходилъ и вновь былъ задержавъ вопросами.
   -- Куда же вы изволите ѣхать отсюда?-- спросилъ одинъ изъ нихъ.
   -- Я ѣду теперь въ Тифлисъ.
   -- Когда будете, эфендимъ, возвращаться черезъ Керчь, просимъ соблаговолить посѣтить вновь нашу кофейню...
   Наконецъ я вышелъ. Возвратившись на постоялый дворъ, я спряталъ въ чемоданъ книгу, и выйдя вновь въ городъ, направился прямо къ видѣнной мною вчера горѣ, но день былъ очень жаркій и пыльный и я предпочелъ отложить восхожденіе на гору до вечера. Вернувшись на постоялый дворъ, я принялся за забытое мною, за сборами въ дорогу и новыми впечатлѣніями, самое нужное и для меня самое интересное дѣло -- писать письмо моимъ роднымъ въ Петербургъ. Послѣднее письмо, по выходѣ моемъ изъ острога, я писалъ еще въ кабинетѣ коменданта херсонской крѣпости и оставилъ его, по обыкновенію открытымъ, для пересылки по адресу. Хотя я могъ уже написать самостоятельно безъ посторонней цензуры, но озабоченный множествомъ спѣшныхъ дѣлъ и прощаньемъ съ товарищами по заключенію -- я машинально, какъ бы по привычкѣ сдѣлалъ эту ошибку. По выѣздѣ изъ Херсона, только впервые прибывши въ городъ я могъ самъ снести письмо на почту. Въ то время (1851 г.) еще не было ни марокъ, ни почтовыхъ ящиковъ и каждое письмо доставлялось непосредственно въ ближайшую почтовую контору. Бумага, конверты и баночка съ чернилами были со мною и вынувъ ихъ, я съ большимъ удовольствіемъ сѣлъ писать неторопливо письмо: въ этомъ письмѣ я написалъ все послѣдовательно о моемъ выходъ на свободу изъ острога, съ сопровождавшими его обстоятельствами, при отъѣздѣ. Въ продолженіе двухлѣтней неволи въ немногихъ письмахъ моихъ, по привычкѣ уже я былъ сдержанъ и кратокъ въ изліяніяхъ моего настроенія и мыслей, въ этомъ письмѣ я впервые далъ волю моимъ чувствамъ.
   Я обѣдалъ одинъ, а затѣмъ подъ вечеръ, вышелъ въ городъ и направился вновь къ пристани. Оттуда идя берегомъ пролива, къ Черному морю, я увидѣлъ купающихся,-- то былъ простой народъ. Ничто въ этотъ разъ не препятствовало мнѣ сойти къ водѣ и тамъ же, вблизи съ купающимися, я неторопливо насладился этимъ удовольствіемъ.
   Лѣтнее купанье въ рѣкѣ, съ самаго моего дѣтства стало моимъ любимѣйшимъ удовольствіемъ, а позднѣе моею санитарною потребностью, и до настоящихъ дней.-- Выкупавшись, съ особеннымъ наслажденіемъ я направился къ горѣ и вскорѣ былъ у подножія ея. Гора, съ виду довольно высокая (саженей можетъ быть болѣе 100 надъ моремъ), была почти голая, мѣстами слегка поросшая травой и маленькимъ кустарникомъ. На нее вела круговая пѣшеходная дорожка. Я шелъ поднимаясь незамѣтно; мѣстами отъ нея шли боковыя тропинки, болѣе крутыя, и я часто пользовался ими и достигъ скоро вершины. Она была, какъ видно, забыта городомъ,-- безпріютная, запущенная. Ничего не было на ней для отдыха. Гора эта составляетъ береговую часть пролива. На вершинѣ была небольшая площадка, можетъ быть въ былое время она была устроена искусственно, но когда я былъ тамъ, на ней не было никакого приспособленія, чтобы присѣсть и никакихъ слѣдовъ какихъ-нибудь старинныхъ развалинъ, а между тѣмъ гора эта называлась именемъ царя Митридата, въ древности пользовавшагося большою славою.
   Съ вершины горы разстилался предо мной восхитительный видъ двухъ морей, съ огромнымъ горизонтомъ, соединенныхъ широкимъ и длиннымъ проливомъ, и плававшихъ по нимъ судовъ и пароходовъ.
   Черное море я такъ мечталъ увидѣть въ Херсонѣ, когда былъ назначенъ туда, и увидѣлъ только широко протекавшій Днѣпръ, отдаленный отъ устья въ морѣ на десятки верстъ,-- теперь я насладился вполнѣ видомъ столь мною желаннаго моря.
   Освѣщенное лучами, клонившагося къ закату солнца, оно блистало дрожащею зыбью почти зеркальной поверхности. Вечеръ жаркаго дня дышалъ чудесной прохладой. Не думая уходить, я нашелъ себѣ, на безпріютной, покрытой слабой травой поверхности, плоской вершины, мѣстечко удобное присѣсть -- какъ бы уступъ и опустился на него, прислонивъ спину. Такъ сидѣлъ я одинъ въ благоговѣйномъ созерцаніи съ вершины горы необъятнаго дальняго горизонта и свободной стихіи моря. Зрѣлище это приковало меня и я сидѣлъ недвижно, вперивъ глаза въ даль,-- въ забвеньи всего, сливаясь всѣми чувствами души моей съ таинственной природой. Скоро, однако же это возвышенное настроеніе смѣнилось обычнымъ теченіемъ мыслей, тяготившихъ меня. Моя свобода кратковременна, думалъ я, и отовсюду я долженъ бѣжать, скрываясь отъ людей. Послѣ двухлѣтняго заключенія меня ожидаетъ новая неволя -- военной службы и какова она будетъ, съ какими людьми я долженъ буду жить -- можетъ быть долгіе годы! Такія мысли боязненно охватывали меня и погружали въ тяжелыя думы. Взглядъ на море мгновенно выносилъ меня на свободу.-- Между тѣмъ стало уже смеркаться и я поспѣшилъ вернуться въ мое уединенное пристанище... надо ѣхать думалъ я!
   Вечеромъ поздно возвратился мой спутникъ и на мои слова -- завтра утромъ поѣдемъ -- онъ не отвѣтилъ мнѣ и смотрѣлъ на меня какъ бы удивленный, потомъ сказалъ:
   -- А нельзя ли еще одинъ денекъ побыть здѣсь? Привелъ Богъ меня въ жизни повидаться съ людьми мнѣ дорогими, любимыми -- родная сестра и мужъ ея... Они живутъ здѣсь своимъ домикомъ -- у нихъ такъ хорошо,-- они имѣютъ свою лавочку и живутъ счастливо на свободѣ,-- моя же несчастная доля крѣпостнаго мужика, сданнаго въ солдаты на 25 лѣтнюю службу. Большую половину годовъ я уже отслужилъ, претерпѣлъ не мало чего, а до конца еще далеко и Богъ знаетъ, дотяну ли! Можетъ быть и дотяну, но ужъ и такъ тяжело!
   -- Такъ что же, хотите еще денекъ остаться?-- спросилъ я его.
   -- Будьте, милостивы, еще одинъ денекъ -- я обѣщалъ завтра быть и не простился даже!
   -- Ну что-жь, останемся еще денекъ,-- я не прочь, но ужъ такой у меня безпокойный нравъ,-- все спѣшить, да еще и думки разныя приходятъ.
   -- А какія думки, развѣ вы опасаетесь чего?
   -- Такъ пустяки... мнѣ думается, видите, что я то по городу хожу въ штатскомъ платьѣ -- меня никто не знаетъ и не остановитъ, а вы въ военной шинели такъ и ходите, и всякій мѣстный ротозѣй, какой нибудь служака, можетъ спросить, а надо, чтобы мы никѣмъ не замѣченные, невидимками ускользнули изъ Керчи...
   -- Да такъ и будетъ, Боже сохрани отъ всякой напасти.-- Я же не гуляю по городу... а иду прямо къ людямъ мнѣ близкимъ.
   -- Да это хорошо, будьте осторожны. А если случится что, скажите, что вы для меня остались, потому что я заболѣлъ.-- И такъ, завтра день еще побудемъ, а вечеромъ хоть и поздно уѣдемъ, и хорошо, не будетъ жарко. Но дѣло въ томъ, что намъ надо сообразоваться съ пароходомъ.
   -- Какъ, пароходомъ? Мы развѣ не по почтѣ поѣдемъ?
   -- Да какъ же на почтовыхъ -- 80 верстъ водою черезъ проливъ?
   -- Надо намъ узнать, въ какомъ часу отходитъ пароходъ, я это завтра же утромъ узнаю и къ вечеру вамъ сообщу. Вы развѣ не знали этого?
   -- Откуда мнѣ знать? Едва грамотѣ научился и больше ничему меня не учили.
   На другой день утромъ онъ ушелъ, какъ и всѣ дни и я, оставшись одинъ, вышелъ къ пароходной пристани. Море было спокойно, вѣтеръ южный гналъ волны обратно въ Азовское море. Все море, насколько видно глазамъ, было бѣлое, линія горизонта. вздымалась движущимися валами.-- Взойдя на гору, я стоялъ и смотрѣлъ, любуясь невиданной мною картиной. Теплый южный вѣтеръ дулъ мнѣ въ лицо, собиралась гроза; я ходилъ, садился на прежнее мѣсто, вставалъ и опять ходилъ, пока не залилъ меня дождь.
   На другой день утромъ въ 6 часовъ мы вышли пароходомъ изъ Керчи.
   

III.

   Переѣздъ пароходамъ, въ 3-мъ классѣ -- на палубѣ, черезъ Керченскій проливъ былъ для меня новымъ впечатлѣніемъ. Черезъ нѣсколько часовъ мы пристали къ маленькому городу Тэмани, на кавказскомъ берегу -- къ устью рѣки Кубани. Нашъ путь лежалъ по Кубанской линіи на Ставрополь и мы, добравшись до почтовой станціи, поѣхали вновь на перекладной телѣгѣ. Ставрополь былъ для меня чуждымъ городомъ, но въ одномъ изъ писемъ, которыя я получилъ черезъ Херсонскаго коменданта въ острогѣ, въ числѣ домашнихъ новостей, мнѣ сообщалось, что одна изъ близкихъ знакомыхъ нашего семейства выѣхала изъ Петербурга и живетъ въ Ставрополѣ, причемъ сообщался мнѣ, на всякій случай, ея адресъ. Тогда извѣстіе это было для меня безразлично, но когда по выходѣ моемъ изъ острога, я узналъ, что Ставрополь лежитъ на пути моего слѣдованія на Кавказъ -- для меня этотъ городъ вдругъ пріобрѣлъ особый интересъ, такъ что, кромѣ желанья нашего вообще останавливаться въ городахъ, я очень радовался увидѣть мою давнюю пріятельницу. Вся дорога Кубанской линіи шла по рѣкѣ Кубани и интересовала меня еще тѣмъ, что главные притоки этой рѣки протекали съ высокихъ сѣверныхъ склоновъ Эльборуса -- и я мечталъ увидѣть самую вершину высочайшей горы Кавказа. Но вся дорога шла степью и я видѣлъ только вдали синеватыя черныя горы, а по приближеніи къ параллели Эльборуса, она уклонялась все болѣе на сѣверъ. Дорога, по такъ наэ. Кубанской линіи, была для меня безцвѣтна, погода была жаркая, ясная и всюду пыль сопровождала насъ.
   Мы ѣхали около двухъ сутокъ, удаляясь все болѣе отъ Кавказскаго хребта и среди обширной степи увидѣли вдали какъ бы на возвышенности, выступающей на равнинѣ -- большой городъ Ставрополь. Съ приближеніемъ къ нему мѣстность все болѣе измѣняла свой видъ степной равнины и становилась слегка гористою, прорѣзанною глубокими балками и покрытою мѣстами густою растительностью. Мы поднимались на возвышенное плоскогорье, орошаемое небольшими рѣчками -- сѣверными притоками Кубани. Когда мы подъѣзжали къ городу на насъ неслась мельчайшая известковая пыль и вся даль заслонялась какъ бы дрожащимъ знойнымъ тумакомъ. Мы въѣхали въ большой городъ, утомленные продолжительной, безостановочной ѣздой и выискивали съ помощью ямщика, какой-нибудь уединенный, незамѣтный постоялый дворикъ или квартиру и нашли такой пріютъ, завезенные ямщикомъ къ какому то хутору, въ предмѣстьи города -- и расположились въ немъ.
   Помывшись, утоливъ жажду и голодъ, мы легли отдохнуть, за неимѣніемъ кровати, на полу. Когда мы проснулись, еще не поздно, я, одѣвшись въ единственную мою форму -- старую шинель, вышелъ, подъ вечеръ, по спаденіи жары, въ городъ, отыскивать свою старую знакомую, дѣвицу Э. В. Рутляндъ, которую я очень желалъ увидѣть. Она жила довольно далеко отъ занятаго мною жилища въ семействѣ мнѣ совсѣмъ не знакомомъ. Преобразившись въ солдата, я потерялъ право пользоваться извощиками. Эта обыкновенная въ жизни каждаго горожанина, часто необходимая потребность, была тогда привиллегіей офицерства и свободныхъ людей. Тогда это уже было всѣми осмѣяно и иногда ярко выражалось въ извѣстныхъ въ то время комедіяхъ, на сценѣ Александровскаго театра. У меня врѣзалось въ памяти, какъ знаменитый того времени комикъ Сосницкій, представляя отставнаго генерала, пѣлъ на сценѣ, съ своеобразной ему особой декламаціей и мимикой, при огромномъ стеченіи публики, куплеты одной комедіи, и вызывалъ бурные апплодисменты и смѣхъ всего театра. Онъ пѣлъ слѣдующее четырехстишіе:
   
   Когда въ столицѣ нѣтъ царя,
   Безчинству нѣту мѣры:
   На дрожкахъ ѣздятъ писаря,
   Въ фуражкахъ ходятъ офицеры.
   
   Подойдя къ порогу искомаго мною дома, я позвонилъ и получилъ отвѣтъ, что никого изъ семейства нѣтъ дома; всѣ выѣхали на вечернюю прогулку, на какую-то дачу. Я попросилъ листъ бумаги и написалъ карандашомъ записку, сообщая о моемъ проѣздѣ на Кавказъ черезъ Ставрополь и непремѣнномъ желаніи увидѣть мою старую пріятельницу Э. В. Рутляндъ, прибавивъ затѣмъ, что я приду завтра утромъ.
   Ночью мы спали, часто просыпаясь отъ звонкихъ колотушекъ ночного сторожа, усердно оберегавшаго сосѣдніе сады.
   Утромъ на другой день, я шелъ съ нетерпѣніемъ ожидая свиданья съ лицомъ мнѣ близкимъ, по единомыслію въ интересовавшихъ насъ обоихъ въ то время вопросахъ.-- Это была молодая дѣвушка, лѣтъ 18, средняго роста, круглолицая брюнетка съ выразительными чертами лица и большими карими глазами. Въ концѣ 1848 и начала 49 годовъ мои бесѣды и чтенія съ ней, въ эпоху возрожденія Франціи, послѣ перенесенныхъ десятками лѣтъ потрясеній, были внезапно прекращены моимъ арестомъ, и заключенный въ крѣпости я нерѣдко вспоминалъ ее и предавался размышленіямъ о томъ, какимъ тяжелымъ впечатлѣніемъ отразилось на ней мое исчезновеніе.
   День былъ жаркій, и я былъ въ толстой солдатской шинели. Я не надѣлъ моего лѣтняго костюма потому только, что онъ былъ очень дешевый и простой дорожный костюмъ, не подходившій къ приличному визиту въ незнакомый мнѣ барскій домъ; а между тѣмъ дорога была дальняя, по длиннымъ улицамъ города и я вновь пожалѣлъ о невозможности сѣсть на извощика. Но вотъ я уже на крыльцѣ дома, звоню и встрѣчая меня, выбѣжала отворить дверь сама Эмилія. Я не видѣлъ ее два года, много событій совершилось съ тѣхъ поръ въ нашей жизни. Она оставила семейство, въ которомъ жила съ малолѣтства,-- отчасти я былъ тому причиной -- и жила совсѣмъ въ иныхъ условіяхъ, среди чужихъ людей. Я же предсталъ передъ ней въ новомъ небываломъ прежде видѣ. Голова моя прежде покрытая густыми, длинными, слегка вьющимися волосами, еще недавно по-арестантски бритая, была едва покрыта короткимъ слоемъ волосъ, я похудѣлъ и на мнѣ была солдатская сѣрая шинель. Она же предстала передъ мною выросшею, пополнѣвшею, цвѣтущею!.. Она сейчасъ же ввела меня въ комнату. Видъ мой видимо поразилъ ее, она ахнула, взглянувъ на меня, но не прошло и секунды какъ схватила меня за обѣ руки и пристально смотря мнѣ въ глаза, заплакала!..
   -- Боже! Какъ вы измѣнились за эти два года! Вѣдь мы два года не видѣлись, и что произошло съ вами!-- воскликнула она, смотря въ меня съ волненіемъ. Я заплакалъ и горячо цѣловалъ ея обѣ руки.
   Воспоминанія послѣдняго года жизни моей въ Петербургѣ -- въ сообществѣ съ нею нахлынули на меня неотразимой волной... Мы оба стояли въ слезахъ. Она взяла меня за руку.-- "Пойдемте въ садъ, тамъ будемъ говорить", сказала она.
   Мы вышли на балконъ большого сада и по срединной аллеѣ прошли въ бесѣдку -- тамъ она предложила мнѣ сѣсть и сама сѣла возлѣ меня, положивъ свою руку на мою, и смотря мнѣ въ глаза -- что то шептала про себя -- словъ я не могъ разобрать, но источникомъ ихъ были несомнѣнно самыя добрыя, дружескія чувства ко мнѣ. Нѣсколько секундъ мы молча сидѣли, такъ прислонившись одинъ къ другому, погруженные въ думу, въ которой воспоминанія дорогого прошедшаго сливались съ тревожнымъ чувствомъ наступающаго неизвѣстнаго будущаго.
   Вдругъ она прервала всѣ мои думы, вскочивъ встревоженно, и заговорила въ волненіи.
   -- Боже мой! Я забыла обо всемъ отъ радости увидѣть васъ... я должна сейчасъ же предупредить васъ о крайне непріятномъ для меня и для васъ происшествіи, котораго я была свидѣтельницей вчера по возвращеніи нашемъ съ прогулки. Къ несчастью въ ней участвовалъ, принятый въ семействѣ, въ которомъ я живу, какъ хорошій знакомый, здѣшній жандармскій полковникъ... и онъ возвратился съ нами. Я, найдя вашу записку на столѣ, была внѣ себя отъ волненія и радости, и выразила ее въ нашей домашней средѣ откровенно и чистосердечно, ничего не опасаясь. Вдругъ случайный участникъ нашей прогулки, самъ навязывавшійся сопровождать, насъ выразилъ свое крайнее удивленіе, какъ это онъ ничего не знаетъ, что вы въ Ставрополѣ -- это прежде всего его дѣло! "Позвольте эту записку вашего знакомаго",-- и прочитавъ ее, разразился гнѣвомъ! "Вы знаете, что человѣкъ этотъ прежде всего государственный преступникъ!".
   Словами ея я былъ очень пораженъ и удивлялся, что дорогая моя пріятельница живетъ въ семействѣ, повидимому, близкомъ съ жандармскимъ вѣдомствомъ!.
   -- Вотъ что должна я вамъ сказать: сейчасъ же идите къ нему, во избѣжаніе какихъ-либо для васъ непріятностей. Онъ живетъ здѣсь недалеко и явитесь къ нему. Онъ уже получилъ должное ему порицаніе за его слова отъ хозяйки дома, которая держитъ его въ рукахъ, и съ него взято честное слово, что изъ этого не выйдетъ никакихъ для васъ послѣдствій. Но пойдите,-- сдѣлайте мнѣ это одолженіе,-- сейчасъ же къ нему; мы обѣщали, что вы будете сегодня у него.-- Такъ идите же, идите и приходите сейчасъ же къ намъ.-- Но позвольте васъ прежде представить хозяйкѣ дома".
   Мы вышли изъ сада -- вошли въ домъ, и она пошла сказать хозяйкѣ. Ко мнѣ вышла красивая молодая дама, въ утреннемъ капотѣ. Она приняла меня любезно, упомянула о вчерашней неумѣстной выходкѣ ихъ случайнаго гостя, и просила меня на это не обращать никакого вниманія... "За всякое вамъ лишнее слово онъ будетъ имѣть дѣло со мною -- это онъ знаетъ и будьте покойны, ваше положеніе въ Ставрополѣ вполнѣ обезпечено".
   Узнавъ, что я собираюсь къ нему, она сказала: "можетъ быть это вовсе не нужно,-- но знаете, это самолюбивый звѣрь. Можетъ быть для васъ такъ и лучше, потому что его вредное вліяніе простирается и дальше Ставрополя. Я надѣюсь, что, исполнивъ это скучное дѣло, вы возвратитесь къ намъ въ мое семейство, и будете обѣдать и проведете весь день съ нами до самаго вечера,-- даже, если хотите, переѣзжайте къ намъ".
   Такой радушный пріемъ и ея пренебрежительныя слова по отношенію къ личности жандармскаго вѣдомства, меня нѣсколько примирили съ ней, подняли ее въ моихъ глазахъ. Я пошелъ и черезъ десять минутъ уже стоялъ передъ этимъ надменнымъ полковникомъ: мужчина высокаго роста въ синемъ мундирѣ, съ суровымъ взглядомъ и непривѣтливымъ выраженіемъ лица, посмотрѣвъ на меня, сказалъ:-- вы, какъ я полагаю, г-нъ Ахшарумовъ?-- Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ пригласилъ меня сѣсть и спросилъ: "Когда вы прибыли въ Ставрополь? Я очень сожалѣю, что вы, не предупредивъ меня, посѣтили вашихъ знакомыхъ. Я былъ, признаться, удивленъ этимъ, вѣдь вы должны были, прибывъ въ Ставрополь, явиться ко мнѣ. Я же имѣю увѣдомленіе о васъ по начальству изъ Петербурга".
   -- Позвольте,-- мнѣ вамъ сказать,-- я объ этомъ ничего не зналъ, и не имѣлъ о томъ никакого предписанія, и если-бъ не одна изъ моихъ знакомыхъ, живущая здѣсь, которую я хотѣлъ посѣтить, я бы проѣхалъ мимо, не останавливаясь въ Ставрополѣ.
   -- У васъ же есть инструкція для дороги?
   -- Я ѣду съ подорожной по казенной надобности -- сказалъ я,-- до мѣста моего назначенія на Кавказѣ и имѣю только предписаніе явиться воинскому начальнику въ г. Владикавказѣ. (О спутникѣ моемъ я умолчалъ). Проѣзжая черезъ Ставрополь, я желалъ повидаться съ моей старой знакомой Э. В. Р., которая живетъ здѣсь въ семействѣ г. К. Только сегодня, сейчасъ узналъ отъ нихъ о вашемъ неудовольствіи по случаю моего прибытія.
   -- Вы могли проѣхать, конечно не явившись ко мнѣ, но разъ остановившись въ Ставрополѣ, вы должны бы были заявить о томъ мнѣ. Я бы конечно ничего не имѣлъ противъ вашей остановки.
   -- Теперь, отвѣтилъ я,-- какъ я уже имѣлъ честь объяснять вамъ мое положеніе и мое незнаніе о томъ, что я долженъ былъ явиться къ вамъ, прошу васъ не поставить въ вину случившееся и дозволить мнѣ еще, можетъ быть, денекъ остаться въ Ставрополѣ.
   -- Можете, можете, это я вамъ разрѣшаю. Но гдѣ же вы остановились? Вчера вечеромъ, я разослалъ искать васъ 4-хъ казаковъ, и ни одинъ изъ нихъ не нашелъ васъ?
   -- Это оттого, сказалъ я, что я остановился въ самомъ скромномъ хуторкѣ -- на частной квартирѣ, на улицѣ, которой названія и не знаю, почти за городомъ, да и хотя бы меня отыскивали и десятки казаковъ, такъ не нашли бы, такъ какъ тамъ имени моего и фамиліи никто не знаетъ.
   -- Ну все равно, поспѣшите возвратиться въ семейство К. и успокойте ихъ въ томъ, что ваше пребываніе въ Ставрополѣ никоимъ образомъ не будетъ нарушено мною.
   Я поблагодарилъ его; онъ подалъ мнѣ руку и прибавилъ, что семейство К. весьма уважаемое имъ и ему хорошо знакомое.
   Я вышелъ и, вернувшись въ домъ, поспѣшилъ успокоить Э. B. Р., которая была встревожена и ожидала съ нетерпѣніемъ моего возвращенія. Мы пришли вновь въ бесѣдку, изъ которой я недавно бѣжалъ. Прерванное свиданіе въ самомъ началѣ, возобновилось въ болѣе спокойномъ видѣ: мы сѣли вдвоемъ, никто намъ не мѣшалъ. Тогда начались воспоминанія о дняхъ столь памятныхъ намъ обоимъ, когда мы часто видѣлись и беззаботно бесѣдовали по вечерамъ въ ея комнатѣ, просматривали вмѣстѣ и читали отрывками приносимые мною соціальные журналы, въ ту пору (1848 г.) обильно выходившіе во Франціи. И все это внезапно прекратилось моимъ арестомъ 22-го апрѣля 1849 г. "Я помню это время -- сказала она,-- утромъ этого дня вдругъ по всему Петербургу разнеслась страшная вѣсть объ арестѣ въ ночь множества людей; но когда я узнала, что и вы находитесь въ числѣ ихъ, то это меня страшно испугало, это было для меня несказанно тяжко и я горько заплакала. Родные меня утѣшали, а затѣмъ смѣялись надо мною, но я была безутѣшна, мнѣ жаль было васъ, и себя тоже не менѣе, такъ какъ вы въ послѣдніе мѣсяцы стали мнѣ дорогимъ и никѣмъ не замѣнимымъ. Я почувствовала себя вдругъ одинокой, осиротѣвшей.
   -- Вотъ когда, Эмилія Васильевна, я васъ увидѣлъ -- послѣ двухлѣтняго заключенія! Такова судьба моя, и теперь я вижу васъ мимолетно, я долженъ вновь разстаться съ вами, уѣхать отъ васъ въ невѣдомыя мнѣ мѣста, къ чужимъ мнѣ людямъ, куда, на долго ли; эта неизвѣстность тяготитъ меня, отравляетъ свиданіе съ вами, напоминающее мнѣ свободу я счастье. Ахъ, дорогая, какъ тяжело я прожилъ эти два года и теперь встрѣчаю васъ случайно!...
   Такова была наша бесѣда въ глубоко-грустномъ настроеніи о дорогомъ минувшемъ для насъ прошедшемъ и неизвѣстномъ наступающемъ будущемъ. Мы говорили долго и много, пока насъ не позвали обѣдать.
   Въ столовой я былъ представленъ г-ну К., который былъ со мною, также любезенъ, какъ и его жена.
   Не поздно вечеромъ, порядочно уставъ отъ волненія дня, въ глубоко-грустномъ настроеніи, возвратился я на загородное предмѣстье; съ трудомъ отыскалъ я хуторокъ нашей стоянки. Тамъ ожидалъ уже меня въ безпокойствѣ мой спутникъ я очень обрадовался увидѣвъ меня.
   -- Охъ, какъ вы долго гуляете по городу! Скажите же, -- спрашивалъ онъ меня,-- все благополучно?
   -- Да, но знаете, чуть было не случилась бѣда!
   -- А что, что случилось? Боже сохрани насъ отъ всякой бѣды!
   -- Насъ вчера поздно вечерокъ разыскивали по городу четверо конныхъ казаковъ по приказанію здѣшняго жандармскаго полковника -- и представьте не нашли!
   -- Да развѣ вы попались кому? И кто же узналъ, что мы здѣсь?
   -- Это произошло случайно, помимо меня.-- Я тутъ ни въ чемъ не виноватъ. Я разсказалъ ему, какъ это случилось. Онъ съ безпокойствомъ слушалъ меня и я съ трудомъ могъ его увѣрить, что вся эта тревога кончена и мы останемся здѣсь еще на два дня.
   Мы спали на полу и опять всю ночь я слышалъ сторожевую щелкотню колотушкой около дома. Я былъ взволнованъ и долго лежалъ, обдумывая событія этого дня, но усталость взяла верхъ и я заснулъ.
   На другой день утромъ я пришелъ вновь въ семейство К. Снова мы удалились вдвоемъ въ бесѣдку сада, но все время моего совмѣстнаго съ Э. В. Рутляндъ пребыванія два чувства неразрывно звучали въ моемъ сердцѣ, сливаясь -- въ одно -- радость настоящаго свиданія и тяготившая надо мною роковая судьба столь близкой разлуки,-- съ полнѣйшею неизвѣстностью будущаго!
   Съ тѣхъ поръ уже прошло болѣе 55 лѣтъ: подробности и слова стушевались, но неувядаемо сохранились въ памяти моей драгоцѣннымъ воспоминаніемъ эти три дня, прожитые въ Ставрополѣ! Я былъ въ семействѣ хорошихъ, прежде мнѣ вовсе неизвѣстныхъ людей, гдѣ я принятъ былъ радушно и такъ доликатно предоставленъ вполнѣ себѣ самому для болѣе полнаго уединеннаго свиданія съ моей пріятельницей. Мои чувства въ ней, по прежней нашей жизни были чисто дружескія, къ концу же этихъ трехъ дней, съ приближеніемъ дня разставанія, я почувствовалъ что-то еще болѣе интимное, соединившее насъ, казалось, на всю жизнь. Прошли эти дни мимолетнаго счастья и вотъ, въ послѣдній вечеръ, мы сидѣли вновь вдвоемъ въ бесѣдкѣ сада, я держалъ ее за руку и смотрѣлъ ей въ глаза съ чувствомъ самой искренней привязанности,-- вдругъ она подняла обѣ руки къ шеѣ и схвативъ висѣвшую на ней золотую цѣпочку, сняла съ своей груди висѣвшій на ней золотой крестъ и вставъ передо мною надѣла его на меня, сказавъ:
   -- Вотъ возьмите отъ меня на память этотъ крестъ, подаренный мнѣ почтеннымъ старцемъ -- моимъ опекуномъ; на немъ надпись, прочтите ее.
   Я взялъ его въ руку, -- онъ былъ золотой, значительной величины, изящной работы и на немъ была вырѣзана надпись: -- "Protège mon enfant eherie!" Прекрасный крестъ,-- я никогда ни у кого такого не видалъ!
   -- Такъ вотъ возьмите отъ меня на память этотъ крестъ и носите его, пока мы опять не встрѣтимся, пусть онъ будетъ залогомъ моей къ вамъ самой искренней привязанности!
   Я поцѣловалъ крестъ и, надѣвъ его, опустилъ къ себѣ на грудь, поцѣловалъ ея руки и въ тотъ же день простился съ нею. Такова была судьба моя! Воспоминаніе это одно изъ самыхъ чудесныхъ въ моей жизни, но оно покрыто завѣсой глубокой грусти и безконечнаго сожалѣнія, какъ бы роскошно расцвѣтшаго, прелестнаго и скоро потомъ съ годами завядшаго въ моей жизни цвѣтка. Сколько лѣтъ прожито затѣмъ, а я все еще живу, а между тѣмъ, казалось одно такое въ дребезги разбившееся счастье могло бы само по себѣ прекратить хрупкую жизнь человѣка!
   

IV.

   На другой день утромъ мы выѣхали изъ Ставрополя. День былъ знойный и пыльный, мы ѣхали скоро по грунтовой дорогѣ, въ почтовой перекладной телѣгѣ. Я сидѣлъ погруженный въ думы о только что пережитомъ. На другой день мы увидѣли вдали на горизонтѣ освѣщенный солнцемъ хребетъ Кавказскихъ снѣговыхъ горъ. По мѣрѣ приближенія къ нимъ, онѣ все больше выступали своими разнообразными очертаніями и привлекали мой взоръ. Черезъ день мы подъѣхали къ подножію горъ и въѣхали въ городъ Владикавказъ. За черными горами поднимались разнообразными уступами скученныя вершины снѣговыхъ горъ и между ними, выше всѣхъ, какъ бы нависшая надъ городомъ, блистала солнцемъ вершина огромной снѣговой горы, которая и привлекала мое вниманіе. По сторонамъ ее на юго-востокѣ и сѣверо-западѣ тянулись широкимъ кряжемъ скученныя вершины менѣе высокихъ горъ.-- Вотъ онъ, шепталъ я про себя, Кавказъ, столь привлекавшій мое воображеніе!.. Мы ѣхали по берегу широкой, мутной отъ быстраго теченія рѣки: то былъ Терекъ, вырвавшійся на свободу изъ каменныхъ тѣснинъ Дарьяла -- и разлившійся широкимъ потокомъ.
   Слѣдуя принятому нами въ дорогѣ правилу, останавливаться гдѣ-либо въ предмѣстьѣ города, въ болѣе уединенномъ, ничѣмъ не выдающемся скромномъ жилищѣ, мы остановились подъ городомъ, въ одномъ изъ домиковъ, расположенныхъ по Тереку. Это были, казалось, простыя хатки. Во Владикавказѣ мы должны были явиться воинскому начальнику, для слѣдованія по его указанію, въ дальнѣйшемъ нашемъ пути -- къ мѣсту моего служенія въ 7-й линейный баталіонъ по Сунженской линіи. Дальнѣйшая ѣзда не могла быть въ одиночку, -- по непріятельской землѣ, еще тогда воевавшихъ съ нами горныхъ жителей.
   Отложивъ нашу явку по начальству до слѣдующаго дни, мы расположились прежде отдохнуть, не торопясь, отъ утомившей насъ знойной и пыльной дороги и затѣмъ, желали посмотрѣть городъ и, можетъ быть, купить что-нибудь для жизни на Кавказѣ. Такъ мы и сдѣлали. Домишко нашъ былъ на правомъ берегу Терека. Помѣстившись въ немъ, мы прежде всего пожелали выкупаться и вымыться мыломъ. Спросивъ у хозяевъ о мѣстѣ купанья въ Терекѣ, мы получили совѣтъ -- купаться можно вездѣ, дно и берегъ зернисто-песчанныя, но только не удаляться отъ берега, теченіе такъ быстро, что и снесетъ, да и большіе камни катятся водою.
   Принявъ этотъ совѣтъ, мы выкупались и помылись, вода была очень свѣжая,-- съ ледяныхъ горъ. Мы вернулись въ нашъ ночлежный домишко, и поѣвъ, что было подано, сидѣли у самовара не торопясь, и легли спать на ковровыхъ жесткихъ кроватяхъ. Подъ вечеръ мы побродили по городу, видѣли много бакалейныхъ магазиновъ, и цѣлый отдѣлъ армянскихъ и грузинскихъ табачныхъ и винныхъ лавокъ и любовались нѣсколькими магазинами съ красивыми выставками въ окнахъ. Одинъ изъ нихъ назывался "Англійскимъ", и мы зашли въ него; я купилъ себѣ дорожную чернильницу, небольшой запасъ писчей и почтовой бумаги и перочинный ножикъ. Также я купилъ немного чаю, такъ какъ будущее мое мѣстожительство было мнѣ совсѣмъ неизвѣстно. Выйдя изъ острога я уже избаловался и пиль каждый день чай. Кромѣ того я сталъ курить, и могъ купить себѣ дешеваго турецкаго табаку и трубочку съ черешневымъ чубукомъ. Куреніе, однако же, никогда не было моей потребностью и я пользовался имъ очень умѣренно.
   Мы возвратились въ нашъ пріютъ не поздно и легли спать. Спутникъ мой скоро захрапѣлъ, я же, лежа, долго не могъ заснутъ и мысли мои при спокойномъ положеніи невольно погрузились какъ бы въ живое видѣніе, такъ еще недавно минувшаго. Мнѣ представилась бесѣдка въ Ставрополѣ, видѣлся милый образъ и слышался голосъ любящаго меня друга, склонившагося надо мной и шепчущаго мнѣ свои благословенія. Наконецъ, усталость дня склонила меня ко сну и я заснулъ и во снѣ видѣлъ ее, и говорилъ съ нею и вновь просыпался и видя себя одинокимъ, изливалъ мои чувства горькими словами.-- Я былъ въ глубокомъ уныніи и чувствовалъ, что мнѣ надо сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы прервать этотъ болѣзненный полусонный бредъ, я всталъ и, накинувъ на себя шинель, вышелъ во дворъ, затѣмъ на дорогу къ берегу съ шумомъ бѣжавшаго Терека.
   Майская ночь была теплая, душистая, вдали у черныхъ горъ лягушечій лай оглашалъ всю мѣстность, звѣзды блистали такъ ясно, какъ я прежде никогда не видалъ ихъ,-- болѣе южная прозрачная атмосфера Кавказа была тому причиной; мѣсяцъ тонкимъ серпомъ плылъ въ облакахъ и освѣщалъ своимъ блескомъ снѣговыя вершины Кавказа. Величіе природы смирило мой возмущенный духъ и я предался ея благоговѣйному созерцанію. Присаживаясь и садясь на скамейку, и вновь вставая, я былъ въ особенномъ настроеніи и оно вылилось памятными мнѣ стихами, которые позднѣе были фиксированы мною карандашомъ на бумагѣ...
   

V.

   На другой день утромъ мы оба рѣшились прежде явиться по начальству, а потомъ провести еще денекъ въ любопытномъ для насъ городѣ Владикавказѣ; но мы ошиблись въ этомъ, вышло совсѣмъ иначе. Въ расчетахъ своихъ на что либо, зависящее отъ неизвѣстной личности человѣка, занимающаго какой либо чиновническій постъ, надо прежде всего не размышлять оптимистически, -- принимая во вниманіе большую вѣроятность встрѣтиться съ невѣжественною глупостью или подлостью людей, чѣмъ съ благороднымъ и честнымъ образомъ мыслей. Съ нами случилось совсѣмъ неожиданное: отыскавъ домъ, занимаемый воинскимъ начальникомъ, мы вошли, по указанію служителя, въ первую комнату канцеляріи. Мы были одни и объ насъ доложили адъютанту. Къ намъ вышелъ молодой человѣкъ въ военномъ сюртукѣ и, узналъ въ чемъ дѣло, обратившись ко мнѣ сказалъ: "вы г-нъ Ахшарумовъ?-- Мы уже имѣемъ объ васъ предписаніе отъ генерала Козловскаго -- (это былъ начальникъ праваго фланга сѣвернаго Кавказа),-- къ которому мы должны васъ направить отсюда къ мѣсту вашего служенія. Но вамъ надо будетъ, можетъ быть, подождать во Владикавказѣ нѣсколько дней, потому что передвиженіе здѣсь въ одиночку на границѣ непріятельской мѣстности, -- не безопасно и вамъ надо будетъ подождать, пока соберется т. н. оказія, т. е. достаточное число спутниковъ. Я сейчасъ доложу объ васъ воинскому начальнику".
   Мы ждали съ 1/4 часа, пока онъ возвратился: войдя въ канцелярію, онъ отозвалъ меня въ сторону и какъ бы чѣмъ недовольный, сказалъ мнѣ: "мнѣ очень жаль, воинскій начальникъ сегодня выѣхалъ изъ города, и его должность временно исполняетъ другой штабъ-офицеръ и онъ приказалъ мнѣ отвести васъ на гауптвахту, до вашего отбытія изъ Владикавказа!.." Я былъ очень удивленъ возвѣщеннымъ мнѣ и просилъ его дать мнѣ возможность самому переговорить съ воинскимъ начальникомъ. Я же слѣдую по почтѣ свободно, къ моему мѣсту служенія и ни въ чемъ не провинился, за что бы меня можно было арестовать...
   -- Я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе и пробовалъ отстоять вашу свободу, -- арестъ вашъ, конечно не имѣетъ никакого законнаго основанія, но, но избѣжаніе лишнихъ и безполезныхъ объясненій, я прошу васъ эту ночь переночевать на гауптвахтѣ, завтра же, по возращеніи воинскаго начальника, я доложу о васъ и не сомнѣваюсь, что вы будете освобождены. Я согласился, и вмѣстѣ съ нимъ пошелъ на здѣсь же находившуюся вблизи гауптвахту.
   Мы вошли въ комнату офицера, которому провожавшій адьютантъ меня рекомендовалъ, и переговоривъ съ нимъ отдѣльно, простился со мною, и ушелъ.
   Офицеръ принялъ меня чрезвычайно любезно, даже выразилъ удовольствіе, что случай далъ ему возможность познакомиться со мною. Меня сопровождалъ мой спутникъ, унтеръ-офицеръ, спросивъ меня, нуженъ ли онъ мнѣ и узнавъ, что не нуженъ до отъѣзда моего изъ Владикавказа, отпустилъ его.
   -- Вы одинъ изъ участниковъ дѣла Петрашевскаго и теперь, переживя уже годы заключенія, ссылаетесь рядовымъ въ неизвѣстный вамъ линейный батальонъ. Все это тяжелое несчастіе выпало на вашу долю и теперь какой-то чудакъ -- самодуръ посадилъ васъ подъ арестъ, но пока я стою здѣсь отвѣтственнымъ вахтеннымъ лицомъ, вы не будете стѣнены ни въ чемъ... Если вамъ нужно куда-нибудь пойти, я вамъ разрѣшаю...
   -- Благодарю васъ,-- отвѣтилъ я, -- мнѣ ничего не нужно въ городѣ, и я очень радъ побыть спокойно въ удобной комнатѣ съ вами вмѣстѣ, только прошу васъ, не стѣсняйтесь мною, я бы, можетъ быть, перешелъ въ другое помѣщеніе,-- хотя бы съ солдатами,-- чтобы не безпокоить васъ...-- "О, нѣтъ, здѣсь нѣтъ другой удобной комнаты,-- и мы помѣстимся здѣсь вмѣстѣ -- намъ принесутъ другую кровать и вы будете моимъ гостемъ". Все это мнѣ было пріятною неожиданностью, и я отъ души поблагодарилъ моего новаго знакомаго за его вниманіе ко мнѣ и за столь радушный пріемъ меня, ему незнакомаго человѣка.
   -- Мы будемъ скоро обѣдать,-- вы хотите кушать?
   -- Я буду ѣсть съ удовольствіемъ. Позвольте вамъ сказать, что ваше вниманіе и участіе въ моемъ положеніи на меня дѣйствуетъ чрезвычайно благотворно и вызываетъ съ моей стороны желаніе быть съ вами вполнѣ откровеннымъ: два года я былъ лишенъ общества интеллигентныхъ людей и былъ совершенно изолированъ отъ своей общественной среды и я впервые испытываю отрадное впечатлѣніе столь участливаго со мною вашего обращенія.
   Послѣ этихъ первыхъ обоюдныхъ привѣтственныхъ словъ, мы оба не стѣснялись одинъ другого.-- Съ особеннымъ любопытствомъ я смотрѣлъ въ окно на высочайшія горы, и особенно на одну между ними, громадной величины, снѣжная вершина которой, слегка раздвоенная, при ясной погодѣ блистала золотымъ блескомъ.
   -- Позвольте спросить, какъ называется эта ближайшая гора?-- спросилъ я.
   -- Какъ вы не знаете, что это Казбекъ?!
   -- Казбекъ!-- повторилъ я въ удивленіи. Онъ такъ близокъ отсюда,-- какъ бы нависшій надъ Владикавказомъ.
   -- Онъ только кажется таковымъ, но до него отсюда болѣе 70 верстъ.
   Я стоялъ и смотрѣлъ на него молча, поглощенный подавляющимъ впечатлѣніемъ, стоявшей передо мною громады.
   Не помню дальнѣйшей бесѣды моей съ этимъ такъ неожиданно встрѣченнымъ мною образованнымъ офицеромъ, привлекшимъ меня своимъ сочувственнымъ вниманіемъ. Мы говорили обо многомъ и онъ разспрашивалъ меня о дѣлѣ петрашевцевъ, тогда еще столь мало извѣстномъ и я былъ вовлеченъ имъ въ оживленный разсказъ о современномъ тогда еще политическомъ процессѣ 1849 г. Мы оба провели время, не скучая, и когда были приготовлены двѣ кровати съ бѣльемъ, онъ предложилъ мнѣ свою, уговоривъ лечь на ней, такъ какъ она была болѣе удобна для ночлега. Эта рѣдкая встрѣча сохранилась въ памяти моей, какъ единственная и незабвенная. Его имя и фамилія, записанныя мною при прощаніи, къ сожалѣнію, исчезли впослѣдствіи, какъ многое въ жизни.
   На другой день утромъ пришелъ ко мнѣ мой спутникъ -- унтеръ-офицеръ, какъ бы судьба моя, напоминающая мнѣ мою неизбѣжную роковую долю и доложилъ что оказія отправится сегодня днемъ въ такомъ то часу. Въ назначенный часъ онъ подъѣхалъ ко мнѣ съ готовой телѣжкою, уложенной для дороги. Сердечно поблагодаривъ встрѣченнаго мною симпатичнаго офицера я вышелъ изъ гауптвахты.
   

VI.

   Мы прибыли на сборное мѣсто, къ выѣзду изъ Владикавказа, около 10 часовъ утра. Тамъ было уже много собравшихся въ дорогу -- почти все телѣжки съ стоявшими около нихъ, частью сидѣвшими въ нихъ людьми, мужчины, женщины и дѣти; стояли повозки съ уложенною на нихъ кладью маркитантовъ, казаки изъ станицъ -- верховые и пѣшіе, все изъ простого народа, прикосновенные въ какомъ-либо отношеніи къ военному поселенію.
   Толпу этихъ путешественниковъ сопровождалъ вооруженный отрядъ пѣхоты и конные казаки.
   Мы стояли у своей повозки, въ ожиданіи общаго движенія. Мой спутникъ снабженъ былъ предписаніемъ владикавказскаго воинскаго начальника, для слѣдованія намъ къ мѣсту моего назначенія. Таковое оказалось въ 70 верстахъ отъ Владикавказа -- какое-то укрѣпленіе Ачхой -- мѣсто стоянки 7-го линейнаго батальона.
   Скоро вся эта пестрая толпа двинулась по грунтовой дорогѣ, окруженная цѣпью пѣхоты. Сзади слѣдовали казаки съ ружьями за плечами и большими кинжалами за поясомъ. Движеніе было очень медленное, такъ какъ нѣкоторыя повозки были запряжены волами.
   День былъ ясный и жаркій, но по сторонамъ степь, покрытая уже густою травою и цвѣтами; тамъ были тюльпаны, гіацинты, нарцисы и множество совсѣмъ новыхъ для меня растеній.
   Впереди, на сѣверъ, вдали, тянулась возвышеннымъ кряжемъ, параллельнымъ кавказскому хребту, цѣпь отлогихъ холмистыхъ горъ. Сзади, со стороны Владикавказа, поднималась синеватая даль покрытыхъ лѣсомъ черныхъ горъ, а за ними Казбекъ; нависшія надъ нами высочайшія вершины блистали на солнцѣ золотымъ снѣговымъ покровомъ.
   Степь была пустая, нигдѣ не видно было жилища человѣка. По истеченіи 8-хъ, 4-хъ часовъ слѣдованія, мы увидѣли двѣ небольшія башни -- каждая съ пушкою, и небольшую площадь, обнесенную каменною стѣною -- военный русскій постъ Назрань.
   Вблизи протекалъ ручей съ чистою, холодной водой и росло нѣсколько деревьевъ. Здѣсь былъ отдыхъ часа на два; нѣкоторые остались здѣсь, прочіе двинулись далѣе. Мы выѣхали вновь въ степь, измѣнивъ направленіе, повернувъ направо къ востоку, въ станицу Сунженскую. Въ пути этомъ завязалось у меня знакомство съ какимъ-то, повидимому, уже обжившимся въ этой мѣстности молодымъ спутникомъ: онъ былъ въ бѣломъ кителѣ. Идя рядомъ, мы обмѣнивались словами и отъ него впервые я услышалъ упоминаніе о какой-то здѣшней извѣстной личности.
   -- Куда вы ѣдете?-- спросилъ онъ меня.
   -- Я слѣдую къ мѣсту моей службы, въ укрѣпленіе Ачхой.
   -- Вы, значитъ, будете состоять подъ начальствомъ Слѣпцова?
   -- Кто онъ?-- спросилъ я.
   -- Генералъ Слѣпцовъ -- начальникъ всѣхъ войскъ, расположенныхъ по Сунженской линіи. Вы развѣ ничего не знаете о немъ?
   -- Въ первый разъ слышу его имя.
   -- Это извѣстный всему здѣшнему краю генералъ.
   -- Хорошій онъ человѣкъ?
   -- Да, такой хорошій, что другого такого, кажется, и на свѣтѣ нѣтъ...
   -- И укрѣпленіе Ачхоевское подъ его начальствомъ?
   -- Да, вся Сунженская линія, и вы будете подъ его начальствомъ.
   -- А вы гдѣ живете, на этой же линіи?-- спросилъ я его.
   -- Нѣтъ, я изъ Махменторна.
   Всѣ эти названія были для меня новы. Проѣхавъ еще часа два, мы прибыли въ станицу Сунженскую: это было большое селеніе, обнесенное глубоко-вырытымъ землянымъ валомъ, обросшимъ травою. Вся станица была въ зелени; ряды улицъ съ хорошо выстроенными деревянными домиками и среди нихъ большая площадь. Къ одной сторонѣ ея примыкалъ домъ, выдававшійся надъ прочими своею величиною и болѣе заботливой красивой постройкой, съ большимъ балкономъ, выходившимъ въ палисадникъ.
   -- Вотъ здѣсь живетъ генералъ Слѣпцовъ,-- сказалъ мнѣ мой новый знакомый,-- но его теперь здѣсь нѣтъ -- онъ въ походѣ.
   Я посмотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ на жилище столь хваленаго генерала, но къ похваламъ мнѣ неизвѣстнаго человѣка отнесся съ сомнѣніемъ. "Кто знаетъ, къ кому въ руки посылаетъ меня судьба",-- думалъ я.
   Въ станицѣ этой мы заѣхали въ одинъ изъ казачьихъ домиковъ для отдыха себѣ, нашему кучеру и лошади, протянувшей насъ уже болѣе 40 верстъ, и здѣсь расположились на ночлегъ.
   На другой день рано утромъ мы продолжали нашъ путь, въ этотъ разъ одни, безъ конвоя, такъ какъ здѣсь было уже безопасно. Намъ предстояла вторая станція по Сунженской линіи -- ст. Acсинска (на рѣкѣ Ассѣ). Мы ѣхали шагомъ, среди такой же цвѣтущей степи и я часто вставалъ и шелъ и, срывая цвѣты, разсматривалъ ихъ. Я любилъ ботанику съ малолѣтства и всѣ мои университетскіе годы (до самаго моего ареста въ крѣпости) проводилъ лѣтніе мѣсяцы на дачахъ или уѣзжалъ въ деревню, въ Псковскую губернію, въ Торопецкій уѣздъ -- въ имѣніе моего любимаго дяди. Тамъ бродилъ я по сѣвернымъ лѣсамъ и полямъ и по берегамъ многочисленныхъ озеръ этой мѣстности. При такой склонности моей, я впервые въ этой поѣздкѣ испытывалъ это наслажденіе на югѣ Россіи. Мы подвигались медленно и въѣхали послѣ полудня въ станицу Ассинскую. Станица эта была гораздо менѣе Сунженской и мы остались въ ней переждать жаркое время дня. Мы были на послѣдней станціи нашего длиннаго пути.
   Мы торопились выѣхать, чтобы прибыть засвѣтло къ мѣсту моего служенія.
   По мѣрѣ приближенія къ моему мѣсту будущаго жительства, я былъ все болѣе озабоченъ, что представится глазамъ моимъ и что за укрѣпленіе Ачхой. Разрѣшеніе этого рокового вопроса тяготило меня съ самого моего выѣзда изъ Херсона. Мы ѣхали то шагомъ, то маленькой рысцой и было еще свѣтло, когда я увидѣлъ вышки укрѣпленія -- крыши круглыхъ, конусообразныхъ формъ башенъ со шпицами. По приближеніи можно было разглядѣть подъ навѣсами башенъ стоявшія пушки. Такихъ навѣсовъ было около шести. Подъ каждымъ былъ человѣкъ. Укрѣпленіе это было маленькое, среди широкой степи, четвероугольное, на протяженіи по переднему западному его фасу, къ которому мы приближались, около 3/4 версты и въ поперечномъ направленіи съ полверсты, -- обнесенное такимъ же высокимъ землянымъ валомъ. Отъ черныхъ горъ оно отстояло приблизительно версты на три. Я смотрѣлъ и думалъ: "Вотъ мѣсто моей новой ссылки, мое будущее жилище, гдѣ я обреченъ жить неизвѣстное число лѣтъ".
   Мы подъѣхали къ рѣчкѣ, и переѣхавъ ее въ бродъ, были у самыхъ воротъ: они были настежь открыты. Мы шли у повозки; слѣва у входа была небольшая гауптвахта. Я былъ въ бѣломъ кителѣ и въ холщевой фуражкѣ. Насъ никто не остановилъ и не спросилъ, кто мы и зачѣмъ прибыли. Мы дошли до срединной, болѣе широкой поперечной улицы, и тутъ мой спутникъ спросилъ проходящаго, гдѣ бы мы могли остановиться. Переговоривъ, мы повернули налѣво въ эту улицу. Она была по обѣимъ сторонамъ застроена маленькими домами съ соломенными крышами, снаружи отштукатуренными бѣлою известью. Въ одинъ изъ такихъ домиковъ мы, по приглашенію, завернули во дворъ и нашли себѣ пріютъ -- чистенькую простую комнату. Мы рѣшили и тутъ не объявлять о себѣ и отдохнуть спокойно до завтрашняго дня и переговоривъ съ хозяйкой, расположились на ночлегъ.
   Удовлетворивъ чѣмъ было нашъ голодъ, мы улеглись на чемъ Богъ послалъ. На сердцѣ моемъ было какъ-то жутко -- я былъ молчаливъ и задумчивъ.
   -- Вотъ и пріѣхали,-- сказалъ мой спутникъ,-- а мнѣ нужно будетъ уѣзжать завтра/ Служба доѣла меня и еще осталось много лѣтъ, пока протянешь лямку!
   -- А вотъ, и мнѣ пришлось служить солдатомъ!
   -- Вы то баринъ; васъ вытянутъ свои, а я то застряну, можетъ и умру тамъ въ больницѣ или на полѣ брани. Отдохнулъ я съ вами отъ нашихъ бѣдъ. Чего, чего не навидѣлся -- а все служба царская! И людей, такихъ же какъ мы, всѣ знаютъ, засѣкали сквозь строй прутьями на-смерть, да еще мертвому уже, на повозкѣ отсчитывали назначенное число ударовъ! Какъ быть, надо возвращаться -- такова моя судьба!
   Слова его были глубоко печальны и слезы показались на глазахъ.
   -- А много ли годовъ вамъ еще осталось?
   -- Еще болѣе десяти лѣтъ -- едва ли доживу, что-нибудь случится! Не дай Ботъ попадешь подъ судъ!
   Тяжело было его слушать, и утѣшить его я не зналъ чѣмъ, да и о себѣ я задумался, какова будетъ моя здѣсь жизнь солдатская!
   Это время нашего путешествія вдвоемъ было и моимъ отдыхомъ. Мы были оба свободны и онъ былъ моимъ молчаливымъ, не стѣснявшимъ меня спутникомъ.
   Мы улеглись на ночь, каждый со своими невеселыми думами.
   

VII.

   Утромъ мы приготовились оба къ выходу -- явиться начальству. У меня была пока только сѣрая солдатская шинель и я долженъ былъ надѣть ее. Мы вышли изъ воротъ, прошли посрединѣ улицы и подошли къ особому маленькому отдѣлу укрѣпленія, обнесенному каменной стѣной и вошли въ него на большой дворъ, въ серединѣ котораго былъ еще молодой садъ, весь покрытый бѣлымъ пушистымъ покровомъ вишневыхъ деревьевъ въ полномъ цвѣту, миндальный запахъ наполнялъ воздухъ. Садъ примыкалъ къ большому, сравнительно съ прочими въ укрѣпленіи, дому. При входѣ стоялъ часовой. Мы вошли въ переднюю. По докладѣ, насъ пригласили войти. Что ожидало меня, я былъ въ полной неизвѣстности, но не успѣлъ я задуматься, какъ вошелъ въ комнату мужчина высокаго роста, съ худощавымъ смуглымъ лицомъ, возраста среднихъ лѣтъ, въ очкахъ, и взглянувъ на меня, спросилъ:
   -- Вы Дмитрій Дмитріевичъ Ахшарумовъ?
   Удивленный столь неожиданнымъ вопросомъ, я скромно призналъ свою личность.
   -- Ну, вотъ хорошо, что вы прибыли, я ожидалъ васъ каждый день.
   Затѣмъ обратившись къ унтеръ-офицеру, сказалъ ему:
   -- У тебя есть какая-нибудь бумага на мое имя?
   Унтеръ офицеръ отвѣтилъ: "точно такъ", и подалъ находившійся у него въ рукахъ запечатанный конвертъ.
   Онъ раскрылъ пакетъ, прочиталъ я отпустилъ его. Я введенъ былъ въ другую комнату, гдѣ онъ пригласилъ меня сѣсть и обошелся со мной очень любезно. Онъ освѣдомился о времени моего прибытія, о мѣстѣ, гдѣ я остановился. Отъ него я узналъ, что обо мнѣ получены были рекомендательныя письма генераломъ Слѣпцовымъ к что онъ неоднократно справлялся у него о моемъ прибытіи.
   -- Намъ извѣстно,-- сказалъ онъ,-- что прежде прибытія сюда, вамъ пришлось претерпѣть многое. Вы отдохните отъ дороги, устройтесь, а потомъ надо будетъ вамъ познакомиться, насколько необходимо, съ вашей службой. Здѣсь военная служба не парадная, а боевая. Мы будемъ видѣться съ вами каждый день и приходите ко мнѣ обѣдать, такъ какъ здѣсь никакихъ ресторановъ нѣтъ и вамъ прядется питаться солдатскимъ пайкомъ.
   Поблагодаривъ его, я ушелъ, ободренный его участіемъ. Такой пріемъ въ новомъ мѣстѣ снялъ съ меня часть мрачныхъ думъ, къ которымъ я былъ расположенъ послѣ двухлѣтней неволи и я возвратился въ мою новую обитель въ болѣе спокойномъ настроеніи. Мой спутникъ ожидалъ меня.
   Хозяйка, жена солдата, узнавъ о томъ, что я остаюсь жить въ укрѣпленіи Ачхоевскомъ, предложила мнѣ нанять у нея занятую нами комнату за очень дешевую плату, чуть-ли не за два рубля въ мѣсяцъ. Спутникъ сидѣлъ въ грустномъ раздумьѣ и у него вырвались слова: "Недолго я побылъ съ вами и вотъ приходится уѣхать одному и васъ оставить здѣсь. Жаль мнѣ и васъ и себя, еще болѣе,-- приходится вернуться въ мою каторжную службу".
   Слова его отозвались въ моемъ сердцѣ тяжелымъ раздумьемъ о немъ и о себѣ.
   Съ тѣхъ поръ прошло до сего времени (1906 г.) болѣе 54 лѣтъ; многое исчезло изъ памяти, но я помню, что мнѣ очень не хотѣлось идти на приглашенный обѣдъ къ батальонному командиру и я бы предпочелъ остаться обѣдать дома и никуда не выходить изъ моего новаго пріюта. Я вообще былъ непривыченъ ко всякимъ оффиціальностямъ, я по характеру моему избѣгалъ ихъ, а тутъ вдругъ иди на званый обѣдъ какъ на служебную явку. Дѣлать нечего, надо идти и я явился вновь моему начальнику, но удивительно, человѣкъ этотъ (впослѣдствіи называемый мною просто Сережей Мезенцевымъ) перебилъ всѣ мои мрачныя мысли своею любезностью и добротою. За обѣдомъ было еще два незнакомыхъ мнѣ офицера, одинъ въ казацкой формѣ -- Сунженецъ, другой -- батальонный адъютантъ, и я былъ представленъ имъ. Настроеніе обѣдавшихъ было болтливое, съ возліяніемъ кахетинскихъ винъ. Послѣ обѣда я поспѣшилъ уйти въ мою новую ночлежку и тамъ скрыться отъ всѣхъ постороннихъ взоровъ. Мы были вновь вдвоемъ съ моимъ спутникомъ, какъ бы еще въ дорогѣ, и никто не потревожилъ насъ. Вечеромъ я спросилъ хозяйку, можно-ли купаться въ рѣчкѣ, которую мы переѣзжали въ бродъ подъ самымъ укрѣпленіемъ и получивъ отъ нея утвердительный отвѣтъ, мы пошли купаться по дорожному обычаю. Рѣчка была шириною въ нѣсколько саженъ (около 7--10), глубиною въ серединѣ по поясъ, съ очень быстрымъ теченіемъ; перейти на другой берегъ было бы трудно. Это былъ горный потокъ -- холодный, несмотря на мелководье. Мы вошли въ нее и осторожно отходили отъ берега, въ срединѣ она ворочала небольшіе камни.
   Выкупавшись, мы вернулись въ свой новый пріютъ и отдыхали, бесѣдуя.
   -- Эхъ!-- говорилъ мой спутникъ, -- когда бы я могъ здѣсь остаться служить съ вами! Здѣсь мнѣ показывается лучше, чѣмъ у насъ.
   Насталъ вечеръ, прохлада, мы вышли на улицу, повернули налѣво, къ проходившему въ самой близи отъ насъ, высокому земляному валу, обросшему травой, и взошли на него. Избѣгая всякой встрѣчи съ кѣмъ либо изъ офицеровъ, мы ходили по валу взадъ и впередъ, солнце садилось и скоро скрылось за высокими горами. Темнѣло, на небѣ загорались звѣзды, воздухъ былъ чистый, весенній, душистый и мы долго стояли въ созерцаніи чудной природы.
   На слѣдующій за симъ день, утромъ я прощался съ моимъ спутникомъ, мы сдѣлали разсчетъ стоимости ему обратнаго пути (прогоны на одну лошадь и на ежедневную пищу); изъ моего небольшого запаса я отдалъ ему нѣсколько болѣе, также я вручилъ ему купленную мною въ Керчи арабскую книгу и просилъ о бережной доставкѣ ея херсонскимъ арестантамъ-туркамъ. Наше путешествіе продолжалось болѣе двухъ недѣль, мы оба были, какъ бы вылетавшія на свободу вольныя птицы и мнѣ жаль было проститься съ моимъ скромнымъ молчаливымъ спутникомъ, и онъ уѣхалъ на той же повозкѣ, которая привезла насъ изъ Владикавказа. Я, проводивъ его за ворота и подавъ ему руку, простился съ нимъ навсегда. Съ тѣхъ поръ я не имѣлъ объ немъ никакихъ свѣдѣній. Онъ былъ унтеръ-офицеромъ Виленскаго пѣхотнаго полка, который въ 1864 г. былъ подъ Карсомъ, храбро шелъ на штурмъ и только немногіе изъ него остались въ живыхъ. Простившись съ нимъ, я остался совершенно одинокимъ въ новомъ неизвѣстномъ мнѣ мѣстѣ.
   Предшествовавшіе два года неволи оставили во мнѣ неизгладимый слѣдъ тягостныхъ думъ и опасеній, съ какими я прибылъ къ мѣсту моей новой неволи,-- но надо было наконецъ рѣшиться стать лицомъ къ лицу къ тому, что мнѣ предстояло и вотъ, нарядившись въ солдатскую форму, я пошелъ къ моему новому начальнику -- полковнику Мезенцову, и извинившись за мою какъ бы бездѣятельность въ эти первые дни, я просилъ его зачислить меня формально на службу и указать мнѣ, какія мои обязанности и что я долженъ дѣлать.
   Мезенцевъ встрѣтилъ меня привѣтливо, пригласивъ сѣсть и отвѣтилъ мнѣ.
   -- Въ чемъ вы извиняетесь? Я самъ предложилъ вамъ отдохнуть, но я очень радъ, что вы пришли ко мнѣ съ этимъ вопросомъ.-- Затѣмъ онъ объяснилъ мнѣ, что моя служба въ линейномъ батальонѣ будетъ только походная, хотя спѣха въ томъ и не было, но мы ежеминутно должны быть готовы къ выступленію, или къ защитѣ отъ нападенія.-- Вотъ почему и вамъ, какъ мы всѣ, нужно преобразиться въ военнаго кавказца, чтобы имѣть право слѣдовать за отрядомъ. Это нужно для васъ, -- это прямо въ вашей выгодѣ, такъ какъ каждое столкновеніе съ непріятелемъ дастъ вамъ случай къ наградѣ и къ повышенію въ чинѣ и жаль было бы, если бы вы пропустили такой случай. Я сегодня же васъ зачислю въ первую роту и прикажу вамъ выдать всю экипировку 7-го линейнаго батальона. Ротный командиръ этой роты капитанъ Кочаровскій и вамъ, конечно, надо явиться къ нему. Теперь лѣто и вамъ нужно имѣть лѣтнюю одежду -- въ дополненіе къ казенной и вы сами позаботитесь купить или заказать себѣ здѣсь. Это можно (лѣтній китель, фуражку съ бѣлымъ чехломъ и прочее). Затѣмъ вамъ надо познакомиться съ такъ называемыми ружейными пріемами и командами. Послѣ, осенью, вы познакомитесь съ походными сигналами...
   -- Вотъ это вкратцѣ все, что я долженъ отвѣтить вамъ на вашъ вопросъ, и ваша просьба предупредила мое желаніе и я бы желалъ, чтобы вы были какъ можно скорѣе готовы къ выступленію въ походъ. Въ настоящемъ году у насъ сравнительно спокойно, но въ прошедшемъ, тревоги были частыя и сильныя.
   Слова его какъ бы меня образумили, и сразу разрушили во мнѣ то вялое и грустное расположеніе духа, которому я поддался и убѣдили меня въ необходимости безотлагательно стать въ ряды окружающей меня военной среды. На другой же день я явился къ моему ротному командиру въ формѣ рядового 7-го линейнаго батальона. Онъ былъ человѣкъ лѣтъ 46 отъ роду, средняго роста, худой, блѣдный, лысый, съ рѣдкими волосами.
   На мою просьбу указать мнѣ, какъ бы я могъ познакомиться съ военной службой и обучиться всему, что нужно знать солдату онъ мнѣ отвѣтилъ, что это его обязанность -- обученіе новопоступающихъ на службу. Это бываетъ всякій годъ -- пріемъ присланныхъ изъ Россіи рекрутъ,-- но онъ мнѣ назначитъ, нарочно для этого, опытнаго въ этомъ дѣлѣ унтеръ-офицера, прошедшаго въ свое время хорошую россійскую школу, который мнѣ покажетъ и объяснитъ все, "и если,-- прибавилъ онъ,-- вы не пожалѣете употребить для этого ежедневно съ часъ времени, то вы скоро изучите эту премудрость".
   Кромѣ того онъ изъявилъ желаніе принять личное участіе въ этомъ дѣлѣ и "я вамъ скажу,-- присоединилъ онъ, -- если откинуть все ненужное, чему учатъ въ Россіи -- парадную шашетину, то остается одна боевая служба -- владѣть ружьемъ, прислушиваться къ военнымъ сигналамъ, которые вы и сами выучите по книгѣ -- и больше ничего не надо".
   На слѣдующій день я пришелъ въ назначенный часъ на ротный дворъ, по лѣтнему времени, безъ кафтана въ одной рубашкѣ, съ ружьемъ на плечѣ и съ патронташемъ на груди. Назначенный для моего обученія унтеръ-офицеръ началъ свое преподаваніе съ команды "становись" и потомъ "смирно", затѣмъ начались ружейные пріемы -- каждый въ отдѣльности. Ученіе это, съ моей стороны, шло усердно и неторопливо каждый день. Унтеръ-офицеръ, когда я былъ съ нимъ вдвоемъ, а это было почти постоянно, такъ какъ Кочаровскій, ротный командиръ, заходилъ только въ первые дни и дѣлалъ видъ какъ будто принимаетъ въ этомъ участіе. Все ученіе мое и разговоры происходили съ унтеръ-офицеромъ наединѣ и учитель мой, заинтересованный еще моими словами поблагодарить его за этотъ трудъ, разсказывалъ мнѣ откровенно многое изъ годовъ ученья его самого, какъ оно велось въ Россіи, какія трудныя къ выполненію были требованія выправки солдата,-- съ криками и побоями.
   Увидѣвъ и продѣлавъ все, что нужно было видѣть и произвесть самому, и пріобрѣтя нѣкоторый навыкъ съ 18-ти фунтовымъ, кремневымъ ружьемъ, я научился всему, кромѣ стрѣльбы въ цѣль, которая въ то время почти не была производима -- жалѣли патроновъ съ порохомъ и пулями. По окончаніи послѣдняго урока, я прямо съ него, съ ружьемъ и патронташемъ пришелъ показаться Мезенцову въ моей боевой формѣ. Онъ, увидѣвъ меня такимъ, улыбнулся и сказалъ: "Вотъ вы и воинъ кавказскій, но поставьте ваше ружье и садитесь, будемъ скоро обѣдать. Ну, теперь я увѣренъ, что походъ не застанетъ васъ врасплохъ".
   Послѣ обѣда я поторопился притти къ себѣ на квартиру и тамъ, поставивъ ружье въ уголъ комнаты и повѣсивъ возлѣ него на гвоздь патронташъ, съ мыслью не трогать ихъ до наступленія истинной надобности, принялся за устройство моей одинокой жизни -- насколько это было возможно, чтобы имѣть у себя хоть какой нибудь отдыхъ отъ окружавшей меня военщины. Теперь я считаю себя свободнымъ, выполнивъ всѣ требованія моего начальства.
   Жилище мое было маленькая солдатская (крестьянская) хата, крытая соломой о двухъ отдѣльныхъ (двухъ комнатахъ), раздѣленныхъ сѣнями, въ которыхъ была большая русская печь. Въ переднемъ ея отдѣлѣ съ двумя окнами на улицу, помѣщался я. Обстановка была самая простая: кровать съ какой-то подстилкою на соломенномъ тюфякѣ и на ней моя кожаная подушка (та что была въ Херсонскомъ острогѣ), столъ достаточной величины для меня, чтобы положить что-нибудь для писанія или чтенія, двѣ табуретки, одинъ досчатый стулъ, съ гладкимъ сидѣньемъ, шкапчикъ съ полками для хлѣба и посуды. Скоро я сдѣлалъ на окна синія занавѣски, которыя смягчили солнечный свѣтъ. Въ укрѣпленіи была маркитанская лавка, гдѣ можно было купить предметы первой необходимости. Имущество мое было самое простое: платье было развѣшено на гвоздяхъ и въ одномъ углу стояло ружье. На полу стоялъ чемоданъ съ вещами и саквояжъ. Деньги у меня были еще съ дороги и я былъ увѣренъ, что получу новую высылку изъ Петербурга. Жизнь моя была очень простая и предметы ея большой дешевизны. Въ чемоданѣ моемъ были письменныя принадлежности и книги, уцѣлѣвшія отъ Херсонскаго погрома. Между этими послѣдними была весьма дорогая мнѣ и рѣдкая старая объемистая книга,-- Микроскопическая химія Распаля на французскомъ языкѣ Essai de chimie microscopique par Raspail (Paris, 1881), купленная мною за безцѣнокъ въ бывшемъ прежде большомъ апраксинскомъ книжномъ складѣ. Она особенно привлекала мое вниманіе къ воспоминаніямъ двухъ послѣднихъ годовъ моей свободной жизни въ Петербургѣ, и я любилъ и берегъ ее. Она своимъ видомъ вызвала во мнѣ цѣлый рядъ мыслей и я надъ ними задумался. Авторъ ея извѣстенъ былъ мнѣ какъ революціонеръ и демократъ въ 80-хъ годахъ и въ особенности въ 1848 г., но о его ученыхъ трудахъ я до того ничего не зналъ, и вдругъ найдя таковую книгу съ именемъ Распаля, поинтересовался купить ее. Микроскопическіе труды его были новостью въ то время и малоцѣнимы его учеными современниками, которые пренебрегали имъ и насмѣхались надъ нимъ и онъ, издавъ эту книгу съ рисунками въ текстѣ, снадбилъ ее замѣчательнымъ эпиграфомъ: "въ природѣ нѣтъ ничего мелкаго, кромѣ развѣ маленькихъ умныхъ людей" {Il n'y a de petit dans la nature, que les petite esprits.}. Имя автора и этотъ эпиграфъ и привлекли первоначальное мое вниманіе. Купивъ ее въ 1848 г., я ее прочитывалъ медленно, а нынѣ найдя ее въ моемъ чемоданѣ, сталъ перелистывать, и имя автора перенесло меня въ то время дорогихъ для всѣхъ насъ (петрашевцевъ) воспоминаній соціальныхъ вѣяній 1848 г.
   Franèois Raspail былъ однимъ изъ самыхъ выдающихся, любимыхъ народомъ вождей. Въ февральской революціи 1848 г., онъ увлекъ за собою толпу передовыхъ людей, проникъ съ нею въ залъ временнаго правительства и побудилъ его сейчасъ же объявить республику (24-го февраля). Французскія газеты и журналы этого времени читались нами съ пламеннымъ увлеченіемъ и имя Распаля было всюду упоминаемо; къ намъ залетали нумера его журнала извѣстнаго тогда "Ami da peuple". Тогда же куплена была мною и другая его книга,-- народный лечебникъ "Médecin populaire", настольная въ то время книжка всѣхъ рабочихъ Парижа. Эта книга была тоже въ моемъ чемоданѣ и ѣздила при мнѣ всюду и иногда оказывала врачебную помощь больнымъ на Кавказѣ. Распалемъ я восхищался и полюбилъ его горячо; личность его была для меня образцомъ человѣка, идеаломъ всего прекраснаго.
   Вспоминая все нами пережитое, невольно разочаровываешься въ своихъ иллюзіяхъ обновленія несчастной жизни человѣка -- не въ ихъ обманчивомъ идейномъ значеніи,-- нѣтъ, онѣ все стоять передъ моими глазами въ ихъ нерушимой истинной красотѣ и реальной возможности, но удивляешься медленности ихъ осуществленія въ строѣ человѣческой жизни: счастливый, благословенный для населенія всей Европы 1848 г., во Франціи, своимъ увлеченьемъ сталъ, прежде всего, для насъ, русскихъ фурьеристовъ и всей группы петрашевцевъ, уже въ апрѣлѣ 1849 r., роковымъ: насъ мирныхъ людей науки судили военнымъ судомъ и приговорили къ разстрѣлянію.
   А во Франція черезъ четыре года и десять мѣсяцевъ послѣ славнаго 1848 г., произошло Наполеоновское "coup d'état" -- 2-го декабря 1852 г., и Распаль посаженъ былъ на 5 лѣтъ въ Винсенскую тюрьму, по выходѣ изъ которой онъ сдѣлался политическимъ изгнанникомъ и эмигрировалъ въ Бельгію, гдѣ поселился въ какой-то деревушкѣ подъ Брюсселемъ. О послѣдующей его жизни въ Бельгіи на старости его лѣтъ, мнѣ ничего неизвѣстно, но извѣстно что онъ умеръ въ 1878 г.,-- на 84 г. его жизни, а потому при его жизни еще совершился знаменитый Седанскій разгромъ. Франція 18 лѣтъ принуждена была терпѣть суровый, убійственный режимъ Наполеона III-го.
   Увлекшись дорогими мнѣ воспоминаніями давно прошедшихъ годовъ, возвращаюсь къ скучному описанію моей одинокой жизни въ солдатской хатѣ,-- въ давно уже болѣе не существующемъ укрѣпленіи Ачхоѣ.
   Первыя недѣли моей жизни въ этомъ новомъ для меня мѣстѣ я не имѣлъ никакихъ служебныхъ дѣлъ и пользовался полною свободою въ предѣлахъ укрѣпленія. Утромъ читалъ, писалъ письма или замѣтки. Къ обѣду былъ у Мезенцова, встрѣчалъ тамъ нерѣдко пріѣзжихъ изъ станицъ или проѣзжихъ офицеровъ въ лагерь Слѣпцова. Послѣ обѣда скоро возвращался въ свою хату, къ вечеру купался каждый день въ фортанкѣ всегда одинъ и подъ конецъ дня, передъ самымъ сномъ, выходилъ на валъ укрѣпленья для отдыха и созерцанія природы, которая въ эти часы особенно привлекала меня. Медленно идя по валу, я останавливался, подолгу смотрѣлъ на цѣпь снѣговыхъ вершинъ и туманную синеву черныхъ горъ -- при лунномъ освѣщеніи. Безчисленныя звѣзды покрывали все небо, и я стоялъ, смотрѣлъ какъ бы погруженный въ волшебный сонъ,-- при общей тишинѣ, нарушаемой только отдаленнымъ кваканьемъ лягушекъ.
   

IX.

   Въ одинъ день когда я собирался въ обѣденный часъ къ Мезенцову, вдругъ въ мою комнату вошелъ онъ самъ. "Я давно хотѣлъ навѣстить васъ" -- сказалъ онъ мнѣ,-- "независимо отъ всѣхъ дѣлъ, но сегодня я у васъ по дѣлу: вчера вечеромъ я получилъ письмо отъ Николая Павловича Слѣпцова, въ которомъ онъ зоветъ меня къ себѣ въ лагерь, гдѣ онъ стоитъ съ отрядомъ, приготовляя мѣстность къ постройкѣ станицы. Онъ поручилъ мнѣ взять и васъ съ собой". Слова его меня заинтересовали, и мнѣ любопытно было увидѣть генерала Слѣпцова, о которомъ гремѣла слава по всему Кавказу. На другой день рано утромъ съ восходомъ солнца мы ѣхали верхомъ, сопровожденные коннымъ конвоемъ -- полусотней Сунженцевъ. Дорога была ровная, гладкая, зеленою степью. Селеній не было вовсе; это была предгорная полоса непріятельской земли за линіей нашихъ укрѣпленій и станицъ. Мы ѣхали небольшой рысцой довольно долго и для меня, непривычнаго къ верховой ѣздѣ, поѣздка эта была не легка,-- я порядочно усталъ и выражалъ это вопросами -- далеко ли еще до лагеря?-- По прошествіи часовъ двухъ, мы въѣхали въ гористую мѣстность и увидѣли бѣлыя палатки стоявшаго отряда. Впервые въ жизни моей я увидѣлъ военный лагерь передъ лицомъ непріятеля. Въ немъ была полная тишина и спокойствіе, но всюду замѣтно было большое оживленіе, выражавшееся въ поспѣшномъ движеніи туда и сюда отдѣльныхъ лицъ: офицеровъ разныхъ частей и нижнихъ чиновъ съ дѣловыми порученіями. Центромъ этого движенія былъ шатеръ Слѣпцова (палатка мѣстами съ деревянными стѣнками) стоявшій близь крутого обрыва. Около него было безпрестанное движеніе: входили и выходили изъ него разныя лица, подъѣзжали верхомъ казаки, милиціонеры, спѣшивались тутъ же, освѣдомляясь о Слѣпцовѣ, и оставались въ ожиданіи.
   Отрядъ занималъ возвышенную площадку, съ крутымъ наклономъ къ рѣчкѣ; мѣстами, на южной окраинѣ лагеря стояли, на болѣе высокихъ мѣстахъ, полевыя орудія. Люди были на работѣ, вблизи слышны были удары топора: рубили лѣсъ для предполагаемой постройки новой станицы. По прибытіи въ отрядъ, Мезенцовъ привелъ меня въ одну изъ палатокъ, гдѣ были разныя незнакомыя мнѣ лица и, представивъ меня одному изъ нихъ, ушелъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ вошелъ въ палатку высокій красивый мужчина, блондинъ съ большими голубыми глазами, онъ былъ въ черкескѣ съ патронташемъ на груди и большимъ кинжаломъ за поясомъ -- это былъ адъютантъ Слѣпцова -- сотникъ Сунженскаго полка, есаулъ М. Г. Нейманъ, впослѣдствіи ставшій мнѣ близкимъ человѣкомъ -- во время всѣхъ годовъ моей службы на Кавказѣ.
   Подойдя ко мнѣ, онъ рекомендовался и передалъ мнѣ по порученію Слѣпцова, что тотъ желаетъ меня видѣть и проситъ меня сейчасъ же пойти съ нимъ. Черезъ нѣсколько минутъ мы подошли къ палаткѣ Слѣпцова. У входа стояли нѣсколько человѣкъ. Мы вошли, и я увидѣлъ того, о которомъ, по прибытіи моемъ на Кавказъ, я такъ много слышалъ со всѣхъ сторонъ. Передо мною стоялъ въ военномъ сюртукѣ, полный жизни, но худощавый, стройный мужчина средняго роста, лѣтъ 85-ти; блѣдное лицо его, покрытое загаромъ отъ солнца, съ привѣтливымъ, ласковымъ выраженіемъ и большими огненными глазами, было очень красиво, голову его покрывали слегка курчавые черные, какъ смоль, волосы, густые и короткіе усы и маленькіе бакенбарды находились кругомъ лица. "Я васъ ожидалъ; очень радъ вашему прибытію",-- сказалъ онъ мнѣ, привѣтливо улыбаясь и подойдя ко мнѣ, обнялъ и поцѣловалъ меня.
   -- Я имѣю объ васъ обстоятельныя свѣдѣнія отъ лучшаго моего друга Ивана Давыдовича Якобсона и знаю, что вы много претерпѣли въ эти послѣдніе два года. Ну, теперь вы у меня въ гостяхъ,-- все время, пока будете на Кавказѣ... Здѣсь жандармовъ нѣтъ, здѣсь я одинъ начальствую и никто не обидитъ васъ. Онъ обнялъ меня одной рукой за поясъ и посадилъ на диванъ подлѣ себя.
   Такое искреннее, сердечное обращеніе со мною, его ласковый, любящій взглядъ привлекли меня къ нему съ перваго моего съ нимъ свиданія. Скоро въ палатку вошелъ Мезенцовъ.
   -- Вотъ кстати нашъ другъ, Сережа Мезенцовъ, сказалъ Слѣпцовъ. Мы оба будемъ заботиться о вашемъ благополучіи и о скорѣйшемъ окончаніи вашей подневольной службы. Вы будете участвовать во всѣхъ нашихъ походахъ вмѣстѣ съ нами.
   Мезенцовъ, съ своей стороны сказалъ мнѣ нѣсколько сочувственныхъ словъ. Слова ихъ меня очень ободрили и обнадежили. Я благодарилъ Сіѣпцова за оказанное мнѣ вниманіе и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ съ Мезенцовымъ, который позаботился о моемъ помѣщеніи въ лагерѣ до завтрашняго дня, въ одной изъ палатокъ, гдѣ было нѣсколько офицеровъ, и я познакомился съ ними. Это были молодые люди, прибывшіе недавно въ отрядъ, прикомандированные изъ другихъ частей войскъ. Въ этотъ день попозже -- послѣ обѣда, случилось со мною что-то странное: вмѣстѣ съ другими гостями я былъ въ какомъ-то шатрѣ, узкомъ и длинномъ. Тамъ было нѣсколько офицеровъ. Всѣ сидѣли и бесѣдовали, иные вставали и уходили и вновь приходили. Я сидѣлъ у столика, въ глубинѣ комнаты, на скамейкѣ, или табуреткѣ и въ общій разговоръ не вступалъ. Между тѣмъ какой-то незнакомый мнѣ пожилой, видный господинъ, высокаго роста въ военномъ сюртукѣ, проходя мимо, остановился у входа. Всѣ, увидѣвъ его, встали, я же находясь въ глубинѣ комнаты не поторопился встать. Вдругъ незнакомецъ этотъ подходитъ ко мнѣ и, остановившись, смотря на меня, говоритъ мнѣ: "Кто вы, молодой человѣкъ?! Вы видите, всѣ встали, когда я вошелъ, вы же какъ бы и знать не хотите обычной въ военной службѣ вѣжливости". Тогда я только догадался, что я запоздалъ встать и въ замѣшательствѣ отвѣтилъ: "я только что поступилъ въ военную службу и не зналъ этого".
   -- Такъ знайте, когда входить въ комнату старшій по чину, то присутствующіе всѣ встаютъ!
   Случай этотъ очень непріятно подѣйствовалъ на меня. Многіе прдходили ко мнѣ, освѣдомляясь, что произошло, узнавъ, въ чемъ дѣло, смѣялись и, принимая мою сторону, говорили: это полковой командиръ Веревкинъ -- онъ большой формалистъ... Вы же не знаете этихъ порядковъ военной дисциплины! Онъ бы могъ спросить васъ, давно ли вы на службѣ и этимъ ограничиться. Нѣтъ, онъ счелъ это личнымъ оскорбленіемъ и невѣжествомъ съ вашей стороны.-- Если бы я зналъ, конечно, я всталъ бы, но я не находилъ нужнымъ привѣтствовать входящаго незнакомаго человѣка!..
   Въ маленькомъ кружкѣ людей, конечно, все сколько-нибудь выходящее изъ ряда обыкновенныхъ явленій, становится скоро всеобще извѣстнымъ, и это случившееся со мною пустяшное происшествіе скоро распространялось среди офицеровъ, дошло до Слѣпцова и вызвало его улыбку и неудовольствіе. Я узналъ объ этомъ въ тотъ же вечеръ отъ адъютанта его Неймана. На другой день, передъ выѣздомъ моимъ въ укрѣпленіе Ачхой, я съ Мезенцовымъ были приняты Слѣпцовымъ, и тутъ онъ выразилъ мнѣ сожалѣніе о случившемся со мною:
   -- Я очень сожалѣю, что вчера такъ обошелся съ вами полковникъ Веревкинъ, онъ мнѣ сдѣлалъ тѣмъ еще большую обиду!
   Я очень извинился, что подалъ поводъ къ такому столкновенію,-- по незнанію...
   Это случилось какъ то очень скоро -- помимо моей воли...
   Мы выѣхали не рано, къ вечеру съ перемежкою отдыха, вернулись въ укрѣпленіе.
   Былъ іюнь, сколько мнѣ помнится; я кое-какъ пристроился на своей квартирѣ, принялся за умственный трудъ, развертывалъ массу привезенныхъ мною книгъ, обѣдалъ у Мезенцова и все болѣе встрѣчался съ офицерами 7-го линейнаго баталіона. Они производили на меня впечатлѣніе крайне ограниченныхъ воспитаніемъ личностей.
   Вечеромъ каждый день купался въ Фортангѣ и передъ сномъ, выходилъ на крѣпостной валъ и оставался на немъ нѣкоторое время въ созерцаніи чудной природы: душистый ароматъ цвѣтущихъ степей и лѣсовъ наполнялъ мою грудь живительнымъ воздухомъ прохладной ночи. Насытившись такимъ благоговѣйнымъ, созерцаніемъ, я возвращался къ себѣ и, ложась въ постель, засыпалъ сладкимъ сномъ. Такъ жилъ я въ это первое время, что-то. отрадное, утѣшительное вливалось мнѣ въ душу.
   

X.

   Однажды вечеромъ пришелъ во мнѣ Мезенцовъ и принесъ великую для меня новость -- "завтра изъ лагеря Николая Павловича выѣдутъ къ намъ, въ Ачхой, въ сопровожденіи конвоя, два путешественника, и я долженъ назначить отрядъ ихъ принять на извѣстной границѣ въ степи на половинѣ дороги. Это ваши два брата ѣдутъ къ вамъ погостить".
   Мои братья? Это для меня необыкновенная радость! Я взялъ его руку и сердечно поблагодарилъ его за сообщенное мнѣ.-- "Завтра я увижу братьевъ, Николая и Владиміра".
   -- Это будетъ завтра, а сегодня пойдемте ко мнѣ... Мы поговоримъ, какъ принять намъ этихъ дорогихъ Петербургскихъ гостей. Николай Павловичъ проситъ ихъ поудобнѣе устроить и позаботиться объ ихъ помѣщеніи. Мы вышли вмѣстѣ, и у него за чаемъ, въ неторопливой бесѣдѣ говорили о томъ, какъ удобнѣе и лучше помѣститься имъ.
   -- Они, конечно, захотятъ жить съ вами въ комнатѣ, которую вы занимаете, но, полагаю, не будетъ лишнимъ имѣть у себя прислугу, и это очень возможно устроить. Вашъ ротный командиръ, по моему предложенію, назначитъ вамъ изъ роты человѣка, который будетъ жить при васъ, какъ слуга. Служба его отъ этого не нарушится и ему будетъ лучше жить у васъ, чѣмъ въ общей казармѣ...
   -- Конечно, во все время пребыванія здѣсь вашихъ гостей.
   Пріѣздомъ, возвѣщеннымъ мнѣ на завтра, исполняется это обѣщаніе и предвѣщаетъ мнѣ завтра это счастье -- свиданія съ братьями -- Николаемъ и Владиміромъ! Первый былъ старше меня тремя годами, второй -- моложе однимъ годомъ.
   На балконѣ, въ саду, мы бесѣдовали, не торопясь. Позванъ былъ адъютантъ и сдѣлано было распоряженіе по батальону о назначеніи на завтра, рано утромъ отряда пѣхоты на извѣстное мѣсто по дорогѣ въ Алханюртъ для принятія экипажа съ двумя сѣдоками отъ конвоя, его сопровождавшаго. На смѣну встрѣчнаго экипажа высланъ былъ Мезенцовымъ его тарантасъ. Я, конечно, пожелалъ участвовать въ этой встрѣчѣ. На другой день мы выступили не очень рано; я шелъ съ пѣхотою, начальникомъ конвоя былъ молодой офицеръ,-- онъ былъ верхомъ. День былъ жаркій, люди шли въ однихъ рубашкахъ съ патронташами на груди и ружьями. Я былъ въ такой же формѣ. Послѣ трехчасовой ходьбы мы подошли къ лѣску и ручейку: здѣсь мы должны были ожидать встрѣчнаго отряда. Въ скоромъ времени показалось въ лѣсу движеніе, замелькали штыки и стали выдѣляться отдѣльные люди. Мы стояли на мѣстѣ и ожидали ихъ подхода. Въ толпѣ виднѣлась повозка съ двумя сѣдоками. Отрядъ подошелъ и соединился съ нашимъ. Его сопровождалъ офицеръ верхомъ. Повозка въѣхала въ нашъ кругъ. Братья мои увидѣли меня, стоявшимъ тутъ же, соскочили съ поврики, и мы крѣпко обнялись и съ любопытствомъ смотрѣли одинъ на другого...
   Я представилъ ихъ офицеру, и затѣмъ они, поблагодаривъ сопровождавшаго ихъ и простившись съ нимъ, сѣли вмѣстѣ со мною, свободно помѣстившись на широкомъ сидѣньѣ присланнаго тарантаса, двинулись въ Ачхой... Тутъ взаимнымъ вопросамъ не было конца и мы, подвигаясь шагомъ, незамѣтно прибыли домой. Насъ встрѣтить выѣхалъ верхомъ Мезенцовъ и пригласилъ сейчасъ же по пріѣздѣ притти къ нему обѣдать. Мы прибыли на мою квартиру, на форштатъ, и насъ встрѣтилъ пожилой солдатъ Ефремъ, предложившій намъ свои услуги,-- онъ снялъ всѣ наши вещи.
   Наканунѣ еще, поговоривъ съ моей хозяйкой, я досталъ на время пребыванія моихъ братьевъ одну кровать, а самъ помѣстился на полу. Комната была небольшая, но мы втроемъ размѣстились въ ней безъ стѣсненія.
   Умывшись, сложивъ вещи, мы поторопились къ обѣду. Мезенцовъ принялъ насъ радушно, былъ очень разговорчивъ и угощалъ насъ лучшими кавказскими винами, а подъ конецъ обѣда подавался портеръ. Онъ былъ изъ числа курящихъ, и братъ Николай и я тутъ же курили. Тогда только что входили въ употребленіе папиросы, и у Мезенцова былъ ихъ большой запасъ, но и онъ курилъ по старому -- трубку. Вообще всѣ кавказцы были любители куренья. Курили хорошіе сорта табаку -- своего ращенія или привозили изъ Тифлиса. Покушавъ и побесѣдовавъ, не торопясь, мы возвращались въ нашу хату. Тамъ, устроившись кое какъ для ночлега, мы расположились отдохнуть и прилегли. Вечеръ этотъ и весь день пріѣзда нашего втроемъ въ Ачхой останется у насъ въ памяти, какъ пріятнѣйшее воспоминаніе. Съ перваго же дня слуга нашъ Ефремъ понравился намъ; онъ былъ старше насъ годами, чистъ по наружности и очень привѣтливъ, услуживъ и вскорѣ заинтересовалъ насъ своими разумными, подчасъ юмористическими отвѣтами. Онъ былъ грамотенъ и имѣлъ у себя нѣкоторыя книги и между ними библію.
   Въ первое время присутствіе братьевъ моихъ мнѣ казалось столь необыкновеннымъ и пріятнымъ, что я, глядя на нихъ, радовался и отдыхалъ душою. Дни были жаркіе, мы жили безъ заботъ, съ утра не торопились вставать, пили чай на крыльцѣ дома, выходившемъ на небольшой, чистенькій дворикъ. Затѣмъ занимались каждый чѣмъ-нибудь, къ обѣду приходили къ Мезенцову и вечеромъ ужинали у него. Жизнь наша была очень однообразна, но спокойна, новая для насъ мѣстность -- Кавказъ -- не переставалъ насъ интересовать, и мы засматривались на кавказскія горы. Съ пріѣздомъ братьевъ мои денежные запасы, взятые изъ Херсона, пополнились; я получилъ 800 руб., что для моей жизни, при дешевыхъ жизненныхъ продуктахъ, было вполнѣ достаточнымъ. Мое положеніе, какъ видитъ читатель, по прибытіи моемъ на Кавказъ, настолько измѣнилось, въ сравненіи съ пережитыми мною двумя годами неволи, что оно было неузнаваемо: наставшая вновь для меня какъ бы свободная жизнь, природа Кавказа, меня привлекшая, пріемъ, оказанный мнѣ Мезенцовымъ и Слѣпцовымъ, помирившій меня съ моей новой солдатскою жизнью, ободрили, обнадежили меня скорымъ лучшимъ будущимъ... все это вмѣстѣ повліяло на меня столь благотворно, что я успокоился отъ всѣхъ прежде заботившихъ меня тягостныхъ мыслей и какъ бы воскресалъ душою отъ тяжелаго, давившаго меня кошмара. Ко всему этому, прибытіе моихъ братьевъ, соединившее меня съ моей родной семьей, сдѣлало меня довольнымъ и счастливымъ, но все это былъ лишь какъ бы кратковременный волшебный сонъ,-- какъ увидитъ читатель изъ дальнѣйшаго описанія вскорѣ совершившихся надо мною роковыхъ событій!..
   Слишкомъ много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, и пережито мною слишкомъ много удручающихъ впечатлѣній, чтобы я могъ спокойно предаться воспоминаніямъ этого кратковременнаго свѣтлаго періода моей жизни и описать спокойно и подробно все, чему я: былъ свидѣтелемъ. Это время было особенное въ моей жизни и заслуживаетъ большаго вниманія и большей свѣжести памяти, чѣмъ я теперь, на старости лѣтъ, больной и упавшій духомъ, могу ему удѣлить.
   

XI.

   Жизнь наша текла безъ заботъ, какъ прекрасный отдыхъ у подножій кавказскаго хребта. Дни были въ началѣ жаркіе, солнце всходило рано. Въ одно изъ этихъ утръ, передъ разсвѣтомъ, я былъ разбуженъ посланнымъ отъ Мезенцова вѣстовымъ, и мнѣ передана была въ запечатанномъ конвертѣ записка съ надписью "очень нужное". Распечатавъ поспѣшно, я прочелъ: "Соберитесь сейчасъ же и будьте готовы выступить въ походъ съ отрядомъ уже прибывшимъ въ Ачхой".
   Прочитавъ эти слова, я вскочилъ, поспѣшно одѣлся по лѣтнему (какъ всѣ безъ верхняго платья въ одной рубахѣ), накинулъ на себя патронташъ и, взявъ ружье, готовъ былъ бѣжать къ сборному пункту.
   Но прежде ухода разбудилъ сладко спавшаго брата Николая и, сказавъ ему, что ухожу, оставилъ ему записку Мезенцова и самъ выбѣжалъ изъ комнаты.
   Со мною вмѣстѣ разбуженъ былъ и слуга нашъ Ефремъ и мы оба побѣжали вмѣстѣ.
   У открытыхъ уже воротъ была въ сборѣ вся рота, и при ней было два полевыхъ орудія гарнизонной артиллеріи и нѣсколько конныхъ казаковъ, готовыхъ уже къ выступленію. Впереди стоялъ ротный командиръ Кочаровскій и, увидѣвъ меня, подошелъ и сказалъ:
   -- Я, не успѣлъ предупредить васъ, такъ какъ только сейчасъ получено распоряженіе о выступленіи нашей роты.
   -- Куда мы идемъ?-- спросилъ я его, на что онъ отвѣтилъ:
   -- Какъ вы меня спрашиваете? Объ этомъ никто, кромѣ начальника отряда, не долженъ знать. Это военная тайна...
   Ему подвели осѣдланную лошадь, и онъ сѣлъ на нее.
   Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ къ отряду Мезенцовъ, проводившій насъ.
   Солнце еще не взошло на горизонтѣ. Сначала со свѣжими силами, мы шли скорымъ шагомъ, среди тишины, шли молча, или говорили шопотомъ. Въ движеніи этомъ соблюдалась тишина -- для скрытія отъ непріятеля -- это былъ одинъ изъ внезапныхъ набѣговъ, которымъ нарушается покойная жизнь непріятеля: населеніе ауловъ, замѣтивъ движеніе, убѣгаетъ въ лѣса и горы, упорно защищаясь, стекаясь въ большомъ числѣ со всѣхъ близь лежащихъ ауловъ... Мы шли цѣлые часы, солнце поднялось высокой было уже жарко, люди, порядочно уже уставшіе, входили въ гористую лѣсную мѣстность, по которой протекала горная рѣчка Валерикъ (какъ я тамъ узналъ). Вдругъ невдалекѣ, впереди отъ насъ раздались ружейные выстрѣлы. Скомандовано было бѣжать;-- всѣ побѣжали; выстрѣлы все учащались, наши полевыя орудія, везомыя двумя парами лошадей, ускорили ѣзду. Въ эту минуту старый капитанъ нашей гарнизонной артиллерія, подскакалъ ко мнѣ на лошади, закричалъ: Дмитрій Дмитріевичъ! Мы васъ подвеземъ, садитесь на лафетъ орудія,-- при этомъ одно изъ нихъ замедлило движеніе, готовое остановиться. Я, уставши бѣжать, хотѣлъ было прыгнуть на лафетъ, но какъ-то стало совѣстно передъ другими и я отказался, поблагодаривъ знакомъ руки и побѣжалъ еще скорѣе: что же это? всѣ бѣгутъ, а я буду сидѣть на лафетѣ!..
   Мы бѣжали небольшимъ, но постояннымъ бѣгомъ, замѣняя его по временамъ обыкновеннымъ шагомъ и вновь бѣжали. Выстрѣлы учащались и стали непрерывными; пули пролетали надъ нами и мимо насъ;-- свистъ ихъ полета я услышалъ впервые;-- двое изъ насъ упали и ихъ подхватили и вынесли.
   Вскорѣ изъ опушки лѣса выѣхала шагомъ коляска, окруженная коннымъ конвоемъ. Въ коляскѣ сидѣлъ Слѣпцовъ съ офицеромъ Сунженскаго полка; онъ былъ въ папахѣ и бурой черкескѣ, сидѣлъ какъ-то сгорбившись и очень блѣдный,-- брови его были нахмурены и взглядъ страдальческій.
   Наша рота, раздвинулась по сторонамъ дороги, давъ мѣсто экипажу. Тутъ шопотомъ передавались грустныя слова: "Слѣпцовъ раненъ!"
   За коляской слѣдовали раненые: кто ѣхалъ верхомъ, шатаясь на сѣдлѣ, кого вели пѣшкомъ подъ руки.
   Тутъ же слѣдовалъ фургонъ съ ранеными... Одного офицера несли въ буркѣ (это былъ офицеръ генеральнаго штаба Коведяевъ).
   Люди нашего батальона и другія нѣсколько ротъ, къ которымъ мы присоединились, были очень утомлены. Стрѣльба умолкла. Послѣдними ѣхали повозки; при встрѣчѣ ихъ всѣ сняли шапки и перекрестились.-- Это были тѣла убитыхъ въ жаркомъ бою, окоченѣлыя ноги и руки ихъ торчали. Тяжелое чувство овладѣло мною,-- впервые увидѣвшимъ это отвратительное зрѣлище -- дѣло рукъ самого человѣка... Какіе ложные принципы необходимости оправдываютъ такое звѣрское кровавое дѣйствіе, и Слѣпцовъ гуманнѣйшій изъ всѣхъ здѣсь находившихся, во главѣ всего этого злодѣянія! И я шелъ съ заряженнымъ ружьемъ въ рукѣ, не давая себѣ отчета. Таковы были приблизительно мои мысли и слова, вырывавшіяся изъ моихъ устъ при видѣ совершившагося на моихъ глазахъ!
   Съ боку, далеко въ сторонѣ отъ всего этого шествія, въ нѣкоторомъ отдаленіи ѣхала кавалерія, обгонявшая отрядъ, сотни Сунженскаго казачьяго полка, гнавшія передъ собой огромное стадо скота, захваченнаго у непріятеля;-- надъ нимъ поднималось густое облако пыли.
   Медленно въ печальномъ молчаніи двигались люди, утомленные долгою ходьбою и бѣгомъ по направленію къ Ачхою. При закатѣ солнца мы входили въ укрѣпленіе, и я увидѣлъ у воротъ его стоящихъ моихъ двухъ братьевъ. Запыленный, усталый, я едва двигался. По пришествіи никто не ликовалъ, у всѣхъ была одна мысль: "Слѣпцовъ раненъ!"
   Мы пришли къ своему жилищу, слуга нашъ Ефремъ тоже былъ участникомъ похода и приплелся съ нами. Онъ взялъ у меня изъ рукъ всю мою боевую ношу.
   Вечеромъ мы поспѣшили къ дому Мезенцова, куда внесенъ былъ на рукахъ Н. П. Слѣпцовъ, раненый въ ляшку и узнали, что ему была совершена мучительная операція -- извлеченіе пули. Мы были допущены въ комнату, гдѣ лежалъ онъ. Онъ любезно привѣтствовалъ насъ и благодарилъ за посѣщеніе: "Со мной случилась маленькая непріятность",-- сказалъ онъ. Въ это время ему доложили, что изъ непріятельскаго стана прибыли къ нему посланные и желаютъ его видѣть. Онъ приказалъ ихъ впустить.
   Они узнали, что Слѣпцовъ раненъ и пришли выразить о томъ сожалѣніе и вмѣстѣ съ тѣмъ надежду, что теперь они могутъ быть спокойны отъ частыхъ набѣговъ.
   Къ удивленію всѣхъ присутствующихъ Слѣпцовъ, пересиливъ боль, вскочилъ съ постели, бодро прошелся по комнатѣ и, остановившись передъ прибывшими, сказалъ: "Скажите вашимъ, чтобъ они каждый день были готовы встрѣтить меня!"
   По истеченіи нѣкотораго времени стало извѣстнымъ, что дѣло съ непріятелемъ было горячее, хотя и окончилось скоро.
   Со стороны татаръ была большая потеря и въ битвѣ палъ ихъ храбрый Наибъ Махмедъ Мирза Анзоровъ.
   Слѣпцовъ, узнавъ объ этомъ, самъ раненый, немедленно поручилъ передать вдовѣ его свое искреннее сожалѣніе въ постигшемъ ее горѣ и послалъ ей подарки -- бархатъ и шелкъ. На другой день утромъ Слѣпцовъ перевезенъ былъ въ коляскѣ шагомъ въ стан. Ассинскую и затѣмъ въ Сунженскую -- въ его жилище. Мезенцовъ сопровождалъ этотъ медленный поѣздъ. По дорогѣ онъ былъ встрѣченъ большинствомъ населенія обѣихъ станицъ съ громкимъ выраженіемъ живого участія въ случившемся ущербѣ его здоровья.
   Такъ окончился этотъ походъ, отозвавшійся въ моемъ сердцѣ многими грустными размышленіями о жизни человѣка вообще и о взаимныхъ враждебныхъ отношеніяхъ различныхъ національностей.
   

XII.

   Жизнь моя съ братьями въ укрѣпленія Ачхоевскомъ продолжалась нѣсколько болѣе мѣсяца. Она протекала однообразно, но какъ для меня, только что прибывшаго на Кавказъ, такъ и для моихъ двухъ гостей, была полна новыхъ освѣжающихъ впечатлѣній и походила болѣе на дачную стоянку въ совершенно новой для насъ мѣстности -- у подножія сѣвернаго склона кавказскихъ горъ: высочайшій снѣговой хребетъ, съ его разнообразными вершинами, днемъ озолоченный солнцемъ, а ночью облитый матовымъ свѣтомъ луны, протянувшійся съ сѣверо-запада на юго-востокъ отъ одного горизонта до другого, во всемъ своемъ величіи красовался передъ нашими глазами, и мы невольно засматривались на него. Мы жили не торопясь,-- въ бесѣдахъ нашихъ много вспоминалось домашней жизни нашего семейства, когда я жилъ дома; много разсказываемо было мнѣ новостей за два года моего отсутствія въ немъ; также и мною имъ -- о пережитыхъ мною тягостяхъ въ крѣпости и въ арестантской ротѣ. Когда становилось знойно, въ жаркое время дня, мы сидѣли въ своемъ жилищѣ подъ толстой соломенной крышей. Часамъ къ двумъ отправлялись обѣдать къ Мезенцову. Передъ наступленіемъ вечера ежедневно втроемъ купались въ Фортангѣ. Позднѣе мы вновь отправлялись на вечернюю трапезу къ Мезенцову. Часто мы заставали у него кого-либо изъ пріѣзжихъ офицеровъ Сунженскаго полка. Получаемы были дѣловыя служебныя бумаги и письма, сообщавшія разныя мѣстныя новости. Также приходили ежедневно извѣстія о здоровьѣ Н. П. Слѣпцова и иногда его собственноручное письмо. Періодическихъ нашихъ петербургскихъ журналовъ не было вовсе получаемо. Вообще чтеніе книгъ въ офицерскомъ обществѣ, кажется, совсѣмъ не было въ ходу. Иногда встрѣчаемъ былъ мною у Мезенцова на столѣ какой-нибудь французскій романъ, большею частью Ал. Дюма. Бесѣды за столомъ часто были оживленныя и иногда затягивались до поздней ночи.
   Въ одинъ изъ этихъ дней, въ утренній часъ, братъ Николай, любитель и мастеръ живописи, изучившій ее въ Академіи художествъ, снялъ съ меня портретъ карандашомъ, потомъ покрылъ его акварелью. Портретъ снятъ былъ въ профиль -- лицо загорѣвшее. волосы черные, густые. Я представленъ былъ въ моей тогда обычной одеждѣ -- въ бѣломъ холщевомъ двухъ-бортномъ сюртукѣ. Портретъ этотъ, снятый въ 1851 г., въ іюнѣ мѣсяцѣ, очень похожій на меня, представлялъ точное изображеніе меня въ возрастѣ 27 лѣтъ, въ этотъ періодъ моей жизни. Онъ былъ увезенъ въ Петербургъ, на показъ нашему семейству и позднѣе былъ возвращенъ мнѣ и сохранился у меня по сіе время.
   Однажды Мезенцовъ предложилъ намъ въ видѣ прогулки сдѣлать экскурсію изъ укрѣпленія верстъ на 10, на юго-востокъ, къ рѣчкѣ Надхой. {Одинъ изъ притоковъ рѣки Сунжи -- параллельный ближайшему Фортангѣ.} Это былъ конный поѣздъ; мы были всѣ верхомъ въ сопровожденіи нѣсколькихъ десятковъ сунженцевъ, такъ какъ выѣздъ этотъ былъ внѣ области мирной территоріи. Мы выѣхали по спаденіи дневного жара часовъ въ 6 вечера, ѣхали не спѣша; доѣхавъ до рѣчки, повернули по берегу ея направо и приблизились нѣсколько къ гористой мѣстности. Сойдя съ лошадей, мы легли на траву. Тутъ привезены были съ собою кое-какіе припасы, нѣсколько бутылокъ вина, самоваръ и чай. Мы всѣ лежали на травѣ въ тихой бесѣдѣ. Мезенцовъ разсказывалъ намъ изъ прошлыхъ недавнихъ еще годовъ. Вся эта мѣстность, говорилъ онъ, въ 1848 и 1849 гг. была недоступна для такой поѣздки. Тревоги были безпрерывныя, Чечня была вся готова къ бою и мы должны были отражать ожесточенныя нападенія...
   Теперь, натерпѣвшись уже много, Малая Чечня отодвинулась отъ насъ далѣе въ горы. Другіе аулы, терявшіе все болѣе людей своихъ и имущество, въ особенности пасомыя ими стада, отбиваемыя нашими набѣгами, за недостаткомъ безопасныхъ пастбищъ, все болѣе тѣснимые въ горы, лишались почвы и корма; потому, болѣе близкое къ намъ населеніе цѣлыми аулами принуждено было выселяться подъ защиту нашихъ укрѣпленій отъ своихъ же соплеменниковъ. Такъ, подъ защиту Ачхоя переселились съ горъ большія общества татаръ. Подъ стѣнами его теперь уже болѣе пяти лѣтъ живутъ два большихъ аула: чеченцы и карабулаки. Племена эти воинственны и часто взаимно враждебны, и нерѣдко ссоры ихъ кончаются вооруженнымъ столкновеніемъ. Фортанга раздѣляетъ ихъ, и иногда дѣла доходятъ до перестрѣлки, причемъ пули ихъ залетаютъ въ укрѣпленіе и могутъ ранить или убить кого-нибудь изъ жителей.
   Въ это время бесѣды, вдругъ на степи въ отдаленіи показались одиночные всадники, съѣзжавшіеся кучками то тамъ, то тутъ. Это были наблюдательные гонцы для освѣдомленія загадочнаго появленія нашего отряда. Нѣкоторые приближались смѣло и кричали намъ что то. Нѣсколько сунженцевъ изъ нашего конвоя выскочили въ степь и, приближаясь къ нимъ, обмѣнивались съ ними громкими криками и даже выстрѣлами, но къ нимъ посланъ былъ гонецъ отъ Мезенцова съ приказаніемъ сейчасъ же вернуться въ отрядъ. "Это вѣдь народъ отчаянный, безшабашный, -- говорилъ онъ,-- они скачутъ въ самыя опасныя мѣста и нерѣдко кончаютъ свою жизнь, не принося пользы ни себѣ, ни нашему дѣлу!"
   Вечеръ былъ прохладный, и мы замѣшкались позже обычнаго часа; начало уже смеркаться, и мы поспѣшно собрались и благополучно прибыли въ укрѣпленье.
   

XIII.

   Въ концѣ мая, въ Ачхоѣ, мы были свидѣтелями слѣдующаго, прежде никогда невиданнаго нами зрѣлища: въ одинъ изъ ясныхъ, знойныхъ дней, въ утренній, уже не ранній часъ, на восточномъ горизонтѣ неба показалось небольшое, рѣзко ограниченное пятно, которое стало замѣтно увеличиваться въ объемѣ. Люди, въ разныхъ мѣстахъ, какъ въ укрѣпленіи, такъ и при немъ находившихся двухъ аулахъ, стали собираться кучками и, смотря на это пятно, совѣщались. Вскорѣ старыми людьми оно признано было за тучу саранчи, летѣвшей по направленію къ намъ.
   Пятно это, съ приближеніемъ къ намъ, все увеличивалось въ объемѣ и стало походить на темную грозовую тучу, застилавшую все болѣе часть восточнаго небосклона.
   Тогда въ населеніи произошла тревога,-- опасеніе за всѣ посаженные, уже выросшіе огороды, хлѣба, подсолнечники, кукурузу и всѣ фруктовые сады, пышно разросшіеся густою зеленью въ цвѣтахъ и плодахъ. Вся эта растительность многихъ лѣтъ можетъ быть истреблена въ полчаса,-- если масса несчетныхъ милліоновъ, съ острыми лезвіями челюстей этого летящаго полевого копька, опустится на нихъ!
   Всѣ всполошились, заговорили объ одномъ: какъ спугнуть эту живую тучу быстро налетающихъ хищниковъ, и всѣ пришли къ одному заключенію -- стрѣлять безъ умолку, стрѣлять холостыми зарядами изъ ружей и пушекъ въ эту тучу, какъ только она приблизятся къ намъ. На совѣщаніе это сошлись всѣ нижніе чины, офицеры и всѣ обыватели при участіи коменданта укрѣпленія Мезенцова. Стрѣльба изъ ружей была одобрена всѣми, но таковая изъ пушекъ признана невозможною, такъ какъ она неминуемо вызвала бы тревогу по всей линіи: во Владикавказѣ, Грозномъ и въ лагерѣ Слѣпцова.
   Туча быстро приближалась, и всѣ поголовно -- весь нашъ батальонъ и жители двухъ ауловъ взялись за ружья и приготовились стрѣлять; между ними было много женщинъ нашихъ и чеченокъ съ пистолетами и полотенцами для маханья. Всѣхъ стрѣлковъ было, можетъ быть, болѣе 8000, и они разсѣялись по огородамъ и садамъ. Многіе чеченцы съ ихъ женами пришли защищать и наши сады и огороды. Туча неслась на насъ съ какимъ-то свистящимъ, стрекочащимъ гуломъ, величиною, можетъ быть, съ 1/4 версты квадратной и, налетѣвъ, заслонила солнце, такъ что стало надъ нами повсюду совершенно темно.
   Началась всеобщая трескотня неперестававшихъ выстрѣловъ,-- при этомъ крикъ, шумъ и маханье, чѣмъ только было можно.
   Я былъ среди стрѣлковъ и, настрѣлявшись усердно, бросилъ стрѣльбу и наблюдалъ за происходившимъ: саранча во множествѣ, какъ дождь, осѣдала и садилась или валилась всюду на листья, деревья и на землю; но, къ удивленью моему, сидѣла недвижно или едва двигалась, не повреждая растительности. Быть можетъ, она отдыхала отъ долгаго полета. Насѣкомое это было совершенно похоже на знакомаго намъ всѣмъ пѣвуна кузнечика-музыканта нашихъ полей и садовъ въ поздніе часы вечеровъ и ночей, но оно было гораздо больше его величиною. Голова его была темно красная, поверхность тѣла темно-зеленая, туловище длинное, сдавленное съ боковъ, жесткіе надкрыльники и тонкія сѣтчатыя сложенныя крылья.
   Гудящій, рѣзкій стрекочащій свистъ или пѣніе производятъ только самцы прикосновеніемъ бугорковъ, находящихся на бедрахъ ихъ заднихъ ногъ, къ своимъ подкрыльямъ. На брюшкѣ же у нихъ, какъ видно подъ микроскопомъ, непосредственно позади задней груди, съ обѣихъ сторонъ имѣется по ямкѣ, окруженной роговымъ колечкомъ и затянутой нѣжной кожицей -- ихъ слуховой аппаратъ.
   Тревога эта однако же не обошлась безъ несчастья: въ самомъ разгарѣ смятенія случилось совершенно непредвидѣнное: одинъ изъ помогавшихъ намъ чеченцевъ вдругъ закричалъ и упалъ на землю, раненый пулею. Къ нему подбѣжали окружавшіе -- онъ былъ чуть живъ и тутъ же скончался. Тогда произошло что-то ужасное: женщины съ крикомъ, гнѣвомъ и рыданіями бросились къ нему и съ воплями и проклятіемъ унесли его на рукахъ изъ толпы. На мѣстѣ этомъ сейчасъ же прекратилась стрѣльба, изъ боязни быть убитымъ какимъ-то безумцемъ. Всѣ громко протестовали противъ такой неосторожности.
   Между тѣмъ густые слои саранчи опускались на растительность и падали на землю только отчасти. Это продолжалось около 1/4 часа; но вся главная масса, можетъ быть, напуганная шумомъ, потрясавшимъ воздухъ, не осѣдая, продолжала летѣть на западъ. Слои тучъ надъ нами все рѣдѣли, и садившіяся вновь поднимались и присоединялись къ огромной летѣвшей массѣ. Стало вновь свѣтлѣть, и все это скопище, какъ бы услаждающееся своимъ пѣніемъ, уносилось на западъ, и гулъ отъ него ослабѣвалъ и совершенно прекратился.
   Но убіеніе чеченца не прошло даромъ: кровавый законъ "кровь за кровь" требовалъ мести, и онъ всюду соблюдаемъ былъ мусульманскимъ населеніемъ. Черезъ нѣсколько дней вслѣдъ затѣмъ ночью убитъ былъ выстрѣломъ извнѣ укрѣпленія одинъ изъ нашихъ часовыхъ, стоявшихъ на валу въ ночной цѣпи.
   

XIV.

   Новая для меня, случайно возникшая, чрезвычайно благопріятная обстановка, подъ кровомъ искренне расположенныхъ ко мнѣ власть имѣющихъ людей -- Слѣпцова и Мезенцева -- внесли въ мою, бывшую прежде тревожной, жизнь душевное спокойствіе. Прибытіе ко мнѣ братьевъ еще болѣе тому способствовало, и дни нашего общаго совмѣстнаго со мною сожительства текли мирно, безъ заботъ, и ничто, повидимому, не нарушало моего жизнерадостнаго настроенія.
   Всѣхъ жителей Сунженской станицы, въ томъ числѣ насъ, конечно, интересовало состояніе здоровья раненаго, любимаго всѣми генерала Слѣпцова. Мезенцовъ, по временамъ, посѣщалъ его и привозилъ самыя послѣднія новости о его здоровья; онъ поправлялся. Для скорѣйшаго его выздоровленія врачи совѣтовали ему перемѣститься въ мѣстность гористую -- верстахъ въ 20 отъ Сунженской станицы, въ лечебную климатическую станцію -- "Михайловскія цѣлебныя минеральныя воды" -- сѣрно-желѣзистые теплые источники для купанья въ нихъ. Онъ согласился и переѣхалъ туда. По прошествіи нѣкотораго времени получено было Мезенцовымъ письмо отъ него, въ которомъ онъ выражалъ желаніе видѣть меня и братьевъ моихъ и поручилъ Мезенцову привезти насъ къ нему въ станицу Михайловскую. Намъ пріятно было это приглашеніе, и скоро желаніе это было исполнено: мы прибыли къ Слѣпцову втроемъ, и о нашемъ прибытіи ему было доложено. Мы вошли въ небольшой домикъ, уютно устроенный для жизни больного. Слѣпцовъ принялъ насъ, сидя въ креслѣ, извиняясь, что врачи запрещаютъ ему дѣлать излишнія движенія, и потому онъ не встаетъ съ кресла и просилъ насъ сѣсть возлѣ него и заговорилъ съ нами со своей обычной любезностью:
   "Мои дорогіе гости!-- сказалъ онъ,-- я очень радъ видѣть васъ. Тяжело мнѣ здѣсь хворать -- вотъ уже третья недѣля, какъ я здѣсь живу, но плохо поправляюсь... Нѣтъ, я, кажется, не буду больше слушать врачей и возвращусь въ мое Сунженское жилище".
   Онъ имѣлъ видъ похудѣвшій и разстроенный, въ лицѣ его и на бѣлкахъ глазъ замѣтна была желтизна. Вынужденное и ненавистное для него бездѣйствіе, медленно заживающая рана и врачи -- все, казалось, раздражало его, и онъ жаловался на свое тягостное положеніе...
   Въ это время вдругъ вошелъ въ комнату, гдѣ мы сидѣли, высокаго роста красивый мужчина, нѣсколько полный собой, блондинъ. Онъ былъ въ генеральскомъ сюртукѣ и имѣлъ видъ какой-то важной особы.
   Слѣпцовъ, увидѣвъ его входящимъ, привставъ на креслѣ и протянувъ ему руку, дружески, привѣтствовалъ его словами: "князь Александръ Ивановичъ! Очень радъ васъ видѣть. Я здѣсь хотя и не одинъ, но очень скучаю и тягощусь своей болѣзнью. Душевно благодарю васъ за ваше вниманіе ко мнѣ"... Съ такими приблизительно словами обратился онъ къ его посѣтителю... Это былъ князь Барятинскій -- начальникъ лѣваго фланга западнаго отдѣла сѣвернаго Кавказа, прибывшій изъ крѣпости "Грозный" навѣстить больного отъ ранъ Слѣпцова.
   Мы поспѣшили оставить ихъ однихъ, чтобы не быть лишними. Онъ просидѣлъ окола часа. Его проводили до коляски тамошніе офицеры, какъ почетнаго гостя. По отбытіи его мы вновь были приглашены.
   Слѣпцовъ былъ замѣтно разстроенъ, какъ бы разсерженъ. Мы были съ нимъ одни, и онъ высказалъ намъ откровенно, что у него было на душѣ послѣ, визита только что ушедшаго отъ него высокопоставленнаго гостя.
   -- Слишкомъ любезно, слишкомъ внимательно! Терпѣть не могу эти гофмейстерскіе, дипломатическіе демарши:-- связываютъ они меня!..
   Затѣмъ обѣдали; за столомъ было нѣсколько прибывшихъ изъ Сунженской станицы. Братьевъ онъ пригласилъ сѣсть поближе къ нему и намъ оказано было особое вниманіе. При концѣ обѣда подано было шампанское, и Слѣпцовъ предложилъ выпить за здоровье его дорогихъ гостей, прибывшихъ къ нему издалека и оставляющихъ Кавказъ.
   Не помню, какъ провели мы остальную часть дня. При самомъ прощаніи вечеромъ Слѣпцовъ поцѣловалъ обоихъ моихъ братьевъ и напутствовалъ, сказавъ нѣсколько сердечныхъ словъ, потомъ, обратившись ко мнѣ и обнявъ меня, сказалъ: "Вы, по отъѣздѣ ихъ, останетесь не одни, а со мною; мы будемъ видѣться, и я надѣюсь вы будете моимъ гостемъ въ станицѣ Сунженской. Здѣсь, на этихъ водахъ, я долго не останусь".
   

XV.

   Въ концѣ іюля братья мои собрались въ обратный путь, и я все болѣе задумывался о предстоящемъ мнѣ вновь одиночествѣ. Мысль о Слѣпцовѣ и Мезенцовѣ нѣсколько смягчила это тяжелое чувство, но оно тяготило меня все болѣе, какъ роковая судьба, нависшая надо мной -- неизбѣжная неустранимая!.. Насталъ и день отъѣзда: прощанье братьевъ съ Мезенцовымъ было самое искреннее, сердечное... Мы выѣхали втроемъ, въ его тарантасѣ, запряженномъ тройкой лошадей, и путь нашъ лежалъ на ближайшій городъ Моздокъ. Переѣздъ былъ черезъ гористое возвышенное плоскогоріе, шириною верстъ 15 -- Магометюртовскаго кряжа, тянущагося параллельно главному кавказскому хребту.
   Проѣхавъ его, мы спустились въ обширную плодоносную долину Терека, съ ея многочисленными казачьими станицами. Мы прибыли въ Моздокъ и остановились на какомъ то постояломъ дворѣ, гдѣ ночевали. Былъ знойный день, и мы порядочно устали и, помнится мнѣ, втроемъ скушали огромный Моздокскій арбузъ. Я былъ въ очень грустномъ настроеніи, подавленный предстоящимъ мнѣ возвращеніемъ въ Ачхой.
   Переночевавъ, мы, не торопясь, пили чай. и потомъ одинъ изъ братьевъ пошелъ на почтовую станцію.
   Подъѣхала перекладная повозка, тутъ же поданъ былъ и запряженный уже тарантасъ. Настала тягостная для нихъ троихъ минута прощанья и, крѣпко обнявъ ихъ, я заплакалъ...
   Мы разъѣхались по разнымъ дорогамъ -- они во Владикавказъ -- я на мѣсто моей ссылки -- Ачхой, куда я прибылъ черезъ три часа.
   

XVI.

   Возвратившись одинъ въ Ачхой, я первые дни чувствовалъ въ своемъ жилищѣ пустоту и старался приспособиться какъ-нибудь къ моей новой жизни. Безпрестанно сталкиваясь на маленькомъ пространствѣ нашего скученнаго населенія съ офицерами 7-го линейнаго батальона, я перезнакомился съ ними.
   Между ними, прежде всего, я счелъ долгомъ сдѣлать визитъ старому капитану гарнизонной артиллеріи Петрову, который такъ услужливо предложилъ мнѣ лафетъ одного орудія, чтобы подвести меня къ мѣсту битвы, отчего я отказался. Онъ былъ женатъ, семейство его состояло изъ жены, сестры ея -- взрослой дѣвушки и дочери лѣтъ 13.
   Всѣ они были простые, хорошіе люди, но съ весьма ограниченнымъ образованіемъ. Съ этимъ семействомъ я понемногу сблизился и вскорѣ предложилъ имъ заниматься науками съ ихъ дочерью,-- она была мало грамотна и нуждалась въ самыхъ элементарныхъ знаніяхъ.
   Другіе офицеры, съ которыми я невольно встрѣчался и обмѣнивался поклонами, не привлекали меня. Они жили большею частью и преимущественно чувственною жизнью, проводили время за картами, охмѣляя себя спиртными напитками,-- большею частью водкой, а также не дешевымъ портеромъ. Я уклонялся отъ ихъ сообщества, и это замѣтили всѣ и не приглашали меня къ себѣ, но такъ какъ я былъ близокъ съ батальоннымъ командиромъ и даже со Слѣпцовымъ, всѣ они соблюдали со мною осторожныя отношенія. Я чувствовалъ себя одинокимъ, скучалъ и по временамъ бывалъ у Мезенцова, у котораго нерѣдко встрѣчалъ пріѣзжихъ къ нему его прежнихъ сослуживцевъ изъ Сунженскаго полка, но всѣ ихъ разговоры почти не выходили изъ военной сферы, научные вопросы не интересовали ихъ, какъ и самого Мезенцова. Все это заставило меня сосредоточиться въ себѣ и привлекало къ занятіяхъ у себя дома. Братья мои дополнили кое-чѣмъ мой запасъ книгъ: они привезли мнѣ Шекспира въ подлинникѣ, хотя и стараго уже изданія, нѣкоторыя мои книги по восточнымъ языкамъ и еще мнѣ прежде совсѣмъ неизвѣстную, новую книгу вродѣ энциклопедіи, въ одномъ томѣ убористой печати на французскомъ языкѣ подъ заглавіемъ "Un million de faite" (не помню имени автора), вмѣщавшую въ себѣ обстоятельныя свѣдѣнія по весьма различнымъ отраслямъ знанія, начиная съ математики и всѣхъ естественныхъ наукъ геологіи, астрономіи и др. Пополнившаяся моя библіотека привлекала и радовала меня. Я забылъ упомянуть, что братъ Николай привезъ мнѣ и подарилъ охотничье ружье -- двухстволку, которая мнѣ очень пригодилась на Кавказѣ. Каждый вечеръ я доставлялъ себѣ любимое мною лѣтнее удовольствіе -- купался въ Фортангѣ, позднѣе, почти каждый день передъ сномъ, часто возвращаясь отъ Мезенцова, всходилъ я на валъ укрѣпленія и стоялъ молча въ тяжелыхъ думахъ о пережитомъ и предстоящимъ мнѣ будущемъ.
   

XVII.

   Наставала осень. Живя одинъ среди людей меня ничѣмъ не интересовавшихъ, я скучалъ, все болѣе сосредоточиваясь въ себѣ самомъ, стараясь найти себѣ развлеченіе въ какомъ-нибудь умственномъ трудѣ и иногда получалъ въ этомъ желаемое удовлетвореніе. Хожденіе къ Мезенцову стало мнѣ тягостно, и я все чаще не являлся къ нему въ обѣденное время, извиняясь нездоровьемъ.
   Однажды я получилъ письмо изъ Сунженской станицы. Вскрывъ его, я былъ обрадованъ подписью Слѣпцова. Оно было коротенькое: онъ съ обычной ему искренностью упрекалъ меня въ томъ, что я совсѣмъ забылъ его, и приглашалъ меня прибыть къ нему отдохнуть отъ однообразной жизни въ маленькомъ укрѣпленіи; писалъ, что онъ теперь здоровъ, живетъ на Сушкѣ въ своемъ жилищѣ. Онъ желалъ бы меня также видѣть, чтобы поговорить со мною о предстоящемъ зимнемъ походѣ. Письмо это было какъ бы встрѣчнымъ моимъ мыслямъ и желаньямъ, среди печальной моей обстановки. Укрѣпленье, въ которомъ я былъ запертъ, конечно, было несравненно лучше Петропавловской одиночки и послѣдовавшаго за ней Херсонскаго острога, но оно было для меня также подневольное заключеніе, томившее своимъ однообразіемъ и невозможностью выйти изъ него и всего болѣе неизвѣстною продолжительностью такой чуждой моимъ обычаямъ жизни. И я радостно встрѣтилъ это письмо, перечиталъ его еще и еще разъ и возымѣлъ горячее желаніе воспользоваться имъ. Личность Слѣпцова меня привлекла къ себѣ съ первой моей съ нимъ встрѣчи.
   Состоя однако же на службѣ, я не могъ отлучиться самовольно, не получивъ на это, если не формальнаго разрѣшенія, то хотя словеснаго согласія отъ двухъ моихъ начальниковъ -- Мезенцова и ротнаго командира Кочаровскаго. Къ первому я пришелъ сообщить о томъ съ удовольствіемъ и безъ всякаго стѣсненія: это было для меня нравственнымъ долгомъ; къ второму же было для меня непріятною обязанностью, но когда я пришелъ къ нему по этому дѣлу, то онъ сказалъ мнѣ: вы, конечно, доложили о томъ полковнику?
   "Да, я былъ у него и онъ объ этомъ знаетъ", отвѣтилъ я.
   "Ну, такъ относительно меня -- это съ вашей стороны одна служебная формальность! Развѣ я могъ бы вамъ не разрѣшить, когда начальникъ Сунженской линіи васъ приглашаетъ къ себѣ, а батальонный командиръ уже васъ отпустилъ?!".
   "Все же безъ вашего вѣдома и вашего, конечно разрѣшенія, я не считалъ себя въ правѣ уѣхать отсюда и потому пришелъ къ вамъ".
   "Ну, такъ я вамъ разрѣшаю и все-таки прибавляю, что не могу не разрѣшить".
   Я засмѣялся и для любезности попросилъ дать мнѣ совѣтъ, какимъ образомъ и на чемъ мнѣ выѣхать отсюда.
   "О, насчетъ этого, сказалъ онъ -- я могу вамъ дать совѣтъ хорошій: всего легче и проще и дешевле для васъ предпринять эту поѣздку верхомъ, но совѣтую вамъ взять лошадь удобную для верховой ѣзды и такую, чтобы можно было скакать и на всякій случай какое-либо ружье.-- "У меня есть охотничья двустволка".-- Вотъ, вотъ хорошо, вы и возьмите ее" -- все же безопаснѣе. Вѣдь здѣсь хоть и спокойно, но не такъ, какъ въ Россіи, и можете случайно наткнуться на непріятную встрѣчу.
   "Гдѣ же я могъ бы здѣсь нанять такую лошадь?" -- "Я бы вамъ далъ свою, но она мнѣ можетъ понадобиться вдругъ. Тутъ у нашихъ солдатъ на форштатѣ есть лошади для найма, и такую я могу вамъ указать, конечно не призового скакуна, но здороваго, бойкаго, хорошаго коня! Вы когда полагаете выѣхать?"
   -- "Сегодня вечеромъ, если можно".
   "А вотъ, зайдемте со мною тутъ близко, къ унтеръ-офицеру нашей роты".
   Мы пошли и сейчасъ же мнѣ вывели на дворъ сѣраго высокаго коня.
   -- Вотъ эту лошадь я знаю и совѣтую вамъ ее взять. Плата здѣсь не дорогая -- это не манежъ кормъ подножный въ обиліи.
   Мы сговорились и часа въ 4 мнѣ приведена была осѣдланная лошадь.
   Захвативъ съ собою кое-какія мелочи, перемѣну бѣлья и пледъ, привязавъ ихъ ремнемъ къ сѣдлу и перекинувъ черезъ плечо двустволку, я сѣлъ на лошадь и выѣхалъ шагомъ изъ воротъ укрѣпленія. Меня окружала зеленая степь, я былъ совершенно одинъ съ послушнымъ безсловеснымъ животнымъ, на которомъ сидѣлъ, и это одиночество среди безлюдной степи, вдругъ меня объявшее, отозвалось на моемъ настроеніи отраднымъ чувствомъ какого-то приволья. Я ѣхалъ шагомъ, задумавшись, погруженный въ какія-то неопредѣленныя грезы пріятныхъ ощущеній и незамѣтно отъѣхалъ далеко. Проѣхавъ рысью съ полчаса, я увидѣлъ станицу Ассинскую и, скоро подъѣхавъ къ ней, выѣхалъ на широкую улицу. На ней замѣтно было какое-то движеніе: -- всѣ шли и, какъ видно, торопились къ другому ея выѣзду... По выѣздѣ изъ другихъ воротъ я увидѣлъ, что тутъ же въ степи вблизи станицы, съ лѣвой стороны дороги, что то совершалось, куда стекались зрители: стояла повидимому цѣлая рота пѣхоты, и нѣсколько конныхъ казаковъ разъѣзжали туда и сюда, была толпа народа, и стояли и подъѣздили экипажи, въ которыхъ сидѣли разныя лица -- хорошо одѣтыя, съ дамами и дѣтьми и все старались что-то увидѣть и были чѣмъ-то заинтересованы.
   Объѣхавъ толпу, я нашелъ въ ней свободный промежутокъ и, въѣхавъ туда, остановился въ ужасѣ. Среди стоявшаго рядами войска и группы впередъ выступившихъ офицеровъ, стоялъ одѣтый въ одной рубашкѣ солдатъ, привязанный спиною къ столбу и позади его на землѣ былъ поставленъ гробъ -- у вырытой тутъ же ямы; передъ нимъ вблизи стояла кучка солдатъ, съ ружьями на перевѣсъ, готовая, по командѣ, убить этого несчастнаго,-- по приговору военнаго суда! Морозъ пробѣжалъ по кожѣ: зрѣлище это было отвратительно и страшно и напомнило мнѣ уже однажды пережитое мною на Семеновскомъ плацу, когда привязаны были къ столбамъ три моихъ товарища и на нихъ наведены были почти въ упоръ заряженныя ружья! Тогда, какъ и теперь, у меня вырвалось изъ устъ снова: "Какъ они смѣютъ убивать?" Охватившее меня впечатлѣніе было такъ сильно, что въ одно мгновеніе я повернулъ коня и, ускакавъ, услышалъ залпъ, который вдругъ остановилъ мое бѣгство и заставилъ повернуться лицомъ къ убитому и снять шапку въ память его...
   Въ глубоко скорбномъ размышленіи поѣхалъ я далѣе шагомъ, и все представлялось мнѣ это душу потрясающее зрѣлище: полный жизни человѣкъ, привязанный къ столбу, и за нимъ видѣнная уже имъ, вырытая для него могильная яма, а кругомъ невѣжественно равнодушная толпа сбѣжавшихся какъ на праздникъ и въ ней экипажи съ разодѣтыми женщинами, съ дѣтьми... Какое ужасное человѣческое безумство!
   Въ мрачномъ раздумьи въѣхалъ я въ станицу Сунженскую.
   Тутъ все было оживлено и полно мирной покойной жизни: широкая улица, съ двумя рядами прочно выстроенныхъ казачьихъ домиковъ, была усажена съ обѣихъ сторонъ пирамидальными тополями, и передъ домиками красовались палисадники съ высокими развѣсистыми кистями листьевъ кукурузы.
   Миновавъ улицу, я выѣхалъ на большую площадь -- тоже кругомъ застроенную. На краю правой стороны ея я увидѣлъ домъ, выдававшійся надъ прочими своей величиною, большимъ балкономъ и садикомъ около него, окаймленнымъ молодыми тополями.
   Это было жилище генерала Слѣпцова; за нимъ были принадлежавшія къ нему строенія и большой дворъ. Я въѣхалъ на дворъ, сошелъ съ лошади и тутъ же встрѣтилъ стоявшаго у крыльца стараго сѣдого человѣка, одѣтаго по мѣщански. У него я спросилъ, дома ли генералъ. Онъ отвѣтилъ мнѣ, что дома, спросилъ меня, по дѣлу ли я и какъ обо мнѣ доложить. Я сказалъ ему свою фамилію, и онъ повторилъ ее еще и пошелъ доложить.
   Не прошло и полминуты, какъ человѣкъ этотъ вышелъ и просилъ меня войти. Вмѣстѣ съ этимъ онъ взялъ у меня лошадь, которую я держалъ за узду:-- "я поставлю ее въ конюшню и покормлю -- сказалъ онъ,-- а вы пожалуйте къ генералу".
   Я былъ встрѣченъ хозяиномъ очень радушно;-- онъ обнялъ и поцѣловалъ меня.
   -- "Вотъ хорошо, что пріѣхали, я очень радъ васъ видѣть, вы у меня отдохнете отъ вашего Ачхоя, вѣдь тамъ вамъ и скучно, и тѣсно, а окружающіе васъ линейные офицеры, полагаю, уже успѣли наскучить вамъ. Здѣсь въ станицѣ пооживленнѣе, и вы встрѣтите у меня многихъ хорошихъ людей".-- Такими приблизительно словами я былъ встрѣченъ Слѣпцовымъ.
   Всего, что было тогда говорено, и какъ прожиты были мною эти дни въ гостяхъ у Слѣпцова я не помню, но живо сохранилась въ памяти вся обстановка его жизни, общее впечатлѣніе его чрезвычайно сердечнаго гостепріимства и нѣкоторые встрѣченые мною въ его жилищѣ весьма хорошіе люди, ставшіе потомъ моими большими пріятелями. Самъ Слѣпцовъ своею особою представлялъ интереснѣйшую личность. Наружность его читатель уже знаетъ изъ описанія моего перваго посѣщенія его въ военномъ лагерѣ, но всякое описаніе безцвѣтно и блѣдно передъ впечатлѣніемъ его живого образа. Онъ былъ обаятельно прекрасенъ и, увидѣвъ его вновь, я стоялъ передъ нимъ очарованный. Фотографированія тогда (1851 г.) еще не было;-- въ столицахъ только что появились дагеротипные снимки, и такъ какъ живописнаго портрета Слѣпцова не было, а тѣ которые я встрѣчалъ въ печати совсѣмъ на него не были похожи, то и его чудный образъ со смертью его пропалъ для потомства, къ величайшему сожалѣнію всѣхъ близко знавшихъ и любившихъ его.
   Онъ пригласилъ меня сѣсть, и самъ сѣлъ за письменный столъ и написалъ что-то, всталъ и, пройдясь по комнатѣ въ размышленіи, опять сѣлъ къ столу и вновь вскочилъ и сталъ ходить, потомъ, остановившись передо мною, сказалъ:
   -- "У меня всегда много всякихъ дѣлъ, спѣшныхъ и часто меня заботящихъ, но вы мнѣ не мѣшаете нисколько;-- напротивъ вашимъ присутствіемъ, вы меня радуете, мнѣ пріятно васъ видѣть здѣсь, и я прошу васъ -- будьте у меня какъ дома."
   Я сидѣлъ молча и смотрѣлъ на него съ особеннымъ любопытствомъ. Между тѣмъ вошелъ въ кабинетъ мужчина высокаго роста, въ казачьей формѣ и, увидѣвъ меня, подошелъ ко мнѣ и поздоровался, какъ со своимъ знакомымъ; это былъ уже встрѣченный мною въ іюнѣ мѣсяцѣ въ лагерѣ и позднѣе въ станицѣ Михайловской, выше уже описанный адьютантъ Слѣпцова, М. Р. Нейманъ. Я вышелъ изъ кабинета въ другую комнату большей величины съ балкономъ, выйдя на балконъ, сѣлъ на скамью. Проѣхавъ верхомъ верстъ 25, я чувствовалъ усталость и задремалъ, но вскорѣ былъ разбуженъ приходомъ какого то черкеса; полный собой, смуглый и съ лицомъ несимпатичнымъ, онъ произвелъ на меня непріятное впечатлѣніе. Подойдя ко мнѣ, онъ рекомендовался:-- я здѣшній переводчикъ, я живу въ этомъ же домѣ, съ семействомъ. Васъ я видѣлъ лѣтомъ у насъ въ лагерѣ и въ станицѣ Михайловской вмѣстѣ съ вашими братцами.
   Я познакомился съ нимъ, спросилъ его фамилію, имя и отчество, на что онъ любезно отвѣтилъ ломанымъ русскимъ языкомъ. Меня зовутъ Базаръ Ивановичъ (онъ присоединилъ свою фамилію, но я ее никогда не помнилъ).
   Позже вечеромъ, помнится мнѣ, въ балконной комнатѣ былъ ужинъ, за столомъ сидѣло человѣкъ десять гостей и на одномъ концѣ стола сидѣлъ Слѣпцовъ. Онъ былъ въ хорошемъ расположеніи, среди, кажется, близкихъ своихъ сослуживцевъ. Между лицами присутствовавшими обратили мое особенное вниманіе двое: войсковой старшина Сунженскаго полка П. П. Предиміровъ -- человѣкъ лѣтъ сорока, маленькаго роста, съ свѣтлыми волосами, бѣлой кожей, выразительными чертами лица и орлинымъ носомъ. Онъ былъ вдумчивъ и молчаливъ. Позднѣе Слѣпцовъ, говоря мнѣ о немъ, отзывался, какъ о человѣкѣ, котораго онъ очень любилъ: "Это драгоцѣннѣйшій человѣкъ: у него алмазная душа"!
   Другая личность, обратившая мое вниманіе -- офицеръ генеральнаго штаба, высокаго роста лѣтъ сорока отъ роду, брюнетъ, красивый лицомъ -- то былъ П. К. Усларъ, съ которымъ въ послѣдующіе годы моей жизни на Кавказѣ, познакомился я ближе {Позднѣе, въ 70-хъ годахъ, имъ изданъ былъ капитальный трудъ по горскимъ языкамъ (Avarische Studien. Uslar).}. За столомъ Слѣпцовъ былъ очень любезенъ со своими гостями, приглашалъ пить разставленное въ бутылкахъ крымское вино, присланное ему княземъ Воронцовымъ изъ своихъ садовъ, и самъ, подливая себѣ по малости въ стаканъ, потчуя сосѣдей, поддерживалъ бесѣду, разсказывая многое изъ его воспоминаній.
   По уходѣ гостей Слѣпцовъ сказалъ мнѣ: "День конченъ, пора спать. Я очень радъ, что вы пріѣхали. Объ удобствѣ вашего ночлега я поручилъ позаботиться старому слугѣ Якову. Что нужно вы спросите его". Онъ привелъ меня въ одну изъ комнатъ, гдѣ приготовлена была кровать и я, поблагодаривъ, простился съ нимъ.

-----

   На другой день я счелъ нужнымъ посѣтить жившаго же здѣсь на дворѣ переводчика и засталъ его дома. Онъ былъ очень обрадованъ моимъ посѣщеніемъ,-- полагаю, по расположенію ко мнѣ Слѣпцова. Онъ разговорился со мною о своей жизни при немъ и въ словахъ его слышалось полное довольство своимъ положеніемъ и преданность Слѣпцову; между прочимъ въ нихъ примѣшивалось и какое то опасеніе за жизнь его покровителя и на вопросъ мой о томъ, онъ удивилъ меня отвѣтомъ: "Да сохранится дорогая столькимъ людямъ жизнь его -- таковой, какъ она была до сихъ поръ, но я не могу не бояться за него -- онъ былъ уже раненъ!"
   -- "Такъ это уже прошло, и онъ теперь здоровъ и рана его совсѣмъ зажила".-- "Да" отвѣтилъ онъ, "вы, конечно, этого не знаете, но у насъ среди горцевъ и въ русскомъ войскѣ всѣ знаютъ и вѣрятъ въ счастье человѣка, и жизнь разъ уже раненаго не считается прочной. Вотъ это меня безпокоитъ. Потомъ онъ сталъ перечислять по фамиліямъ своихъ и нашихъ раненыхъ на его глазахъ, и чаще всего раненый бываетъ въ слѣдующемъ же походѣ убитъ! Вотъ, что меня безпокоитъ". Онъ говорилъ это дрожащимъ голосомъ, и крупныя некрасивыя асиметричныя черты лица его, при этихъ словахъ какъ то болѣзненно, судорожно подергивались, и, когда онъ замолкъ, двѣ большихъ слезы выпали изъ глазъ его. Слова его были искренни и вызвали во мнѣ живѣйшее участіе: я увидѣлъ, что этотъ человѣкъ былъ дѣйствительно горячо привязанъ къ Слѣпцову, или же его все положеніе и счастье были тѣсно связаны съ жизнью его.
   Въ этотъ же день я сдѣлалъ еще визиты: Предимірову и Нейману, съ которыми позднѣе я постоянно встрѣчался въ походахъ во всѣ годы моей службы въ укрѣпленіи Ачхоевскомъ, а съ послѣднимъ и впослѣдствіи -- по возвращеніи моемъ въ Петербургъ.
   

XVIII.

   Въ одинъ изъ послѣдующихъ дней, передъ обѣдомъ, сошлись къ Слѣпцову нѣсколько лицъ, изъ близкихъ ему людей, и онъ въ ожиданіи обѣда, подѣлился съ нами интереснѣйшею новостью, полученною имъ въ тотъ же день рано утромъ изъ непріятельскаго лагеря:-- онъ получилъ письмо отъ аварскаго наиба Хаджи Мурата {Наибъ -- военачальникъ, замѣститель верховнаго лица (Шамиля).}, который, сообщая о своихъ пререканіяхъ съ Шамилемъ и кровопролитномъ съ нимъ боѣ въ Аваріи, рѣшился перейти къ русскимъ и просилъ Слѣпцова принять его.
   Слѣпцовъ былъ уже освѣдомленъ незадолго до того о возникшемъ у него разрывѣ съ Шамилемъ. Причина тому лежала во властолюбивомъ характерѣ Шамиля. Хаджи Муратъ, славный воинъ, горячо любимый своими соплеменниками аварцами, сдѣлался слишкомъ извѣстенъ въ народѣ, и слава его стала источникомъ затаенной вражды Шамиля, который, не зная, какъ положить этому конецъ, задумалъ отдѣлаться отъ своего лучшаго наиба предательски.
   Предпринятъ былъ трудный и опасный походъ. Первый долженъ былъ выступить Хадяси Муратъ со своимъ войскомъ. Самъ же Шамиль обѣщалъ явиться къ нему на помощь со всей своей силою.
   Со стороны Мурата все было исполнено въ точности: движеніе началось въ Дагестанѣ, по направленію къ Табасарани и привело Наиба къ кровопролитному дѣлу, но Шамиль не подоспѣлъ на выручку и, разбитый войсками Аргутинскаго, Хаджи Муратъ вернулся съ жестокой потерей. Узнавъ о предательствѣ этомъ, вся Аварія приняла открыто сторону своего любимца. Вліяніе Шамиля было потрясено: аварцы и сосѣднія съ ними общества отказались давать имаму людей для его походовъ. Тогда Шамиль объявилъ Наиба смѣщеннымъ, но распоряженіе это осталось не выполненнымъ. Послѣдствіемъ этого были кровавыя распри между населеніями сѣвернаго Дагестана и лѣваго берега Андійскаго Койсу, которыя и окончились тѣмъ, что Хаджи Муратъ, не видя возможности держаться дальше, принужденъ былъ вступить въ переговоры съ русскими и обратился при этомъ къ Слѣпцову, какъ къ болѣе извѣстному ему и великодушному соратнику.
   Несмотря однако же на мое горячее желаніе принять его у себя, я нахожусь въ затрудненіи, какъ поступить по отношенію къ частямъ войскъ, стоящимъ вблизи самого Дагестана, такъ какъ переѣздъ Хаджи Мурата на Сунжу долженъ послѣдовать по мѣстностямъ, занимаемымъ теперь другими частями нашихъ войскъ, стоящихъ на границѣ нашихъ линій. Крѣпость Воздвиженская находится вблизи самого Дагестана, и комендантомъ ея состоитъ сынъ намѣстника Кавказа -- молодой князь С. М. Воронцовъ, командиръ Куринскаго полка, и я полагаю предоставить ему честь принять Хаджи Мурата, но очень и очень сожалѣю, что за дальностью разстоянія, не могу самъ принять его у себя на Сунжѣ и обойтись съ нимъ какъ слѣдуетъ!
   Таковъ былъ разсказъ Слѣпова. Онъ отвѣтилъ Хаджи Мурату въ описанномъ смыслѣ и увѣдомилъ о томъ князя С. М. Воронцова. Хаджи Муратъ съ нѣсколькими преданными ему аварцами пробрался Аргунскимъ ущельемъ въ крѣпость Воздвиженскую и былъ принятъ съ почетомъ вышедшимъ къ нему навстрѣчу съ двумя ротами княземъ Воронцовымъ. Изъ Воздвиженской новый нашъ другъ отправленъ былъ въ крѣпость Грозную, а оттуда въ Тифлисъ. Здѣсь конченъ былъ разсказъ Слѣпцова. Дальнѣйшая участь Хаджи Мурата была печальна. Онъ принятъ былъ намѣстникомъ Кавказа въ Тифлисѣ съ полнымъ вниманіемъ и почетомъ и, состоя при штабѣ его, былъ приглашаемъ всюду на собранія и балы, познакомился со многими генералами, и жители Тифлиса интересовались имъ. Генералъ Аргутинскій, съ которымъ, какъ упомянуто выше, онъ имѣлъ дѣло при Табасарани, принималъ въ немъ живое участіе и старался склонить главнокомандующаго предпринять походъ противъ Шамиля съ цѣлью отнять у него Аварію. Ему было оказано полное сочувствіе, но причина бездѣйствія была въ томъ, что семейство Хаджи Мурата было захвачено въ плѣнъ Шамилемъ, что парализовало рѣшимость на то его самого. Были переговоры съ Шамилемъ и предлагаемы были большіе выкупы за освобожденіе его семейства, но все было безуспѣшно. Очевидно, Шамиль желалъ возвращенія самого Хаджи Мурата. Послѣдній, какъ передавали пріѣзжіе изъ Тифлиса, былъ равнодушенъ ко всему, на балахъ сидѣлъ угрюмый и молчаливый, погруженный въ свои думы, и всюду скучалъ. По истеченіи около полугода такое положеніе, вѣроятно, стало ему невыносимымъ, и онъ задумалъ бѣжать, и съ этой уже цѣлью, вѣроятно, пожелалъ перемѣститься, какъ бы для охоты, въ другой уѣздный городъ Пуху (Елизаветпольской губ.), самый близкій къ перевалу черезъ горы прямо въ Дагестанъ. Это было лѣтомъ; вскорѣ мы прочли о бѣгствѣ Хаджи Мурата: онъ отправился въ горы на охоту со своими 4-мя нукерами изъ Аваріи, въ сопровожденіи пристава города и конвоя, какъ бы для своей охраны. Подробности этого дѣла я не помню, но было кровопролитное столкновеніе, послѣ котораго онъ бѣжалъ и скрылся въ горахъ; но былъ настигнутъ погоней и послѣ отчаяннаго сопротивленія убитъ, и его голова доставлена была въ Тифлисъ. Въ гостяхъ у Слѣпцова, при его любезномъ расположеніи ко мнѣ и въ общеніи съ новыми заинтересовавшими меня людьми, я дѣйствительно отдыхалъ отъ однообразія общества въ моемъ ачхоевскомъ заключеніи, но болѣе всего меня интересовала личность самого Слѣпцова; въ немъ было такъ много своеобразнаго, чего-то особеннаго, привлекательнаго, чарующаго, что я заглядывался на него. Такое же впечатлѣніе, какъ я узналъ послѣ, онъ производилъ на всѣхъ, его окружающихъ, и не только съ перваго взгляда, но и при продолжительномъ пребываніи съ нимъ, оно все болѣе возрастало и переходило въ горячую къ нему привязанность. Братья мои, только что уѣхавшіе отъ меня, испытали то же самое, когда они прибыли къ Слѣпцову въ лагерь просить у него разрѣшенія свиданія со мною. Одинъ изъ нихъ -- братъ Николай -- впослѣдствіи авторъ многихъ критическихъ статей и романовъ, по прошествіи 37 лѣтъ, въ напечатанной имъ статьѣ о Слѣпцовѣ, описывая въ общихъ чертахъ его личность, сердечно вспоминаетъ о немъ.
   Проживъ на Сунжѣ дня четыре, я счелъ долгомъ, изъ деликатности, заявить о томъ, что мнѣ пора уже возвратиться въ Ачхой, на что онъ отвѣтилъ мнѣ: "о, если вы не соскучились у меня, то зачѣмъ вамъ уѣзжать; никто васъ не ждетъ тамъ; развѣ, можетъ быть, Мезенцовъ, но вѣдь онъ знаетъ же, что вы у меня, такъ чего же вамъ спѣшить? Мои сослуживцы всѣ интересуются вами, а вы уже уѣхать спѣшите, останьтесь еще съ нами". Обрадованный его словами, я остался еще на нѣсколько дней. Въ эти дни я становился все болѣе свидѣтелемъ жизни этого замѣчательнаго человѣка; она протекала на моихъ глазахъ: онъ вставалъ часовъ въ 7. Къ этому времени и я торопился быть готовымъ. Вставъ, онъ садился за столъ въ своемъ кабинетѣ и, сдѣлавъ наскоро какія-то замѣтки, вставалъ и приходилъ къ чайному столу, накрытому на балконѣ. Тутъ и я присоединялся къ нему и онъ говорилъ мнѣ о разныхъ заботящихъ его дѣлахъ, а такихъ у него всегда было много.
   Въ одной изъ утреннихъ бесѣдъ я разсказалъ ему, какъ по пути къ нему, выѣхавъ изъ Ассинской станицы, я наткнулся на исполненіе смертнаго приговора надъ однимъ пѣхотинцемъ:
   -- Вы попали на совершеніе этого убійства?-- сказалъ онъ встревоженно,-- и вы видѣли совершеніе всего этого злодѣянія?
   -- Нѣтъ, была большая толпа народа и, проѣхавъ въ свободное мѣсто, я увидѣвъ, что дѣлается, въ ужасѣ я ускакалъ, но все-таки услышалъ роковой залпъ, который остановилъ меня.
   Тутъ Слѣпцовъ сталъ разспрашивать...
   Приходъ его адъютанта съ портфелемъ М. Г. Неймана прервалъ нашъ разговоръ, но и онъ, узнавъ, о чемъ мы говорили, вмѣшался въ него и дополнялъ его своими свѣдѣніями: "когда прочтенъ былъ приговоръ, онъ сталъ громко кричать, что онъ невиновенъ ни въ чемъ, но тутъ же его схватили, накинули на голову колпакъ и скомандовано было роковое "пли"... это ужасное беззаконіе"!
   Не помню въ точности, что было говорено, но оба съ отвращеніемъ отнеслись къ смертной казни по суду, какъ ужасному злодѣянію. Подъ впечатлѣніемъ этого, текущія дѣла, которыя принесъ къ докладу адъютантъ, были отложены, оба встали, чтобы пройтись по балкону, и, сдѣлавъ небольшой перерывъ, принялись за дневныя дѣла.
   Въ эти дни моего пребыванія на Сунжѣ Слѣпцовъ не разъ, въ разговорѣ со мною, упоминалъ о нашемъ предстоящемъ зимнемъ походѣ, въ которомъ я долженъ непремѣнно участвовать. Черезъ нѣсколько дней наконецъ, послѣ обѣда засвѣтло, я собрался въ обратный путь. Приведена была моя верховая лошадь и, на крыльцѣ балкона, я прощался съ Слѣпцовымъ и его друзьями.
   -- Я надѣюсь видѣть васъ скоро, пріѣзжайте,-- сказалъ онъ мнѣ.-- Мнѣ обо многомъ хочется переговорить съ вами о предстоящемъ намъ походѣ.-- При прощаніи моемъ провожали меня и его сослуживцы -- Нейманъ и Предиміровъ,-- Слѣпцовъ обнялъ меня и поцѣловалъ, и, простившись со всѣми, я уѣхалъ отъ нихъ съ сожалѣніемъ, что такова судьба моя!
   Черезъ два часа я былъ въ Ачхоѣ.
   

XIX.

   Вернувшись къ себѣ, въ мою солдатскую избу, я почувствовалъ еще сильнѣе одиночество.
   Началась вновь моя жизнь въ скучномъ моемъ ачхоевскомъ заточеніи.
   Слишкомъ много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, и я не помню, какъ я жилъ и что дѣлалъ въ эти дни; помню только, что мною посѣщаемо было то семейство капитана гарнизонной артилеріи Петрова, гдѣ я отъ скуки и для развлеченія началъ заниматься науками съ его 18-лѣтней дочерью; каждый день видѣлся я съ Мезенцовымъ и по вечерамъ читалъ что-либо изъ имѣющагося у меня запаса книгъ....
   Такъ прожито было недѣли три, и я вновь счелъ уже возможнымъ поѣхать погостить на Сунжу къ Слѣпцову и привлекавшимъ меня ему близкимъ людямъ. Выѣхавъ утромъ на томъ же конѣ, съ двустволкой за плечами, я черезъ два часа прибылъ въ станицу Сунженскую и въѣхалъ на дворъ жилища Н. П. Слѣпцова. Старый сѣдой слуга его Яковъ встрѣтилъ меня привѣтливо, какъ уже знакомаго, и я вошелъ къ Слѣпцову безъ доклада.
   Наступили для меня дня пріятнаго отдыха и развлеченія среди расположенныхъ ко мнѣ людей, у которыхъ я бывалъ ужа безъ всякихъ визитовъ и все больше сближался съ ними. Жизнь ихъ, кажется, была поглощена текущими дѣлами -- заботами о благоустройствѣ и благосостояніи населенія, я я удивлялся, что у нихъ не видѣлъ ни на столахъ, нигдѣ въ комнатахъ какихъ-нибудь книгъ, ни даже газетъ. Такова была жизнь въ 1661 г. гг. офицеровъ войскъ, расположенныхъ на военной линіи сѣвернаго Кавказа. Клубовъ у нихъ еще не было, вѣроятно, по походной ихъ жизни, соединенной съ частыми передвиженіями.
   Слѣпцовъ, какъ прежде, былъ ко мнѣ внимателенъ; человѣкъ этотъ былъ постоянно озабоченъ; къ нему прибывали разныя важныя лица,-- русскіе, горцы, съ почты получалось на его имя много дѣловой и частной переписки, на которую онъ аккуратно отвѣчалъ. Онъ былъ очень гостепріименъ, и я не помню, чтобы онъ когда-либо обѣдалъ или ужиналъ одинъ. Жизнь его, вся обстановка его и отношенія его ко всѣмъ его окружающимъ были самыя привѣтливыя, участливыя. Онъ любилъ спокойную, нерѣдко шутливую бесѣду со своими близкими друзьями, любилъ разсказывать о дѣлахъ минувшихъ. Голосъ его былъ пріятный и имѣлъ звучный тонъ; въ минуты же гнѣва или раздраженія дѣлался необыкновенно звонкимъ, крикливымъ; въ разговорахъ онъ любилъ употреблять уменьшительныя слова. Я зналъ Слѣпцова только въ теченіе послѣдняго полугода его жизни -- съ весны по декабрь 1851 г., но служившіе съ нимъ многіе годы, сопровождавшіе его въ походахъ и видѣвшіе и наблюдавшіе его въ различныхъ положеніяхъ люди, горячо любившіе его, потерявъ его въ 1851 г., изливали свои чувства къ нему въ пламенныхъ о немъ разсказахъ, и нѣкоторые изъ нихъ выразили печатно свои воспоминанія о немъ въ короткихъ, но многочисленныхъ статьяхъ того времени.
   Въ 1851 г., въ концѣ лѣта, полученъ былъ изъ Тифлиса пакетъ за печатью штаба князя Воронцова. По распечатаніи оказалось сообщеніе намѣстника объ назначеніи по представленіямъ Слѣпцова наградъ чинамъ Сунженскаго полка. Слѣпцовъ, вспоминая прежнія такія назначенія, съ жаромъ и безпокойствомъ набросился на эту бумагу, горя нетерпѣніемъ узнать, какъ оцѣнены заслуженныя награды, къ которымъ были представлены его соратники. Чтеніе съ самаго начала шло ускореннымъ темпомъ, голосъ становился дрожащимъ и, окончивъ, онъ вскочилъ блѣдный, взбѣшенный и излилъ въ горячихъ словахъ свое изумленіе и оскорбленіе:
   -- Какое дерзкое безстыдство, какое нахальство!.. Не могу, не могу я переносить этого!..-- Онъ вскочилъ, взялся обѣими руками за голову и сталъ скоро ходить по комнатѣ.
   -- Какъ мнѣ быть, какъ мнѣ быть? Что мнѣ дѣлать?!..-- повторялъ онъ, горько жалуясь (Нейманъ вскочилъ тоже).-- Вѣдь это срамъ, низость, скаредность, высшая неблагодарность! Всѣ мною назначенныя награды понижены! А нашимъ двумъ воинамъ, которыхъ я представилъ къ крестамъ, назначено по рублю серебромъ, въ награду за ихъ доблестныя дѣла, которыми жизнь приносилась въ жертву отечеству!..
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не могу служить, когда мои сослуживцы не получаютъ заслуженныхъ наградъ,-- я сброшу съ себя всѣ ордена и кресты и отошлю въ Петербургъ. Я не хочу, я не могу болѣе оставаться на службѣ!
   Онъ опустился на кресло у стола и, взволнованный закрывъ лицо руками, плакалъ... Адъютантъ сѣлъ возлѣ него, не зная, чѣмъ его утѣшить и какъ успокоить.
   -- Несчастіе жить въ странѣ нашей,-- продолжалъ онъ,-- въ странѣ беззаконій, насилій, шпицрутеновъ, плетей... Народъ въ крѣпостномъ рабствѣ и солдатская 25-ти лѣтняя служба съ побоями! Охъ, тяжело на душѣ... но какъ же мы сдѣлаемъ, какъ объявимъ объ этихъ наградахъ? Прошу васъ предупредить этихъ двухъ казаковъ (онъ назвалъ ихъ по имени) -- увѣрьте ихъ, что я ихъ вознагражу...
   Черезъ нѣсколько дней послѣдовало слѣдующее. Высочайшія награды раздаются публично, при всемъ полку. И вотъ въ назначенный день, на площади собранъ былъ Сунженскій полкъ и получившіе награды вызывались каждый: навѣшивались ордена возвѣщалось повышеніе чиновъ, высочайшія благодарности. Когда же настала очередь двумъ упомянутымъ получить награду, тѣхъ не оказалось: они не явились за полученіемъ денегъ; объ этомъ было умолчено и все обошлось безъ дальнѣйшихъ послѣдствій. По этому поводу и многимъ другимъ Слѣпцову часто приходила мысль о независимости Кавказа, и онъ вдавался въ размышленія о возможности осуществленія этого.
   Личность Слѣпцова, столь щедро одаренная отъ природы ему одному свойственными чувствами, вмѣщала въ себѣ столько разнообразныхъ высокихъ достоинствъ, что описаніе ея на немногихъ страницахъ невозможно. Люди, преданные ему, знавшіе его близко, могутъ говорить о немъ безъ конца, съ возрастающимъ интересомъ для слушателей.
   Позволю себѣ упомянуть еще объ одномъ странномъ чувствѣ, о которомъ свидѣтельствуютъ всѣ знавшіе этого рѣдкаго человѣка -- о дарѣ какого-то предвидѣнія, предчувствія. О случаяхъ этого рода явленій въ жизни Слѣпцова ходило много разсказовъ, одинъ изъ таковыхъ, занесенный мною со словъ того же Неймана слѣдующій:
   Въ этомъ посѣщеніи моемъ Слѣпцовъ вновь заговорилъ со мною о предстоящемъ походѣ.
   -- "Вы готовы къ выступленію въ походъ?-- сказалъ онъ мнѣ, когда я былъ съ нимъ одинъ. Это будетъ продолжительный походъ. Есть ли у васъ все, что нужно для этого? Вамъ нуженъ полушубокъ, непромокаемый дубленый ранецъ или сумка кожаная удобная, мягкая, и въ ней должны быть положены необходимыя вещи. Крѣпки ли ваши сапоги? Я хочу послать вамъ на это время верховую лошадь изъ моей конюшни; есть ли у васъ бурка, хорошая мягкая? Вы достанете (купите) себѣ переметныя сумы; вы повѣсите ихъ за сѣдломъ и туда положите, что хотите"...
   Слыша все это, я удивился его предложенію и увѣрялъ его, что я могу и буду ходить пѣшкомъ я здоровъ и крѣпокъ достаточно, чтобы совершать то, что другіе совершаютъ. Я очень благодарилъ его за его заботы и отказывался отъ его предложенія мнѣ лошади. "Многія, необходимыя для похода вещи у меня уже были приготовлены, остальныя же я надѣюсь достать".
   -- Ну, будьте же готовы къ началу будущаго мѣсяца; я возьму роту 7-го линейнаго батальона и вы будете въ ней, но помните, что я хочу васъ видѣть передъ самымъ походомъ, въ началѣ будущаго мѣсяца. А былъ уже конецъ Ноября -- такъ окончилось мое пребываніе у него въ этотъ разъ, и я обѣщалъ еще быть у него...
   По давности описываемаго, не могу вспомнить всего, что было и какъ я прожилъ въ Ачхоѣ это послѣднее время передъ походомъ: былъ уже конецъ ноября и, согласно желанію Слѣпцова, я вновь поѣхалъ на Сунжу, но, прибывъ туда вечеромъ, я не нашелъ его въ станицѣ. Слуга его Яковъ Михайловичъ, встрѣтивъ меня любезно, сообщилъ, что Николай Павловичъ уѣхалъ во Владикавказъ, и ему пора бы уже и вернуться. Онъ предлагалъ мнѣ войти, остановиться у нихъ, но, не знаю почему, я предпочелъ остановиться въ этотъ разъ у кого либо изъ казаковъ и, поблагодаривъ его, уѣхалъ и скоро нашелъ себѣ пріютъ въ одной казацкой избѣ. На другой день утромъ я посѣтилъ Предимірова, Неймана и др. и никого изъ имхъ не засталъ дома -- всѣ уѣхали во Владикавказъ. Зайдя вновь въ домъ Слѣпцова, а зашелъ къ его слугѣ. Онъ пригласилъ у него присѣсть, и мы разговорились. Отъ него я узналъ, что Николай Павловичъ и всѣ его близкіе сослуживцы уѣхали во Владикавказъ на проводы какого то почтеннаго семейства, уѣзжающаго навсегда въ Тифлисъ. Да, уже ему пора возвращаться", говорилъ онъ, "и поѣхалъ то онъ не вполнѣ здоровымъ, а тутъ еще предстоитъ на дняхъ походъ"!
   Онъ говорилъ это съ какимъ-то безпокойствомъ и грустно и, видимо, былъ озабоченъ его скорѣйшимъ возвращеніемъ: боюсь я за него и потому тоже, что онъ уже былъ "раненъ!" Онъ задумался и умолкъ. Я вспомнилъ слышанное мною отъ переводчика и тоже невольно задумался. Онъ спросилъ меня: "А гдѣ же вы остановились"? Я сказалъ ему гдѣ и хотѣлъ уйти, но онъ Сказалъ: "Вѣдь всѣ ждутъ Николая Павловича; ему пора вернуться... Я очень безпокоюсь за него!" Возвратившись къ себѣ на квартиру, я не зналъ, что дѣлать, читалъ что-то взятое съ собою, но безпокойство стараго слуги перенеслось и на меня, и я легъ спать въ мрачномъ расположеніи духа.
   Все думалось о чемъ то неблагополучномъ. Ночью я былъ разбужденъ шумомъ въ домѣ и на улицѣ. Громкіе разговоры, бѣготня заставляли полагать, что что нибудь случилось въ станицѣ. Одѣвшись поспѣшно, схвативъ заряженную свою двустволку, я вышелъ за ворота и побѣжалъ по направленію къ площади. Вдругъ раздался выстрѣлъ вѣстовой пушки, и барабанный бой въ разныхъ улицахъ оглашалъ тревогу. Было совершенно темно и кругомъ ничего не было видно; нѣсколько человѣкъ бѣжали, обгоняя меня и наталкиваясь на меня, но на мои вопросы ничего не отвѣчали. Я бѣжалъ по мосткамъ, но счелъ болѣе удобнымъ сойти съ мостковъ и бѣжалъ посрединѣ улицы, но вдругъ услышалъ въ самой близи за собой конскій топотъ скачущихъ сотенъ Сунженцевъ. Едва я успѣлъ посторониться, какъ многочисленная конница пронеслась мимо меня. Что это? спрашивалъ я себя,-- что случилось? ускоряя мой бѣгъ вновь по срединѣ улицы. Тутъ между бѣжавшими слышались голоса: "Слѣпцова взяли въ плѣнъ". Зловѣщія слова эти меня поразили...Прибѣжавъ къ дому, гдѣ жилъ Слѣнцовъ, я увидѣлъ стоящимъ у воротъ Якова Михайловича и спросилъ его встревоженный: Что случилось, что?
   Ничего не знаю, -- отвѣчалъ онъ, но весь встревоженный невозвращеніемъ Николая Павловича... И я боюсь, не случилось ли чего съ нимъ!.. Все жду его съ нетерпѣніемъ! Ему очень пора вернуться!
   Тутъ же подошелъ къ намъ переводчикъ, только что прибывшій изъ Владикавказа и увѣрилъ насъ обоихъ, что Николай Павловичъ здоровъ и ничего не случилось и что сегодня онъ пріѣдетъ. Тревога же эта ложная,-- изъ болтовни, подъ вліяніемъ опасенія,-- Это оттого,-- пояснялъ онъ,-- что онъ всѣмъ дорогъ и всѣ очень его любятъ.
   (Телеграфовъ еще не было въ 1851 г. Во время крымской войны 1854 г. фельдегеря скакали на лошадяхъ изъ Севастополя въ Петербургъ съ донесеніями о военныхъ дѣлахъ). Насталъ слѣдующій день, и я былъ вновь въ домѣ Слѣпцова. Онъ еще не возвратился. Слуга его, увидѣвъ меня, сказалъ мнѣ: "Хотя бы вы переѣхали сюда,-- мнѣ было бы веселѣе, и мы вмѣстѣ-встрѣтили бы Николая Павловича. Я обѣщалъ сейчасъ же перебраться къ нему въ его комнату и сейчасъ же исполнилъ это. Въ этотъ вечеръ мы сидѣли одни, готовился ужинъ въ ожиданія его, но мы не дождались и поужинали безъ него; а на другой день утромъ онъ пріѣхалъ и былъ привѣтствованъ нами. Увидѣвъ меня, онъ выразилъ свое удовольствіе: "Хорошо что вы пріѣхали, я очень, очень радъ васъ видѣть!" Ему подали самоваръ и онъ, переодѣвшись по домашнему, сѣлъ пить чай въ своемъ кабинетѣ.-- Я былъ съ нимъ одинъ: "Ну, слава Богу,-- сказалъ онъ,-- что я выбрался изъ этого собранія!.. Это былъ настоящій балъ!" Я избѣгаю вообще большихъ праздничныхъ собраній, но въ этотъ разъ въ угоду общему желанію, я долженъ былъ поѣхать во Владикавказъ -- отдать какъ бы долгъ вниманію, оказанному мнѣ семействомъ, любимымъ всѣмъ обществомъ. Семейство это (генерала Опочинина) меня неоднократно посѣщало здѣсь на Сунжѣ. Они уѣзжаютъ изъ Владикавказа навсегда въ Тифлисъ". Тутъ онъ разсказалъ мнѣ о своемъ столкновеніи съ однимъ изъ гостей, послѣ котораго ему непріятно было оставаться дальше и онъ бросивъ все, уѣхалъ. Эта была одна изъ вспышекъ Слѣпцова, которая при его вспыльчивомъ характерѣ, отозвалось на немъ слишкомъ тяжелымъ раздумьемъ и мучительнымъ состояніемъ. Подробности этого столкновенія онъ разсказалъ мнѣ вечеромъ. Ему хотѣлось излить свою горячую жалобу и сожалѣніе по поводу случившагося, но я пропускаю тотъ разсказъ, какъ излишній и потому также, что онъ существуетъ въ печати, и читатель, интересующійся имъ, можетъ прочесть его описаніе въ газетѣ "Кавказъ" 1852 г., въ статьѣ Ф. Банникова подъ заглавіемъ "Послѣдній балъ". Разстроенный, взволнованный онъ, казалось, не могъ перестать говорить о случившемся, потомъ вдругъ замолчалъ и, поспѣшно вставъ, сказалъ мнѣ: "Нѣтъ, надо кончить этотъ день" -- и, простившись со мною, вышелъ. Я ночевалъ эту ночь въ комнатѣ Якова Михайловича, который, видя Слѣпцова чѣмъ-то встревоженнымъ, распрашивалъ меня, что такое случилось, что Николай Павловичъ такъ разстроенъ.-- "Я боюсь за него; это послѣднее время онъ сталъ очень раздражителенъ!" Такъ окончился этотъ тревожный для меня день.
   На другой день прибылъ изъ Владикавказа адъютантъ его Нейманъ, и мы были втроемъ. Слѣпцовъ заговорилъ со мною о предстоящемъ походѣ, распрашивая вновь меня -- есть ли у меня все нужное и вновь предлагалъ мнѣ взять у него лошадь. "Передвиженія могутъ быть большія и продолжительныя; походы у насъ обыкновенно зимніе, когда опадаютъ листья: а то непріятель скрывается за ними въ лѣсахъ и оттуда, невидимый нами, стрѣляетъ въ насъ"...
   Послѣ обѣда я собрался и простившись, уѣхалъ изъ станицы.
   

XX.

   Прибывъ въ Ачхой, Мезенцова я не засталъ -- онъ былъ во Владикавказѣ. На другой день прибылъ Мезенцовъ. Я явился къ нему, и онъ распрашивалъ меня о Слѣпцовѣ, что онъ? Вѣроятно жаловался на меня? При этомъ онъ былъ озабоченъ состояніемъ его: "Онъ становится все болѣе раздражителенъ, и это теперь, передъ походомъ, когда онъ болѣе нуждается въ спокойствія духа!".
   Вы знаете, конечно,-- сказалъ онъ мнѣ,-- что ваша рота, съ Кочаровскимъ, приготовляется къ выступленію въ походъ и присоединяется къ войскамъ при проходѣ ихъ черезъ наше укрѣпленіе. Походъ будетъ близкій къ ауламъ на р. Техи, Подумайте хорошенько, чтобы запастись всѣмъ необходимымъ". Пообѣдавъ у него, я ушелъ.
   Уже прежде, подумывая о продолжительномъ походѣ, я приготовилъ все, что казалось мнѣ нужнымъ. Слуга мой Ефремовъ былъ для меня въ этомъ отношеніи большою помощью, какъ опытный уже кавказецъ. По его совѣту, я запасся прочными и просторными сапогами, съ высокими голенищами (живя въ острогѣ, я оцѣнилъ мягкія портянки вмѣсто носковъ) и взялъ ихъ три пары. Въ этой обуви ступня отдыхаетъ, какъ въ постели; въ запасъ взяты были еще шерстяные чулки. У меня былъ приготовленъ дубленный полушубокъ. Казенный тяжелый ранецъ изъ телячьей кожи я замѣнилъ чернымъ изъ прочной мягкой кожи. Въ немъ я имѣлъ перемѣну бѣлья, два полотенца и много носовыхъ платковъ, 1/4 фунта чаю и столько-же колотаго сахару, перочинный ножикъ, papier Fayar въ фабричномъ футлярѣ на случай поврежденія ноги, по совѣту Распаля -- въ его "Médecin populaire", что оказало мнѣ въ походѣ большую услугу, карандашъ, тетрадь для записыванія и др. медочи. Вмѣсто солдатской шинели у меня была бурка -- очень мягкая, которую я скручивалъ въ трубку и пристегивалъ сверху ранца. Полушубокъ стягивался плотнымъ ремнемъ, кромѣ того, со мною былъ мѣдный луженый небольшой чайникъ, который я носилъ за поясомъ и къ нему въ ранцѣ кружка для питья. Внизу груди перетянутый поясомъ патронташъ съ 60 патронами и на плечѣ кремневое, 18 фунтовое солдатское ружье со штыкомъ.
   На головѣ у меня была своя папаха. О солдатскомъ нарядѣ я имѣя кстати сказать нѣсколько словъ: весь нарядъ казенный вообще для похода неудобенъ, въ особенности головной покровъ, и кавказскимъ воинамъ позволено было носить свои теплыя шапки -- лишь бы онѣ не бросались въ глаза чѣмъ нибудь особеннымъ. Образцовая же казенная папаха была столь неудобна, что никто не могъ ее носить: вмѣсто слоя ваты, и покрывающей ее мягкой густой мерлушки, она была туго набита мочалкой, жесткимъ кольцомъ, обнимавшей голову, и сверху покрыта какой то искусственной дешевой шкуркой,-- въ ней прилечь было невозможно. Форма эта, выработанная совѣтомъ генераловъ военнаго министерства, высочайше утвержденная въ такомъ видѣ, хранилась въ цехгаузахъ только для парадовъ и смотровъ.
   Въ заботахъ моихъ принималъ участіе и Мезенцовъ. Я его видѣлъ каждый день, обѣдалъ у него, и съ нимъ былъ часто разговоръ о Слѣпцовѣ. Передъ самымъ отъѣздомъ, Мезенцовъ вдругъ передалъ мнѣ, что Слѣпцовъ прислалъ мнѣ лошадь. Я былъ очень встревоженъ тѣмъ, что лошадь меня затруднитъ; гдѣ я ее помѣщу и какъ я буду кормить ее? Мнѣ о себѣ много заботъ! Мезенцовъ, однако же, увѣрялъ меня, что для меня не будетъ никакихъ заботъ: лошадь, конечно, будетъ при ротѣ -- съ обозомъ,-- и Кочаровскій тоже уговорилъ меня взять лошадь: -- "Вамъ же будетъ гораздо легче, чѣмъ верстъ 80 идти пѣшкомъ." Я согласился и пошелъ взглянуть на присланную лошадь: это былъ высокій, караковый конь!
   Наступилъ день и часъ выступленія. Мы выступили, помнится мнѣ, ночью, это было въ самомъ началѣ декабря; погода была яркая и слегка морозная.
   Выйдя изъ укрѣпленія, мы присоединились къ всему, проходившему мимо Ачхоя отряду войскъ, состоявшему, сколько мнѣ помнится, изъ нѣсколькихъ баталіоновъ Навычинскаго, Тенгинскаго и Эриванскаго полковъ съ артиллеріей, шести сотенъ сунженцевъ и многочисленной милиціи. Отрядъ двигался неторопливымъ шагомъ, ночью въ большой тишинѣ, но, но схваченной уже морозомъ почвѣ, слышенъ былъ гулъ отъ лошадиныхъ копытъ и въ особенности отъ колесъ тяжелыхъ полевыхъ орудій. Я сидѣлъ на лошади, слѣдуя рядомъ съ ротою. Слѣпцовъ со свитой былъ впереди, и никого изъ нихъ я не видѣлъ...
   Всю эту дорогу я совершенно забылъ, помню только, что всѣ люди устали и къ вечеру мы повернули вправо и вступили въ гористую мѣстность, покрытую рѣдкимъ лѣсомъ, Гехинское ущелье. Войдя на высокую полянку среди горъ, отрядъ остановился лагеремъ: разставлялись палатки; разводились костры, и мы расположились для ночлега. Люди всѣ, отъ долгой ходьбы были очень уставшіе. Хотя я и ѣхалъ на лошади шагомъ, но былъ очень утомленъ. Въ одной изъ солдатскихъ палатокъ я помѣстился между людьми.
   На кострахъ варились котлы съ пищею, и, поѣвъ, всѣ легли. Земля была холодная, но ровная и сухая; подъ головою у меня былъ ранецъ, на мнѣ полушубокъ, на головѣ теплая папаха и, завернувшись въ бурку, я заснулъ.
   На другой день проснулся весь лагерь. Люди вставали не торопясь я на этотъ день никакихъ военныхъ движеній, никакихъ работъ назначено не было, день былъ полный отдыха послѣ долгой вчерашней ходьбы. Затапливались котлы съ пищею; во воемъ лагерѣ было большое движеніе въ ожиданіи предстоящаго боя; нѣкоторые офицеры пили чай въ палаткахъ на чистомъ воздухѣ; мѣстами слышались пѣсни съ акомпаниментомъ бубенъ и барабана. Люди сидѣли кучками и громко бесѣдовали. Я согрѣлъ у костра чайникъ и пилъ чай съ большимъ аппетитомъ, закусывая солдатскими сухарями. Погода была мягкая, легкій морозъ.
   Мнѣ хотѣлось увидѣть Слѣпцова, я подошелъ къ его палаткѣ и отъ стоявшаго у нея казака узналъ, что Слѣпцовъ, съ ранняго утра, выѣхалъ верхомъ изъ лагеря и съ нимъ большой конвой, а также его адъютантъ Нейманъ. Я пошелъ отыскивать палатки Сунженскаго полка, думая посѣтить Предимірова; скоро я встрѣтилъ его; увидѣвъ меня, онъ предложилъ мнѣ зайти къ нему въ палатку, и я вошелъ къ нему:
   -- Вы въ первый разъ въ походѣ?
   -- Лѣтомъ, въ іюнѣ, я былъ съ вами въ набѣгѣ.
   -- Да, да, помню, ваша рота была съ нами.-- Ну, теперь походъ будетъ продолжительный, и непріятель по свѣдѣніямъ уже въ большомъ оборѣ, и дѣло будетъ горячее.
   -- А скажите, вы видѣли сегодня Николая Павловича?
   -- Я видѣлъ его рано утромъ,-- отвѣтилъ онъ:-- онъ собрался очень скоро и, сѣвъ на коня, поскакалъ изъ лагеря, сопровождаемый цѣлою сотнею сунженцевъ; здѣсь мы на землѣ непріятельской. Онъ выѣхалъ встрѣтить новобрачныхъ -- князя Воронцова съ его молодою женою, по дорогѣ ихъ въ крѣпость Воздвиженскую, и привѣтствовать ихъ, но сегодня же къ вечеру онъ хотѣлъ вернуться.
   -- Какъ много, однако же, у него заботъ, кромѣ своихъ собственныхъ дѣлъ: во Владикавказѣ провожали, а здѣсь встрѣчаютъ!
   -- Это вѣдь не всегда, а только такъ случилось -- тамъ мы всѣ провожали уѣзжавшее семейство, а тутъ встрѣча и поздравленіе -- вѣдь это молодой Воронцовъ, сынъ Михайла Семеновича, и тутъ такъ близко.
   День этотъ ничѣмъ не обозначился въ памяти моей; Помню только, что въ лагерѣ было шумно: люди, отдохнувъ и покушавъ, въ ожиданіи предстоящаго дѣла съ непріятелемъ пѣли и плясали отдѣльными группами.
   Походная жизнь для военнаго люда имѣетъ особую привлекательность: они получаютъ лучшее довольствіе, находятся въ бодромъ настроеніи -- каждый надѣется на награду и повышеніе... въ такомъ состояніи находились всѣ.
   Наступила ночь, всѣ улеглись по своимъ палаткамъ и скоро заснули въ пріятной усталости еще отъ ходьбы вчерашняго дня. Я тоже, подложивъ ранецъ подъ голову, въ полушубкѣ какъ былъ, закрывшись буркой, легъ въ своей палаткѣ...
   Вдругъ раздался пушечный выстрѣлъ; за нимъ черезъ нѣсколько минутъ другой, и выстрѣлы стали повторяться съ небольшими перерывами; всѣ всполошились, ядра пролетали надъ нашими головами съ роковымъ зловѣщимъ шипѣніемъ. Кое-гдѣ догорали костры; понемногу все болѣе выползали разбуженные: я поспѣшно вышелъ, какъ и всѣ другіе; вновь выстрѣлъ, и ядро упало въ серединѣ лагеря и, всколзь ударившись о замерзлую землю, подскочило рикошетомъ и, прыгая, полетѣло далѣе. Въ первый разъ въ жизни услышалъ я надъ собою смертоносный полетъ ядра; жуткое ощущеніе охватило меня, но я увидѣлъ сейчасъ же, что не я одинъ инстинктивно склоняюсь при каждомъ полетѣ и хочется бѣжать -- люди всѣ сторонились, пригнувшись. Вскорѣ весь лагерь былъ на ногахъ; укрыться не было гдѣ. Послѣдовали команда: "затушить огни", и высланъ былъ отрядъ конницы къ мѣсту, откуда, казалось, вылетали ядра. Выстрѣлы продолжались не долго и не причинили никакого вреда. У непріятеля, повидимому, было только одно орудіе, ядра большею частью перелетали лагерь, въ темнотѣ ночи стрѣляли безъ прицѣла вверхъ.
   

XXI.

   На другой день, съ ранняго утра, извѣстно стало, что Слѣпцовъ пріѣхалъ. Извѣстіе это всѣхъ обрадовало; всѣ были въ ожиданіи какого либо движенія. Я желалъ увидѣть его и показаться ему и подошелъ къ его палаткѣ, но не рѣшился войти, опасаясь нарушить какія нибудь спѣшныя дѣла: входили и выходили разныя лица, наконецъ, узнавъ отъ выходившаго адъютанта, что онъ одинъ, я вошелъ и былъ привѣтствованъ имъ очень любезно. Онъ обнялъ и поцѣловалъ меня: -- Я очень радъ васъ видѣть въ походѣ, ну, какъ вы добрались сюда?
   -- На вашемъ же конѣ, очень благодарю васъ!
   -- Ну, вотъ совершилось, какъ я желалъ, и вы здѣсь съ нами въ походѣ.-- Меня уже торопятъ, упрекая, что мы стоимъ, но это напрасно, по моимъ свѣдѣніямъ непріятель въ большомъ сборѣ, и мы будемъ имѣть съ нимъ жаркое дѣло и очень скоро.
   Мнѣ удалось обмѣняться съ нимъ немногими словами. Прощаясь со мною, онъ обнялъ меня крѣпче обыкновеннаго и поцѣловалъ:
   -- А что бы сказали ваши братья и Иванъ Давыдовичъ {И. Д. Якобсонъ -- житель Петербурга, который писалъ ему обо мнѣ.} услышавъ мои слова и увидѣвъ васъ здѣсь?-- прибавилъ онъ. Когда будете ихъ извѣщать, не забудьте поклониться отъ меня,-- я очень прошу васъ объ этомъ. Я вышелъ, задумавшись, изъ палатки, тронутый его сердечнымъ обращеніемъ и никакъ не думалъ, что это были его ко мнѣ послѣднія слова!..
   День прошелъ спокойно, въ лагерѣ были пѣсни и пляски; люди шумно веселились въ ожиданіи боя.
   Настала вторая ночь: всѣ улеглись по своимъ палаткамъ, большая часть уже спала, вдругъ я услышалъ разбудившія меня слова: "Служба! Вечернее приказаніе слушай!" Проснувшись, всѣ приподнялись и сѣли на своихъ постеляхъ: разбудившій насъ унтеръ-офицеръ стоялъ, приподнявъ полу палатки и громко возглашалъ, повторяя еще разъ: "вечернее приказаніе на завтра слушать".
   -- "Не разбрасываться, по матерно не ругаться, не драться, на случай тревоги не раздѣваться... А приказаніе на завтра: съ разсвѣтомъ на рубку лѣса, куда укажутъ!" Окончивъ свое дѣло, онъ ушелъ, опустивъ полу.
   Настало утро, свѣтало, раздавались громкіе крики:
   -- Вставай, выходи, разбирай ружья, становись. Мы стояли рядомъ по капральствамъ. Выѣхалъ на лошади ротный и, объѣхавъ всѣхъ и видя меня, поклонился и спросилъ: Здоровы, все хорошо? "Здоровъ и все хорошо" -- отвѣтилъ я. При ротѣ стояла запряженная повозка съ топорами. Онъ скомандовалъ: "впередъ", и всѣ двинулись за нимъ.
   Насъ повели черезъ рѣчку, которая окаймляла справа лагерь (рѣчка эта называлась Гехи). Мы пошли по лѣвому берегу ей съ версту и затѣмъ бродомъ перешли на другую сторону. Лѣвый берегъ ея былъ возвышенный, покрытый старымъ лѣсомъ, и земля была устлана, какъ ковромъ, густымъ слоевъ пожелтѣвшихъ и опадавшихъ листьевъ. Между деревьями выдавались большія чинары, клены, осины, мѣстами дубы, берестъ и др. Эти стволы были тверды для рубки, особенно тупыми топорами, какіе были повсемѣстно въ нашей арміи; съ собою взяты были известковые точильные камни. Мы поднялись на отлогую возвышенность и остановились на ней, разставивъ цѣпь со стороны лѣса, ружья сомкнуты были въ козлы (штыками вверхъ, -- конусообразно) и всѣ взялись за топоры.
   Началась рубка, и прежде всего большинство побросало топоры; они были совершенно тупы для крѣпкихъ стволовъ. Этимъ замедлилась работа, такъ какъ точильныхъ камней было немного; въ это время люди болтали, забавлялись, чѣмъ хотѣли. Одинъ изъ нашихъ солдатъ спрашиваетъ меня: "Хотите пить"? Ему отвѣчаетъ другой: "А что же пить,-- гдѣ взять,-- водки, что ли? Давай будемъ пить. Ну, еще что водки!-- А вотъ не хочешь ли сладкаго древеснаго сока? Эти деревья хотя и тверды, но всякое имѣетъ свой сокъ,-- вотъ я вамъ покажу." Онъ взялъ наточенный топоръ и краемъ его въ одномъ изъ стволовъ, на высотѣ ниже роста человѣка, сдѣлалъ зарубку, такъ что на днѣ ея вышла помѣстительная выемка въ родѣ чашки: показались капли желательной жидкости и. въ минуту чашка наполнилась жидкостью, стекала съ краевъ.-- Тогда онъ выбралъ на повозкѣ съ топорами соломенку болѣе ровную и попробовалъ черезъ нее пить и далъ ее мнѣ: къ моему удивленію я насосалъ въ ротъ сладкій напитокъ съ легкимъ ароматомъ. Многіе подходили пробовать, напитокъ истощался скоро, но жидкость опять натекала. Многіе пили и хвалили это питье. Дерево это, сколько мнѣ помнится, было кленъ. Такъ болтая, мы стояли, сидѣли и прохаживались; топоры точились; всего менѣе рубили лѣсъ. Погода была ясная, земля слегка замерзлая... Въ это время, когда мы всѣ беззаботно болтали, прискакалъ въ нашу среду офицеръ генеральнаго штаба и передалъ, передъ ротнымъ командиромъ, во всеуслышаніе приказаніе слѣдующими словами: "Когда услышите пушечный выстрѣлъ, топоры бросить и, разобравъ ружья, сейчасъ же бѣжать внизъ къ рѣчкѣ и черезъ бродъ на берегу ея направо въ лѣсъ въ этомъ направленіи (онъ показалъ рукою)." Отдавъ это приказаніе, онъ спросилъ, поняли ли, и, получивъ утвердительный отвѣтъ, повернулъ лошадь и поѣхалъ рысью обратно.
   Люди всѣ переглянулись и заинтересовались такимъ приказаніемъ -- Такъ вотъ что? стало быть сейчасъ будетъ дѣло... посмотримъ, что будетъ! По отъѣздѣ его, приказано было сейчасъ же топоры убрать и взяться за ружья. Люди, бывшіе въ цѣпи, присоединились къ намъ. Ждать пришлось недолго: грянулъ въ лѣсу громкій пушечный выстрѣлъ, послѣдовала команда -- "Въ ружье", и мы-побѣжали.
   Мы спускались бѣгомъ къ рѣчкѣ, а на противоположномъ берегу показалась изъ за угла лагеря выѣзжавшая на дорогу конница, и на нашихъ глазахъ пронеслись сотни Сунженцевъ, и впереди ихъ, съ правой ближайшей къ намъ стороны на большомъ бѣломъ конѣ "своемъ кабардинцѣ" скакалъ Слѣпцовъ. Пѣхота другихъ частей, рубившая лѣсъ выше по теченію рѣки, бѣжала впереди насъ.
   Мы вбѣжали въ лѣсъ, и минутъ черезъ 10 увидѣли завалъ срубленныхъ деревьевъ, за которыми засѣлъ непріятель; конницы болѣе не видно было -- она, вѣроятно, спѣшилась и вмѣстѣ съ батальонами, впереди насъ бѣжавшими, бросилась на завалъ. Слѣпцовъ на своемъ бѣломъ конѣ, мелькалъ на правомъ краю отряда. Раздались оглушительные непрерывные залпы съ неумолкаемыми криками "Ура"; пули свистали надъ нами и среди насъ, тогда скомандовано было отойти на край лѣса, за районъ выстрѣловъ, и мы, какъ и прочіе лишніе ряды пѣхоты оставались только зрителями. Въ это же время раздались и другіе, болѣе отдаленные крики "Ура*; это кричали охотники, зашедшіе въ тылъ непріятеля (это былъ отрядъ, двѣ сотни Сунженцевъ и многочисленная пѣхота. Они обошли ночью поодаль непріятеля и засѣли въ лѣсу, съ цѣлью послѣ начала битвы, ударить ему въ тылъ. Во главѣ его стоялъ войсковой старшина Предиміровъ, и, его помощники -- адъютантъ Нейманъ и майоръ Эриванскаго полна Шатиловъ).
   Въ этомъ общемъ смятеніи мы видѣли еще съ минуту Слѣпцова на конѣ, но во время самаго разгара битвы вдругъ пронеслась новость -- Слѣпцовъ раненъ. По словамъ очевидца {А. Цимерманъ. Газета "Кавказъ" 1852 г.} онъ велъ войска на штурмъ, крича: "Впередъ ребята, впередъ черезъ завалъ"! и вдругъ, круто повернулъ коня направо и, наклонившись впередъ, сказалъ конвою: "снимите меня". Онъ едва сидѣлъ, ухватившись за гриву, и сталъ валиться. Его сняли съ леди. Онъ былъ очень блѣденъ и молчалъ...
   Минуты черезъ двѣ онъ проговорилъ: "Команду послѣ меня принимаетъ полковникъ Каревъ".
   Явился докторъ (Лужинскій). Слѣпцова опустили на землю, докторъ освободилъ его отъ пояса и разстегнулъ черкеску и бешметъ; на бѣлой рубашкѣ была кровь. Докторъ ввелъ зондъ въ рану и, не ощупавъ пули, сейчасъ же вынулъ. На вопросъ мой (отойдя) онъ отвѣтилъ: "смертельная"! Его понесли далѣе, по дорогѣ въ лагерь. Онъ жилъ еще съ полчаса и тихо заснулъ: ни стона, ни крика не вырвалось изъ его устъ!
   Между тѣмъ въ лѣсу продолжалась битва, стрѣльба не умолкала и всюду переходила въ рукопашный кровавый бой; раздавались близкіе и отдаленные крики "Ура". Охотники сдѣлали свое дѣло: непріятель, бросивъ завалы, бѣжалъ въ паническомъ страхѣ, и конные казаки рубили и преслѣдовали бѣжавшихъ; они гнались за ними, но не увидѣли за собой бравшихъ завалы войскъ, я тутъ только они узнали о смерти Слѣпцова. Какъ только извѣстіе это распространилось, началось повсюду отступленіе.
   Тѣло Слѣпцова принесено было на буркѣ казаками въ его палатку и опущено на его кровать, и тамъ глаза его закрыты были преданными ему людьми. Я, прійдя въ лагерь къ своей палаткѣ, оставилъ въ ней мое ружье и прибѣжалъ въ палатку Слѣпцова.-- Она была полна людьми, глубоко скорбящими, плачущими и рыдающими... И я увидѣлъ лицо его, блѣдное съ спокойнымъ, обычно привѣтливымъ выраженіемъ, и, казалось мнѣ, съ ласковой улыбкой и, смотря на него: любуясь имъ, какъ всегда, горько заплакалъ. Тутъ же увидѣлъ я близкихъ ему сослуживцевъ, но между ними еще не было Неймана, Предимірова и другихъ преданныхъ ему людей, находившихся въ отрядѣ охотниковъ, болѣе отдаленномъ.
   Было уже темно, когда войска возвращались въ лагерь. Была ясная, звѣздная ночь и полная тишина; люди говорили шепотомъ. Роковая вѣсть облетѣла всѣ войска и погрузила всѣхъ въ глубокое уныніе.
   Съ возвращеніемъ въ лагерь частей войскъ приносимы были на рукахъ и везли на повозкахъ большое количество раненыхъ и цѣлые воза убитыхъ.
   Прошло часа два въ этой скорбной тишинѣ, какъ на возвышенной мѣстности, за рѣчкой, гдѣ мы рубили лѣсъ, вспыхнули костры и раздались громкія пѣсни ликующаго надъ нами непріятеля. Сначала пѣсни эти были тихія и походили на священные молитвенные гимны и плачъ надъ погибшими убитыми, а потомъ онѣ перешли въ бурное ликованіе съ визгами и плясками лезгинки, съ стучаньемъ въ бубны и выстрѣлами; слышались и женскіе голоса. Это продолжалось съ часъ и прекращать ихъ никто не помышлялъ -- не до того было у всѣхъ на душѣ, и всѣ мы слушали и переносили торжество разбитаго нами въ бою, но громко ликующаго надъ нами свою побѣду -- смертью въ этомъ бою нашего славнаго по всему Кавказу генерала Слѣпцова.
   Встрѣча праха его на Сунжѣ исполнена была мрачной торжественности: 11-го декабря тѣло его было вывезено изъ лагеря. Въ послѣдній разъ шли за вождемъ своимъ всѣ 11 сотенъ Сунженцевъ, подъ начальствомъ войскового старшины Предимірова. Затѣмъ вели его бѣлаго коня, ѣхали казачьи офицеры Клименко и Нейманъ, самые близкіе и преданные ему люди, среди нихъ находился и я.
   За нѣсколько верстъ до Ачхоя вышелъ встрѣтить шествіе полковникъ Мезенцовъ, съ ротою пѣхоты отдать послѣднюю честь останкамъ начальника своего и друга. Тѣло ночевало въ Ачхоѣ. Утромъ оно положено было въ гробъ и поставлено на колесницу, и затѣмъ печальное шествіе тронулось далѣе; ему сопутствовалъ и Мезенцовъ -- старый другъ Слѣпцова. Изъ первой на пути станицы Ассинской весь народъ вышелъ за пять верстъ: старики, дѣти, женщины съ грудными младенцами, больные, хворые, все устремилось на встрѣчу тому, кто поселилъ ихъ, заботился обо всѣхъ ихъ нуждахъ, защищалъ и берегъ и погибъ за нихъ.
   Еще большее стеченіе народа ожидало его передъ станицей Сунженской. Роковая вѣсть разнеслась еще наканунѣ по Сунжѣ, горе было всеобщее, и повсюду со всѣхъ станицъ сошлось все населеніе отъ мала до велика -- слѣпыхъ стариковъ вели, и матери несли на рукахъ своихъ грудныхъ младенцевъ, все вышло на Сушку взглянуть въ послѣдній разъ на столь дорогое и знакомое имъ лицо. Громадныя, необъятныя взоромъ, необозримыя толпы народа ожидали въ безмолвіи, прерываемомъ лишь стонами и рыданіями, приближеніе праха Слѣпцова. Съ появленіемъ же печальной колесницы -- все зашевелилось, кинулось къ гробу, и громкія рыданія скорбящей толпы, надрывающимъ сердце стономъ стояли въ степи.
   Очевидецъ, пишущій эти строки, въ долголѣтней жизни своей никогда не видѣлъ столь потрясающаго душу зрѣлища, какъ похороны драгоцѣннѣйшаго, горячо любимаго и громко оплакиваемаго всѣмъ населеніемъ Слѣпцова.
   Слѣпцовъ имѣлъ всѣ типическія свойства русскаго: онъ былъ гостепріименъ, радушенъ, простъ и безыскусственъ въ своихъ рѣчахъ и во всей своей внѣшности, участливъ къ страждущимъ, и, кромѣ того, безконечно добръ: домъ его и карманъ были открыты для всѣхъ,-- для общей пользы, а все свое довольно значительное отцовское состояніе, доставшееся ему по раздѣлѣ съ братьями въ 1848 г., прожито было тѣмъ, что изъ своего кошелька онъ обезпечивалъ вдовъ и сиротъ казаковъ, убитыхъ въ бояхъ противъ горцевъ, -- все что онъ могъ, и жизнь свою онъ положилъ на алтарь отечества... Слѣпцовъ сталъ при жизни своей какимъ-то сказочнымъ богатыремъ, и въ воображеніи горцевъ о немъ сложились пѣсни, воспѣвшія его доблестныя дѣла и высокія качества его благородной души:
   
   "Слава его высока и свѣтла, какъ вершина Казбека,
   Его грудь отваги полна, какъ могучаго льва"!..

Д. Ахшарумовъ.

"Современный Міръ", NoNo 4--5, 1908

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru