Ачаир Алексей Алексеевич
Стихотворения

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эмигранты
    Игра
    После грозы
    Звено
    Проще в лесу
    Тропа судьбы
    Северные мхи
    Встреча
    Снова в путь
    Песня весны во дворе
    Сунгари
    Барабанная дробь
    Эмигрантка
    Как и прежде
    Дорога к дому
    Оттепель
    В фруктовой лавчонке
    Ханьчжоу
    Верую!
    Молитва
    Пасха
    Обретенная Русь
    Оставить дом...
    Вселенская Русь
    Ислам
    Священник
    Слушая песню
    Пасха
    Утро Крещения
    Возвращенное Рождество
    Благословение
    Радость
    Степные звоны

Русская поэзия Китая: Антология

   

АЛЕКСЕЙ АЧАИР

ПО СТРАНАМ РАССЕЯНИЯ

Эмигранты

Дорогому моему отцу

             Мы живали в суровой Неметчине,
             Нам знаком и Алжир, и Сиам;
             Мы ходили по дикой Туретчине
             И по льдистым Небесным Горам.
             Нам близки и Памир, и Америка,
             И Багдад, и Лионский залив.
             Наш казак у восточного берега
             Упирался в Дежневский пролив.
             Легче птиц и оленей проворнее,
             Рассыпаясь по тысячам мест,
             Доходил до границ Калифорнии
             Одинокий казачий разъезд...
             И теперь, когда черные веянья
             Разметали в щепы корабли, --
             Снова двинулись в страны рассеянья
             Мы от милой чумазой земли...
             На плантациях, фармах, на фабриках, --
             Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, --
             В Аргентинах, Канадах и Африках
             Раздается московская речь.
             Мы с упорством поистине рыцарским
             Подавляем и слезы, и грусть,
             По латинским глотая кухмистерским
             Жидковатые щи à la russe.
             И в театрах глядим с умилением
             (Да, пожалуй, теперь поглядишь!)
             На последнее наше творение --
             На родную "Летучую мышь".
             В академиях, в школах, на улицах, --
             Вспоминая Кавказ и Сибирь, --
             Каждый русский трепещет и хмурится,
             Развевая печальную быль...
             Не сломала судьба нас, не выгнула,
             Хоть пригнула до самой земли.
             И за то, что нас Родина выгнала, --
             Мы по свету ее разнесли.
   

ИГРА

             Это я первый придумал игру...
             Как же случилось, что я проиграл?
             Лунную высь, бирюзовую мглу
             Слушает губ Твоих сонный коралл...
             Это я первый придумал -- сидеть,
             Слушать, как гулко поют петухи.
             Вон на востоке раскинулась сеть
             Жилками бледной Господней руки...
             Это я первый лежал на полу...
             Видел, я видел глубокую боль...
             Если Ты хочешь, мы кончим игру:
             Я проиграл -- Ты свободна, изволь!
   

ПОСЛЕ ГРОЗЫ

             По небу белогривые несутся табуны --
             Знамена белопенные оконченной войны...
             На озеро, на западе, в мозаичной дали, --
             Трепещущие, плещущие входят корабли...
             Осока низко стелется вдоль топких берегов --
             Застенчивая девица снимает свой покров,
             Встает завороженная и медленно плывет --
             Вся в розовом, вся в золоте, огнем зари зовет.
             А из лесу, а по степи, по травам и цветам --
             Летают звоны тихие, щебечет птичий гам.
             На листьях и на венчиках огнем зари блестят
             Каменья самоцветные упавшего дождя.
             В них -- озеро, осока в них, в них -- синь небесных круч,
             В них серебро червленое у шедших черных туч,
             В них -- ярко отраженные, в мозаичной дали --
             Спокойные и стройные сверкают корабли
             И в золоте, и в розовом -- цветные паруса...
             "Любимая, любимая, смотри: прошла гроза!.."
             По небу белогривые несутся табуны,
             Знамена белопенные оконченной войны.
   

ЗВЕНО

             Мы Радостью повенчаны -- не Горем,
             Наш путь -- к огням.
             И на тропе пред бесконечным морем --
             Расстаться ль нам?
             Пред пропастью, пред горем ли, пред мукой --
             Немы пути.
             Мы скреплены, мы связаны друг с другом --
             Нам не уйти.
             Безмолвные -- пред небом и пред морем, --
             Стоим в тоске.
             И злобствуем, и плачем мы, и спорим --
             Рука к руке.
             И радостью сияет бесконечной
             Грядущий Свет.
             Окончен путь, чтоб стать отныне -- вечным:
             Возврата нет.
             Мы Радостью повенчаны -- не Горем,
             Наш путь -- к огням,
             И на тропе пред бесконечным морем --
             Расстаться ль нам?
   

ПРОЩЕ В ЛЕСУ

             А было б, должно быть, проще
             По крышам гонять голубей
             И бегать босым по роще,
             Где травы цветов голубей.
             Иль в черной и душной хате,
             Где мухи съедают живьем,
             Лезть в сумерки на полати
             И спать, укрываясь тряпьем.
             Играть в орлянку весною
             И семечки лихо щелкать...
             И жизнь была бы иною,
             И нечего было б искать...
             Лишь став большим человеком
             (Примерно в одиннадцать лет),
             Скакать бы на старом пегом
             На пашню, где варят обед.
             И ждать, когда бабы ложку
             Дадут, обтерев о траву,
             И есть из котла картошку,
             И слушать, как дети ревут.
             И верить, что в аде черти
             Живут под землею внизу.
             И жить самому -- до смерти --
             В прекрасном дремучем лесу!
   

ТРОПА СУДЬБЫ

             Проводников в туманном мире нет:
             Тропу Судьбы нащупывает посох --
             Слепорожденные с обрывистых утесов
             Другим слепым прокладывают след...
             И караваном стелется поток
             Живых людей -- от грани и до грани.
             И в беспрерывности догадок и исканий
             Многовековый движется песок.
             И ввысь растут громады новых гор,
             И засыпаются следы тысячелетий,
             И вновь рожденные, и старики, и дети,
             На дюнах жизненных рисуют свой узор.
             Другим, слепым, -- прокладывают след.
             Другим, немым, -- слагают песнопенья...
             Проводников в туманном мире нет --
             Есть: предначертанность и предопределенье.
   

СЕВЕРНЫЕ МХИ

             Одиноки, немы и дики
             Между скал на глухом плоскогорье --
             Разноцветные мглистые мхи
             Растянулись, как пестрое море...
             Под защитой лиловых громад.
             Выступающих ввысь островами,
             Ярко-красные ткани лежат,
             Убраны голубыми цветами.
             А над ними бегут облака,
             А под ними гудят коридоры,
             А меж ними клокочет река,
             Размывая скалистые горы...
             Одиноки, немы и дики,
             Подчиняясь безропотно року,
             Разноцветные мглистые мхи
             Неизвестному молятся богу.
             Молят бога прийти и спасти
             И сжимают в экстазе молений
             Темно-бурые раны груди
             От копыт быстроногих оленей...
             Одиноки, немы и дики
             Между скал на глухом плоскогорье
             Разноцветные мглистые мхи
             Растянулись, как пестрое море.

ВСТРЕЧА

             Иди в мою хижину! Хочешь?
             Я в ней мои сказки пряду.
             Ты нервно и звонко хохочешь:
             "А что ж, может быть, и приду!"
             И смех рассыпается звездным
             убором по синей канве...
             Как там величаво и просто --
             в холодной ночной синеве.
             И здесь я на свой подоконник
             на блюдце поставил свечу...
             Так в жизни я сердцу -- пусть вспомнит!
             в забытых потемках свечу...
             Мы оба блуждали без смысла
             по горным изгибам дорог;
             я первый у горного мыса
             построил высокий порог.
             И жил за затворенной дверью,
             и мир был со мною вдвоем.
             Вокруг прирученные звери
             бродили и ночью, как днем.
             А где-то, где ясно и вольно
             горят снеговые хребты,
             ушедшая вдаль добровольно,
             была одинокою ты...
             Но думать о прошлом не стоит.
             Свеча догорела... Темно...
             Все самое в жизни простое --
             не каждому в мире дано.
             Вот вижу я -- облако ночи
             закрыло в окошке звезду...
             Иди же ко мне, если хочешь!
             И слышу я близко: "Иду".
   

СНОВА В ПУТЬ

             Снова в путь! Починил торбаса --
             и ступаю легко и сторожко.
             Вдоль тропы пробегают глаза.
             Вглубь тайги убегает дорожка...
             Озираются черные пни
             бесконечных обугленных гарей.
             Воздух синий поет и звенит
             о промчавшемся страшном пожаре...
             Здесь -- охота мое ремесло.
             Я слежу за косматым гураном
             и шепчу суеверно число,
             что дано мне тунгусским шаманом...
             От винтовки сжимаю ремень --
             вдруг: рукам ее отдали плечи.
             Предо мной белогрудый олень,
             удивленный диковинной встречей.
             Нет, тебя я убить не могу,
             вдохновителя горных стремлений:
             знаю я -- кто приходит в тайгу,
             тот в гостях у прекрасных оленей...
             Вновь иду вдоль шумящей реки.
             На песке отдыхаю ползучем.
             Белым мхам посвящаю стихи
             и читаю их -- небу да кручам.
   
             1926

ПЕСНЯ ВЕСНЫ ВО ДВОРЕ
Из китайской поэзии

             День вчерашний гас под ветром; ветер с вечером в родстве.
             На колодезь пухом бледным падал персиковый цвет.
             Круг луны качался в небе в чарах грез и небылиц,
             и роса слетала в блеске на изгибы черепиц.
             А из залы -- звуки лютни, льстивый шепот тихих флейт,
             заглушенный, юный, юный, -- в полу мрак густых аллей...
             Двери настежь -- слышен топот, барабан и шорох ног,
             слышен трепет, шелест шелка, пряность пахнущих цветов...
             Сквозь бамбуковые ставни сад пустынней и темней.
             На задумчивой поляне -- блики света и теней.
             В этих тенях, тканях словно, в чуткой призрачности сна
             спит застенчивой и томной гибкой девушкой -- весна.
   
             20 апреля 1929
   

СУНГАРИ

             Над молочной рекою -- шафранный закат,
             Лижут воду огней языки,
             У камней берегов, беспокоясь, лежат
             Огневые на поле крути...
             Раскатай, раскатай голубую лазурь,
             Как лепешку в маньчжурской муке!
             Загруженные стаи лениво ползут
             По молочной и жирной реке...
             Паруса -- одеяла; бобы и мешки...
             Запотелая голая грудь...
             Ночью месяц-меняла на бликах реки
             Золотую затеял игру...
             А в молочной воде утонувший шафран
             Начал рыхлые щупать тела.
             И, сорвавшись с цепей, завизжал ураган,
             Стала ночь над рекою бела.
             И от тихих легенд, от мечтательных будд --
             Явь забилась в слезах и песке...
             Только серые ленты кругами ползут
             По молочной и хищной реке.
   

БАРАБАННАЯ ДРОБЬ

             Кружится птица над Вампу,
             Бледнеет черствый Банд.
             По стеклам ветер -- градом пуль,
             Как дробь о барабан.
             И солнце видит кожу спин
             Людей, упавших ниц.
             На севере горит Харбин,
             Блестя в огне зарниц...
             По волнам сказочных морей,
             Спеша, плывут суда;
             Их волей властных королей
             Направили сюда.
             И от республиканских стран
             Идут ряды солдат.
             А ветер -- дробно в барабан:
             -- Тра-та, тра-та, я -- рад!
             На белокрылом полотне
             Алеет кровь и круг.
             О Азия, горишь в огне,
             Мой желтый бедный друг!
             За что ты борешься, за что?
             И градом пуль -- в ответ,
             И обращаешься в ничто,
             И меркнет белый свет.
             Лишь кто-то мудрый начеку,
             Как будда, нем и тих.
             К нему: "За что ты мстишь врагу?"
             А он в ответ: "Привет!"
             О, синих губ улыбка, и...
             И стон, и боль, и грусть.
             Не сердце ли его таит
             Агоневую Русь,
             Страну мою? Бурлит Вампу.
             Стекает кровь из ран.
             И хлещет ветер градом пуль --
             Как дробь, как барабан.
   
             1932
   

ЭМИГРАНТКА

             О, мысли, куда занеслись вы
             в скитаньях судьбы вихревой!
             К обрывистым подступам Лысьвы,
             на берег реки Чусовой...
             Ты маленькой девочкой учишь
             про Анды, про Альпы... Вокруг
             стоят живописные кручи,
             родные, как лица подруг.
             А там на востоке -- Березов
             лежит на сибирской земле.
             Там снег аметистово-розов,
             а зори рубинов алей.
             И ты, восхищенная, встала,
             к лучам повернувшись лицом.
             Вот Меншиков сносит опалу,
             и девочки рядом с отцом.
             А дальше, а дальше -- как много
             людей на Московском тракту!
             Идет бесконечно дорога --
             в Иркутск, в Забайкалье, в Читу.
             Волконская и Трубецкая,
             чьи жизни в едино слиты.
             "Я тоже хочу быть такая", --
             мечтая, подумала ты...
             Сбылось. Не Сибирь. Заграница.
             Шанхай. Сан-Франциско. Харбин.
             Знакомые, прежние лица,
             лишь больше морщин и седин.
             Лишь тише, покорнее поступь
             и голос слабей и тускней,
             лишь, сгорбившись, сбавили росту.
             А думы -- как птицы над ней --
             над родиной -- пеньем хорала
             под звон легендарной Москвы:
             "Вы тоже, вы тоже с Урала?
             Из Лысьвы? -- подумайте вы!
             А помните серые кручи
             и синюю реку у ног?
             А помните, -- девочка учит
             про Альпы и Анды урок?"
             Тяжелые жизни уроки.
             Мечтанья сменились теперь
             в глазах опечаленно строгих
             застывшею болью потерь.
   
             1933

КАК И ПРЕЖДЕ

             По синим обоям
             разбросаны желтые маки.
             Нам грустно обоим,
             но что же поделаешь, друг?
             Тоски не развеют
             волшебники старые маги,
             и добрые феи
             с участьем не встанут вокруг.
             Суровые лица
             со мной и бездушные боги.
             Ты -- в шумной столице
             встаешь на вечерней заре.
             Мы Бога просили --
             (Как горестно быть одиноким!) --
             о милой России,
             о встрече на нашей земле.
             Но я, как и прежде,
             скитаюсь по Азии древней.
             Цветные одежды.
             Кумирни. Пустыни. Дворцы.
             Живу, наблюдая.
             А жизнь настоящая дремлет.
             А в марте, подтаяв,
             вниз падают с крыш леденцы.
             И где-нибудь дома,
             под самой Москвою в усадьбе --
             под крышею дома
             две ласточки кличут подруг.
             Но только -- не гнуться!
             Поверь, все печальное -- сзади.
             Сумей улыбнуться,
             чтоб вдруг не расплакаться, друг!
   
             1933

ДОРОГА К ДОМУ

             Кто там поет? Кто там поет так нежно?
             Как о хрусталь звенит вода порой...
             Кто синий плат перетянул над бездной,
             чей звездный край светлеет над горой?
             Это -- снега... Овладевает холод.
             Мрак и озноб... Темнее часа нет...
             Но кто поет? Как голос свеж и молод!
             Это -- заря. О, милый друг, -- рассвет!
             Вспыхнули враз -- точно огни цветами.
             Звезды горят на ледяных цветах.
             Светлая твердь, как океан, над нами.
             Щебет вокруг -- голубокрылых птах.
             Это принес мне в жуткий час тревоги --
             звездный мой луч -- твой голосок, Сибирь.
             Мой ветерок, мой ветер синеокий,
             горных дорог веселый поводырь!
   
             1935

ОТТЕПЕЛЬ

             Дыханье далекое Гоби
             с монгольских струится песков.
             Нависшие серые хлопья
             тяжелых парных облаков.
             Как парус натянутый, ветер --
             трепещущий и буревой.
             И тонок, и строен, и светел
             рог месяца над синевой.
             Какая весенняя милость!
             Как вечер прекрасен и росл!
             Душа, охмелев, притаилась.
             Снег падает. Будет мороз.
             Но эти минуты до стужи --
             родны, и грустны, и близки,
             как думы деревьев, как души,
             как в девственном лубе -- ростки.
             Когда-нибудь пышно развесят
             деревья плоды, веселясь...
             Свети надо мной, полумесяц! --
             далекая с предками связь!..
   
             Февраль 1935

В ФРУКТОВОЙ ЛАВЧОНКЕ

             Мы будем пить пиво
             в китайской лавчонке,
             где фрукты и гвозди
             лежат меж сластей.
             Смотри, как красиво
             у острова джонки
             слепились, как грозди,
             в ажуре сетей!..
             Рыбацкая воля,
             купцовая леность,
             буддийская вечность
             и желтый закат.
             И нежные зори.
             Кристальность. Нетленность.
             Нирвана. Беспечность.
             Нефрит и агат.
             Но пенится пиво
             из западных бочек --
             студенческих игр и
             веселья завет.
             Мы пьем торопливо.
             Рот жаждет и хочет --
             на час ли, на миг ли --
             вернуть, чего нет:
             шумливые годы,
             звенящее время,
             поющую юность
             не пьяненький джаз...
             -- Ты снова про годы,
             про время и бремя?
             За старую... юность?
             А я -- за сейчас!
   
             1938

ХАНЬЧЖОУ

             Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни,
             и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу.
             И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней,
             цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново.
             И в зеркале вод отражались священные древние храмы.
             Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки,
             как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламы
             да так и остались в морщинах... И несся мучительно сладкий
             томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,
             и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.
             И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,
             укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,
             и был только он -- только отдых. И сон, и полет в беспредельность,
             и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,
             и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,
             и -- облачный ладан, и звезды, и -- путь в поднебесье орлиный.
   
             14 февраля 1939
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   По странам рассеяния. Эмигранты; Игра; После грозы; Звено; Проще в лесу; Тропа судьбы; Северные мхи // Ачаир А. Первая книга стихов. Харбин: Содружество поэтов "Медитат", 1925. 70 с.; в этом сборнике 34 стихотворения. Сунгари -- из частного собрания. Песня весны во дворе // Россияне в Азии. Торонто. 1995. No 2. Барабанная дробь // Парус. 1932. Март -- апрель. No 4--5. Эмигрантка; Оттепель // Ачаир А. Полынь и солнце. Харбин: Стремя, 1938. 45 с. "Полынь и солнце" -- третий сборник Ачаира; в книгу вошло 28 стихотворений. Снова в путь; Встреча; Как и прежде; Дорога к дому; В фруктовой лавчонке (также: Рубеж. 1938. No 25) -- из четвертой книги стихов: Ачаир А. Тропы. Харбин, 1939. 62 с. В сборник вошло 46 стихотворений. Ханьчжоу (или Ханчжоу) // Рубеж. 1939. No 13.
   Фармы-- фермы. Гуран -- самец косули (сиб.). Вампу (совр. Хуанпу) -- приток Янцзы, одна из рек, на которых стоит Шанхай; зависит or океанских приливов, во время которых меняет течение. Банд -- одна из главных улиц в Шанхае в тридцатые годы.

* * *

   Ачаир Алексей Алексеевич (наст. фам. Грызов; 5.9.1896, станица Ачаир близ Омска -- 16.12.1960, Новосибирск). Отец -- полковник Сибирского казачьего войска. В 1914 г. Ачаир окончил Первый сибирский императора Александра I кадетский корпус в Омске. Учился в Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии в Москве (1914--1917). Хорунжий Сибирского казачьего войска, участник Гражданской войны, воевал в отрядах атамана Семенова. К началу 1920-х оказался во Владивостоке. Здесь редактировал газету "Последние известия" (1922). В октябре 1922 г. уехал из Владивостока. Пешком через тайгу ушел за рубеж. Через Корею в конце 1922 г. эмигрировал в Маньчжурию. Работал в отделении Христианского союза молодежи и издал брошюру "Русский христианский союз молодых людей в Харбине" (1923). Много лет оставался помощником генерального секретаря этой организации. При Христианском союзе организовал кружок поэтов "Вечера под зеленой лампой", более известный как "Молодая Чураевка" (официальное название "Содружество работников литературы, науки и искусства "Молодая Чураевка""). Был редактором одноименной литературной газеты, впоследствии получившей название "Чураевка". Печататься начал в омской газете "Дело Сибири" в 1918 г. Затем последовали публикации в газете "Наша заря", в журнале "Отечество", в газете "Вечер" (Владивосток). Книга стихов "Первая" вышла в 1925 г. Другие его поэтические сборники: "Лаконизмы" (1937), "Полынь и солнце" (1938), "Тропы" (1939), "Под золотым небом" (1943). Сочинял песни для скаутов, редактировал коллективный сборник стихов "Семеро" и написал к нему вступительную статью, печатался в "Русском слове", "Родной ниве", "Парусе", в сборнике "Харбин в зеркале прессы", часто в журнале "Рубеж" и время от времени в эмигрантских изданиях в Европе и Америке. Его стихи вошли в антологию "Якорь". Работал над романами "Цветные огни" и "Валерий Бухтармин" (хроника Гражданской войны в Сибири) -- о судьбе манускриптов ничего не известно. В сентябре 1945 г. был арестован, депортирован в СССР, сидел в пересыльной тюрьме под Владивостоком, в тюрьме Смерша в Уссурийске.
   Его обвинили в связях с английской и американской разведывательными службами. После вынесения приговора (1946) десять лет пробыл в заключении в Красноярском исправительно-трудовом лагере. После освобождения жил в Байките (Красноярский край), затем в Новосибирске. Преподавал пение в средней школе. Руководил большим хором школьников. Умер на работе от сердечного приступа.

-----

   Источник: Молитвы русских поэтов XX-XXI : Антология / Всемирный русский народный собор ; [Авт. проект, сост. и биогр. ст. В.И. Калугина]. -- Москва : Вече, 2011. -- 959 с. : ил., нот., портр., факс. (Тысячелетие русской поэзии).
   

Верую!

             Визгами осенними,
             Бликами и тенями
             Громыхают, лязгая,
             Грузы-поезда.
             Саваном окутаны,
             Лентами опутаны,
             Сумеречной ласкою
             Шелестят года,
             Голубые, серые:
             -- "Веруешь ли?"
             -- Верую!..
             Вихрь летит карающий,
             Вздыбленный, как шквал...
             Где-то рельсы -- сходятся...
             Бог мой, Богородица!
             Предо мной зияющий,
             Огненный провал.
             Черным сном потушенным,
             Хриплым и придушенным,
             Паром отуманенным,
             Под каймой луны --
             Стонет и колеблется,
             Как лампадка теплится, --
             Догорает, раненый,
             Огонек весны...
             А другой рождается;
             Тихо разгорается,
             Пурпуром и заревом
             Робко осиян.
             Мчатся тучки белые:
             -- "Веруешь ли?"
             -- Верую.
             За рассветным маревым
             Дремлет Океан!
   
             1924
   

Молитва

             Прошептал: "Нету силы, милый!.."
             И навеки закрыл глаза.
             А глаза -- восковые дыры,
             И на них -- как печать -- роса...
             В остывающем тихо трупе
             Где-то билась жизнь, глубоко...
             Ах, кто крепко и верно любит --
             Знать тому уйти не легко.
             Я ушел одинокий, нищий,
             Словно счастье свое убил,
             На суровом бросив кладбище
             Дорогую из всех могил...
             Пролетели года, тускнели...
             Божий мир -- без края -- велик...
             Но прошептанный -- диким зельем --
             Разгорелся, как пламя, крик:
             "Нету сил, нету силы, милый!.."
             И, как дыры, глядят глаза,
             На руках багровеют жилы,
             И на них -- как печать -- роса...
             Потому ли вспомнил, до срока,
             Дорогую из всех могил,
             Что я сам попросил у Бога
             Не лишать меня в горе сил?
   
             1924
   

Пасха

             Не терем, нет, -- теперь не до хором.
             Не стольня, нет... И не опочивальня.
             А только мысль, задевшая крылом:
             колокола в душе, -- как наковальня...
             -- Боярышня!.. Христосуетесь? Нет? --
             Надменный вид. Вот-вот, сейчас удар-ит...
             Вниз по щекам стекает бледный цвет:
             -- О Боже мой!.. Отколь теперь -- бояре?
             Рукой дрожащей бусы сорвала:
             -- Вот вам, -- берите! -- Сбросила кокошник...
             Гудят -- галдят -- в душе -- колокола --
             все неотступнее и невозможней...
             Что ж, барышня, -- никак и вы в сердцах,
             как родичи и нежные подруги?..
             В ответ, -- как стон -- сломавшееся: -- Ах! --
             И в волосах запутанные руки.
             Не слезы, нет, -- ведь, не до слез теперь!
             Не крики, нет, -- теперь и крики глуше...
             В раскрытую порывом ветра дверь --
             колокола... колокола... послушай!..
             -- Как вам не знать, что нынче нет бояр?! --
             сбивает вниз и развивает косы:
             -- Как вам не знать!.. А в праздник -- как бы я
             пришла к вам девкою... простоволосой?!
             По будним дням таскалась по пятам,
             на площадях изнемогала в стуже.
             Искавшая ушедшего Христа,
             хотела быть последних тварей хуже.
             А в этот день от слез -- изнемогла.
             От нищеты устала! И от будней... --
             Галдят, гудят в душе колокола --
             все невозможнее и неотступней...
             -- Послушайте! Бывает грань всему
             и счастью нашему, и горю, значит.
             Но эти люди... что они возьмут? --
             раз ценности... уж ничего не значат!
             О, что за жизнь!.. Какой ужасный бред!.. --
             Стоит без сил. И руки заломила... --
             -- РОДИМАЯ! Христос -- воскрес? Иль нет?!
             -- Конечно, да. В о и с т и н у, мой милый!
             Не терем, нет, -- теперь не до хором...
             Не стольня, нет. И не опочивальня.
             А только мысль, задевшая крылом:
             колокола в душе, -- как наковальня.
   
             1930
   

Обретенная Русь

             Сибирские пашни...
             Кремлевские башни...
             И знойный в песках Туркестан...
             Над русской равниной призыв журавлиный...
             А сердце твердит: -- Перестань!
             Зачем себя мучить?..
             Теперь твоя участь --
             мир весь твой велик и богат.
             С тобою в котомке --
             родные обломки,
             будь этому малому рад.
             Что в тайне -- то в силе;
             попробуй осилить
             и вытравить жизнью любовь.
             И вижу я... что же? --
             что родину... Боже! --
             имеет на свете любой.
             И ценит, и нежит,
             и реже и реже
             по-русски мне жизнь говорит.
             И бьются в котомке
             немые обломки,
             комочки родимой Земли...
             Но этой весною
             что стало со мною?
             Родился, проснулся я -- что ль?
             Не надо мне шири
             в прекраснейшем мире,
             ни призрачных сказочных воль!
             Я -- присно и ныне --
             любовь свою вынес
             и сбросил запястья оков;
             свободнее зверя,
             надеюсь и верю --
             в Россию, во веки веков.
             И радуюсь звонко,
             и плачу я горько,
             и сердцем восторженно рвусь
             к тебе, мое солнце,
             к тебе, моя зорька,
             в миру обретенная Русь!
   
             1931
   

Оставить дом...

             Оставить дом, чтоб не иметь, где жить...
             Что может быть печальнее, скажи?
             Забыть язык, забыть отца и мать...
             Кто станет нас любить и понимать?
             Идти к чужим, высматривая зло,
             как им в судьбе счастливой повезло.
             Поведать им, что стал и нищ, и слаб.
             Чтоб услыхать: -- А ты что делал, раб?
             Сломать мечту, затихнуть, отойти.
             И -- что кто-то пал, ненужный никому?
             Идет корабль без компаса ко дну,
             и человек, забыв свою страну.
             Как жадный змей, жизнь раскрывает рты.
             -- Не отступлю! Ни шагу, ни черты!
             Земля моя и верю -- ждет меня.
             Благословляю свет и радость дня.
             В душе звучат напевы детских дней,
             семьи моей. Молюсь, мой друг, о ней.
             Благодарю за трудный путь земной,
             за Божий хлеб, за небо надо мной.
             За -- счастья мне отпущенную меру.
             За молодость, за верность и -- за веру.
   
             1932
   

Вселенская Русь

             Нас буря кидала, нас море качало,
             бросало в провалы, взносило на гребни.
             Не зная покоя, ни сна, ни причала,
             мы глохли, немели, мы бились и слепли.
             Так ярок был свет ослепительных молний,
             так грозен был грохот сурового шторма,
             что стали безвольней, что стали безмолвней;
             наш флаг был разорван и имя позорно...
             И вот мы дошли... незнакомого порта
             огни нас встречают в туманную полночь.
             И все наше стало -- разбито и стерто,
             как мачты, как снасти, что срезали волны.
             Неправда, неправда! Кто голову склонит,
             пред призраком страха кто сумрачным станет?
             Мы кинуты жизнью к устройству колоний
             земли нашей древней на тропах скитаний.
             Мы кинуты жизнью по целому миру
             России нести лучезарное имя, --
             мы, дети Сибири, мы, стражи Памира, --
             кто Родину в сердце и в мире отнимет?
             Пусть буря кидала, пусть море качало,
             кричало, гудело, свистело и выло.
             Мы знаем одно только слово: начало,
             а в душах живет схороненное: было.
             Мы снова идем, на рассвете, к просторам
             земель чужестранных по тропам и падям.
             Когда мы вернемся? -- не скоро, не скоро...
             Но тот не подымется вновь, кто не падал.
             Широты востока и ширь океана, --
             вселенскою будет отныне Россия.
             Нас встретят нахмуренно гордые страны,
             но мы ль не сумеем их гордость осилить!
             И станем мы ждать наступающих сроков,
             и сроки укажут, кто наш и кто с нами...
             Мы -- миром -- подымем тогда издалека
             Вселенской Руси обретенное знамя.
   
             1933
   

Храм души

             Раскосых глаз привычный сердцу юмор
             в мой храм души молитвенно вошел.
             Я никогда, я никогда не думал,
             что можно жить так -- просто хорошо.
             Старик киргиз достал спокойно трубку:
             -- Обратно, сын? -- Обратно, да, тамыр.
             Какой простой, какой чудесный мир,
             который превращали -- в мясорубку.
             Вот только жаль, что чахнет день от дня
             сюда, в мой край, приведшая меня.
             Но что грустить? -- И я имею тело.
             И я умру. И все умрем... что делать!
             Горда душа, спокойна и тиха.
             Пыланье свеч. И мирно: -- Аллилуйа!..
             Любимых губ дыхание целую --
             последнею молитвою стиха.
   
             1933
   

Ислам

             Радость близка. Видишь восход?
             Розовых утр свежесть пришла.
             ЛО-ИЛА-ХА-ИЛЛА-ЛЛА-ХО
             МАХАММАДУР РАСУЛЛОЛА...
             Кто там поет тихой зарей?
             Степь без конца. Сонный аул.
             В небе полет плавный орлов.
             Кто там в степи? кто там, -- ай!..
             ЛО-ИЛА-ХА-- ИЛЛА-ЛЛА-ХО
             МАХАММАДУР РАСУЛЛОЛА...
             Степь так тиха. И широко
             в небе лазурь -- синь -- купола.
             Это -- мольба. Это -- завет.
             Азии мир. О, для джаным
             слов нет таких. Вовсе их нет.
             Степь и аул. Сакли и дым.
             Радость проста. Ясен приход.
             Слез нет и бурь. Кончен разлад.
             ЛО-ИЛА-ХА-ИЛЛА-ЛЛА-ХО
             МАХАММАДУР РАСУЛЛОЛА...
   
             22 апреля 1930
   

Священник

             Брели к нему. Ползли к нему на брюхе
             вслед за двуногими -- без ног, калеки.
             Кругом плескались, голубея, реки;
             по ним неслись смоленые плоты.
             Все шло к нему. Все шли к нему.
             И звери смотрели меж деревьев, тихо воя...
             А он стоял один у аналоя
             в дырявой рясе -- в солнце нищеты.
             Деревья и цветы клонились долу
             перед рабом Господним, сыном Бога,
             чья жизнь была и власть была -- убога;
             любовь была безмерна и ясна.
             Невиданное зрелище творилось:
             пред юношей-священником, рыдая,
             весь мир лежал, вся наша Русь святая,
             религии ее и племена.
             И торжеством и силой Православья
             блистала высь и в выси птичье пенье, --
             все славило его благословенье
             и счастие, рожденное из слез...
             День пролетел... Темнела ночь. И звезды,
             и месяц видел, и видали ели
             убогого в подвижнической келье,
             священника -- благословлял Христос.
   
             1934
   

Слушая песню

             Обнимешь брата, -- он покинет;
             полюбишь друга, -- он предаст...
             А в небе звездном, темно-синем
             немой горит иконостас.
             И хочется забыть о многом,
             или не знать, или вернуть
             свой первый шаг, по воле Бога
             в житейском начатый плену.
             Горит огонь далекой Веги,
             моей возлюбленной звезды.
             Звезда моя, моя навеки,
             лишь ты -- моя, и только ты!..
             И уносясь к созвездью Лиры
             в ночных мечтаниях своих,
             я верю, знаю, что для мира
             вся наша жизнь -- короткий миг.
             И брат, возлюбленный ли, враг ли --
             в кольце больная бирюза...
             "Сорвать цветок, а он не пахнет..."
             Что ж затуманились, глаза?!
   
             1934
   

Знамения

             Годы славы, и смерти, и подвигов,
             реки крови и слез. Облака...
             Люди волей и крыльями подняты.
             Только жизнь, словно миг, коротка...
             Розовеют, как утро, века...
             Даже мысль, что сбывается многое, --
             как молитва проста и легка.
             Громыхают железные поступи
             костенеет от стали рука.
             Вой ветров обрывает: "О Господи",
             гибель мира грозна и близка.
             Но не гибель -- свершенье заветного,
             но не гибель -- полет мотылька, --
             жизнь сегодня еще незаметного!..
             И улыбка и радость кротка.
             Это сердце рождается новое, --
             эта мука смертельно тяжка, --
             это небо, как сгусток багровое,
             и пороков -- в крови -- берега...
             Но надежда, но вера, но счастье
             видеть новую жизнь на века.
             Кровь и плоть -- это тайна причастья,
             и мечта, и душа -- высока.
             Эта мысль, что сбывается многое,
             что дорога уже широка...
             И несутся над крышей убогою, --
             облака, облака, облака.
   
             1935
   

Пасха

             В оранжевом свете
             пылающих свечек --
             старинные ризы.
             В цветные оконца
             закатного света
             лучи золотые.
             Стоянье. Двенадцать
             гудящих посланий --
             в вечерние шумы.
             Апрельская свежесть.
             Прохлада и нежность.
             И светлые лица.
             Какое вниманье,
             какое волненье,
             величье какое...
             Застывшие капли
             душистого воска
             на теплых перчатках...
             И в ночь Воскресенья
             в раскрытые двери --
             Прекрасная Пасха.
             А с ней всю неделю -- поющие звоны
             и краски, и солнце.
             О, дальнее детство!
             О, близость любимых!
             О, Русь дорогая!
   
             1936
   

Утро Крещения

             Кружатся шумно голуби,
             ища знакомых мест.
             Над Иорданской прорубью --
             хрустальный, светлый крест.
             По синему, сапфирному,
             небесному шатру
             бегут барашки мирные,
             как в поле поутру...
             Лучи -- парча и золото.
             И гул, и шум, и мгла.
             Над сонным утром города
             блистают купола.
             Снопом лучей взлетающих --
             расплавленная медь,
             под куполом сверкающим
             начавшая греметь.
             Над водоемом клонятся
             лучи, и -- звон в пыли.
             Как будто даже звонница
             склонилась до земли.
             Склонилась, как знаменами
             покрывши водоем --
             с лучами и со звонами
             укрыв надежду в нем:
             Туман и мгла рассеются --
             и солнце, как зерно --
             по пашням вновь рассеется
             и ссыплется в гумно.
             Так Русь взойдет, омытая
             крещенскою водой,
             убогая, убитая,
             воскресшая -- святой.
             Светись, святись и радуйся!
             Живи в лучах огня!
             Красуйся в гимне радости
             лазоревого дня!
   
             1940
   

Возвращенное Рождество

             Мы снова люди. Снова детство
             пахнуло лаской старины.
             Как будто приняли в наследство
             мы возвратившиеся сны.
             И снег, и звезды, и полозья,
             и пьяный воздух ветровой,
             и жар объятий на морозе
             отягощенных снегом хвой.
             И блеск свечей, и отраженье
             в раскрытых радостно глазах,
             и боль -- до головокруженья --
             в еще невысохших слезах.
             Все это сказка! Так бывало
             в красивых книгах, -- не у нас.
             У нас рождественскою стала
             звезда, чей свет почти угас.
             Но не погас, -- так носят свечи,
             ладонью скрыв, и -- донесли!
             Пусть ветер вьется, словно кречет,
             срывая мир и хлеб с земли.
             Пусть вместо елки, в вихре бегства
             по тропам злобы и войны --
             мы взяли в грустное наследство
             когда-то виденные сны.
             Но свет! и дух неугасимый,
             и правды вечной торжество --
             до детских взоров донесли мы
             и возвратили -- Рождество.
   
             1940
   

Благословение

             Ни встречей-мгновеньем
             у темной реки,
             ни прикосновеньем щеки.
             Ни томным свиданьем --
             в объятья мои --
             и не ожиданьем любви.
             Ни грёзой, ни песней,
             ни трепетом плеч --
             прелестней -- тебя не сберечь!
             Ни грустью, ни страстью,
             ни лаской... ничем.
             Такому быть счастью зачем?!
             Отъята, отнята
             (как много калек!)
             от друга и брата навек.
             И все ж исподлобья,
             из смолченных мук --
             Движенье -- подобие вдруг
             подъятой на подвиг,
             крестящей руки...
             И я -- среди многих... других.
   
             1940
   

Радость

             Воздух -- весенний хмель.
             Свеж и душист апрель.
             Снег стаял весь.
             Здесь, где -- плечо к плечу --
             держим -- одну свечу,
             радостно здесь...
             Всею душой молюсь:
             Господи! -- наша Русь,
             Божья страна.
             Утром -- в снопах лучей,
             ночью -- огнем свечей
             озарена...
             Воск создала пчела,
             радость -- колокола, --
             зовы любви.
             Верю в страну чудес.
             Верю: Христос Воскрес!
             Радость, -- живи!
   
             1941
   

Степные звоны

             Николе Вешнему вдогонку
             Никола Летний уж спешит
             Как вспомнишь русскую сторонку,
             так сердце больно задрожит
             Дни катятся, как ком под гору, --
             кружится в страхе голова.
             Уж скоро осень. О ту пору
             считали зиму с Покрова,
             когда пернатая летунья,
             в полях разбрасывает снег,
             впорхала белою колдуньей.
             И рад был русский человек.
             И отдых от работы сладок
             бывал. И жизнь была проста --
             от Покрова и до колядок,
             и -- до Великого поста.
             Разгул на масляной широкой.
             И бубенцы, и шаль, и бег --
             коней по Питерской широкой.
             И всюду -- снег и снег, и снег...
             Но звоны медленней и глуше
             старинных маленьких церквей...
             Там русский люд, моляся, тужит,
             смирясь в покорности своей.
             Великий пост... Россия долу
             склоняет строгое лицо.
             И ладан к Божьему престолу
             растет небесным деревцом.
             -- Христос Воскрес! -- привет от милой
             еще живет, в груди звеня.
             Еще растут победной силой
             весенних всходов зеленя.
             А там -- июль. Какое лето!
             Какое золото кругом!
             Ведь это было. Было это,
             когда был свой родимый дом.
             Когда отец и дед шли рядом,
             И внук по пашне с ними шел.
             В Николин день все шли парадом,
             И было дивно хорошо!..
             Вся Русь -- одно. Отцы и дети...
             В колосьях Русь. А степь звенит...
             О Боже, пусть же звоны эти
             нам память в сердце сохранит.
  
             6 августа 1942
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru